Страница 6 из 6
— Три милліона! Боже мой! Но что-же тогда наслѣдникамъ-то? — возмущалась жена Алексѣя.
— Да еще прибавь коммерческое да техническое училище на родинѣ въ Ярославской губерніи, — подсказалъ мужъ. — Вѣдь это тоже въ милліонъ вскочитъ.
— Вѣдь это куда больше, чѣмъ половина состоянія… — печально покачала дочь Варвара Ивановна. — А сыновьямъ въ прибавкѣ комнатъ къ квартирамъ отказываетъ.
Алексѣй разсуждалъ:
— Я не противъ благотворительности. Отчего богатому человѣку не увѣковѣчить свое имя послѣ смерти, но ужъ что-нибудь одно: или пріютъ, или богадѣльню, или училище. А тутъ вѣдь все вмѣстѣ, и два училища: техническое ремесленное и коммерческое.
— Мнѣ кажется, у дѣвушки умъ за разумъ зашелъ, — сказалъ мужъ Наташи, трактирщикъ. — Въ голову вступило. Со стариками это бываетъ.
Онъ сдѣлалъ жестъ, приблизивъ руку ко лбу.
— Вступило или не вступило, для насъ это безразлично, но ужъ половины-то наслѣдства не будетъ! — печально вздохнулъ сынъ Анисимъ.
Всѣхъ раздраженнѣе была жена Алексѣя.
— Болѣе двадцати лѣтъ дрожимъ передъ старикомъ, болѣе двадцати лѣтъ по стрункѣ ходимъ, своей воли не имѣемъ, кланяемся, ублажаемъ, и вдругъ эдакій афронтъ! — шептала она.
— Не показывай виду, что сердишься. Чего ты! — останавливалъ ее мужъ. — Замѣтитъ, узнаетъ въ чемъ дѣло, такъ и послѣдняго можетъ лишить.
— Господа! Это вѣдь надо все обсудить, — сказалъ мужъ Наташи. — Поѣдемте отсюда ко мнѣ въ заведеніе ушки похлебать, тамъ и обсудимъ, — предлагалъ онъ.
— Да ужъ обсуждай или не обсуждай, а если задумалъ старикъ, то его ничѣмъ не остановишь, отвѣчалъ Алексѣй. — Безполезно.
— Нѣтъ, отчего-же? Дѣтей отпустимъ домой, а сами къ Наташѣ,- говорилъ Анисимъ. — Можетъ быть, порѣшимъ, что лучше самимъ спросить обо всемъ этомъ у старика.
— Ну, что-жъ? Ну, онъ и отвѣтитъ. А дальше что? — спрашивалъ Андрей. — Узнаетъ о сборищѣ, подумаетъ, что противъ него что-то замышляютъ — возьметъ да и лишитъ всего. Я домой ѣду. Я къ вамъ, Василій Павлычъ, лучше потомъ пріѣду.
— И я не поѣду. Я домой… — рѣшилъ Алексѣй.
— Ну, какъ хотите. А право, не мѣшало-бы всѣмъ старшимъ родственникамъ ушки вкупѣ похлебать, — стоялъ на своемъ мужъ Наташи.
Но старикъ Валовановъ нѣсколько и самъ поднялъ завѣсу, когда дѣти и внуки его начали разъѣзжаться по домамъ и отыскивать свои шапки.
— Постойте… Не уходите… Я кое-что хочу сказать вамъ, — остановилъ онъ дочь Варвару Ивановну, когда та подошла проститься съ нимъ и поцѣловала у него руку. — Погоди, Алексѣй… И ты, Андрей, погоди. Прислушайте… Положи, Анисимъ, шапку. Наташа! Гдѣ ты? Иди сюда на минутку. Младшіе можете не слушать. Я только старшимъ… Егоръ Егорычъ не свой здѣсь, но онъ больше чѣмъ свой. Онъ можетъ слушать. Да онъ ужъ и знаетъ все это. Ему, какъ главному управляющему, все извѣстно.
— Если желаете, многоуважаемый Иванъ Анисимычъ, такъ я могу и удалиться, — сказалъ архитекторъ Штрикъ, посасывая сигару.
— Сиди, сиди…
Послѣ такого вступленія старикъ, наконецъ, началъ:
— Я написалъ духовное завѣщаніе на-дняхъ. Было у меня раньше оно написано, но нынче я измѣнилъ его. Дабы послѣ моей смерти оно не было для моихъ наслѣдниковъ неожиданнымъ, я хочу познакомить ихъ съ моимъ духовнымъ завѣщаніемъ. Васъ, то есть, мои сыны и дочери.
Сыновья, дочери и внуки внимали. Тишина была полная. Слышно было даже, какъ сопѣлъ носомъ толстый мужъ Наташи, какъ урчало въ желудкѣ у сына Алексѣя.
— Ни отъ дѣда, ни отъ покойнаго отца моего, да и ни отъ кого я не унаслѣдовалъ ни ломанаго гроша, — продолжалъ старикъ. — Въ Петербургъ привезенъ былъ въ торговую науку даже въ чужомъ полушубкѣ, на тычкахъ и на хозяйскихъ затрещинахъ выросъ, но все-таки выбился въ люди, свое дѣло завелъ, васъ воспиталъ и всѣхъ васъ на ноги поставилъ, а затѣмъ, грошикъ къ грошику приколачивая, и капиталъ образовалъ. Да-съ… Блудно деньги не швырялъ, въ лишнемъ себѣ отказывалъ, баловствомъ не занимался, держалъ себя въ аккуратѣ, и вотъ теперь ужъ Богъ меня благословилъ. Кое-что имѣю… хорошо прикопилъ, не скрываю. Ну, такъ вотъ-съ… разсуждая такимъ манеромъ, я теперь предполагаю… Вѣдь опытъ, я то опыту говорю… И вотъ я такъ разсуждаю, что и сыны мои могли-бы точно также себѣ накопить капиталецъ, какъ и я накопилъ. Можетъ быть, даже и накопятъ, время еще не ушло, когда перестанутъ надѣяться на полученіе папенькиныхъ капиталовъ. А потому я, милые мои дѣти, сегодня объявляю, чтобъ вы не очень-то надѣялись на полученіе моихъ капиталовъ послѣ моей смерти. Кое-что по духовному моему завѣщанію каждому изъ васъ будетъ опредѣлено… Только кое-что, сыны мои и дочки, нарочно повторяю вамъ… Но милліоны мои, о которыхъ вы денно и нощно, можетъ быть, грезите, пойдутъ на богоугодныя дѣла. Хочу себѣ памятникъ воздвигнуть послѣ моей смерти… Памятникъ… И вотъ этотъ-то памятникъ будетъ: пріютъ для сирыхъ, богадѣльня для старыхъ и неимущихъ… И кромѣ того, тамъ многое будетъ, о чемъ вы потомъ узнаете, потомъ. Но будутъ и два отдѣльныя училища: коммерческое и ремесленное… Вотъ на всѣ почти деньги, по моему духовному завѣщанію, и будетъ мнѣ сооруженъ такой вѣчный памятникъ, про который я говорю. Говорю я это потому, чтобъ послѣ моей смерти никакихъ дрязгъ и никакихъ судбищъ не было. А то читаешь газеты и видишь, что это нынче въ модѣ. Какъ кто на благотворительное дѣло свое кровное добро отказываетъ — сейчасъ наслѣдники въ судъ лѣзутъ. — «Неправильное, ложно, не по закону, старикъ былъ не въ своемъ умѣ». Такъ чтобъ ничего этого не было послѣ моей смерти. Все въ духовной правильно, и я въ своемъ умѣ. Богъ мнѣ послалъ капиталы — на божье дѣло я ихъ и отдаю. Поняли? — спросилъ старикъ Валовановъ и умолкъ.
Въ отвѣтъ ему никто не проронилъ ни слова. Всѣ подходили къ нему и прощались. Квартира старика мало-по-малу опустѣла.
Пріемъ и завтракъ у дѣдушки-именинника кончился.
— Трифонъ! — кричалъ дѣдушка Валовановъ. — Халатъ бѣличій подай!
Онъ сталъ переодѣваться.
1903