Страница 25 из 51
На нем серый пиджак, под ним холщовая рубаха не первой свежести. Просторные брюки неопределенного цвета заправлены в широкие голенища немецких солдатских сапог. За плечами тощий сидор — вещевой мешок.
— Тимофей? — не очень уверенно произносит наконец Марфа.
— Он самый, — отвечает Азаров, слегка наклонив голову. — Как это вы меня узнали?
— Схож с описанием, какое от дяди твоего слыхала. Что бы тебе несколькими днями раньше…
И вдруг умолкает, подавляя подступившее к горлу рыдание. Но дрогнувшие было полные губы ее тотчас же расплываются в приветливой улыбке.
— Ну, заходи, заходи, Тимофей Богданыч, чего остановился-то? Твой теперь дом-то.
— То есть как это мой? — удивляется «Тимофей».
— А так, — загадочно произносит Марфа. — Сам потом узнаешь.
— А дядя Миша где же?
— Сейчас я за господином Дыбиным сбегаю, он тебе всё объяснит. А ты пока располагайся тут, отдыхай…
И она торопливо уходит.
«К начальнику полиции помчалась, — не без волнения думает Азаров. — Похоже, однако, ни в чем пока меня не заподозрила. Как-то теперь Дыбин меня встретит?… Надо, пожалуй, разуться и вообще держаться попроще, будто и в самом деле в доме родного дяди…»
Сбросив сапоги, он остался в одних носках с дыркой на большом пальце правой ноги. Прохаживаясь по пстрым половикам, аккуратно расстеленным по крашеному полу, осматривает добротный стол, покрытый кружевной скатертью, огромный пузатый комод, уставленный множеством безвкусных безделушек. На стенах картины, писанные маслом. Похоже, что подлинники каких-то неизвестных Азарову художников. Реквизированы, конечно, у кого-то из интеллигентных горожан. Вдоль стен тяжелые дубовые кресла. На окнах герань, петуньи и еще какие-то цветы. В углу в кадке фикус почти до самого потолка.
Во второй комнате такая же громоздкая мебель и старинный, окованный медными планками сундук. Всего в доме четыре просторные комнаты и кухня с плитой и большим рукомойником над эмалированным тазом.
«Ну что ж, — невесело думает Азаров, — будем и в самом деле как у себя дома, коль я единственный наследник «покойного» бургомистра…»
На улице давно уже сумерки, в доме полумрак. Азаров включает на кухне свет, снимает пиджак и рубаху. Доливает воду в рукомойник.
А в коридоре уже слышатся чьи-то шаги и голос Марфы:
— Осторожненько, Егор Дормидонтыч, вы всегда тут спотыкаетесь. Надо бы доску сменить…
— Теперь этим молодой хозяин займется, — посмеивается Дыбин, отворяя дверь в прихожую и с любопытством заглядывая на кухню.
Азаров, обнаженный по пояс, усердно звякает рукомойником, разбрызгивая воду по всей кухне.
— С прибытием вас, Тимофей… не знаю, как по батюшке, — басисто произносит Дыбин.
— Богданыч, — подсказывает Марфа.
— Здравия желаю! — по-военному через левое плечо повернувшись к Дыбину, бодро отзывается Азаров, застыв в стойке «смирно».
— Ты вот что, Марфа, приготовь-ка нам чего-нибудь перекусить, — по-хозяйски распоряжается Дыбин.
— Это я мигом, Егор Дормидонтыч. А вы в горницу пожалуйте да присаживайтесь к столу.
Азаров торопливо вытирается поданным Марфой полотенцем и идёт вслед за Дыбиным в соседнюю комнату. Не ожидая вопросов начальника полиции, он достает из пиджака бумажник, а из него паспорт. Протягивает его Дыбину.
— А это уж ни к чему, раз Марфа вас признала, — добродушно посмеивается начальник полиции, однако паспорт берёт и внимательно его рассматривает. — Сколько же вы с дядей-то не виделись? Лет небось пять или и того более? Вот бы порадовали старика. Да жаль, не дождался он этой встречи…
— Почему — не дождался? — удивляется «Тимофей» — Уехал разве куда?
— Ох, Тимофей Богданыч, — тяжело вздыхает Дыбин, — туда уехал, откуда и не вертаются, царство ему небесное…
«Тимофей» некоторое время стоит безмолвно, с широко раскрытым ртом. Из кухни слышится приглушенное рыдание Марфы.
— Да как же так?… — с трудом произносит наконец убитый горем «племянник».
— А вот так — был, да, как говорится, весь вышел. Партизаны его…
— У, гады! — скрипит зубами «Тимофей». — Ну погодите, я с вами за это!..
— Будет у тебя такая возможность, — по-отечески переходит на «ты» Дыбин. — Садись за стол, помянем душу усопшего. Лучшим другом он мне был…
— Но как же так всё-таки… И когда?
— А вот выпьем сейчас по чарке, и я тебе обо всем поведаю. А ты, Марфа, пошла бы прошлась перед сном или соседку навестила. А мы тут и сами управимся. Я, чай, не первый день в сим доме, знаю где что.
Когда Марфа уходит, Дыбин поясняет:
— Нужно было выставить её, потому как разговор у нас будет не только серьезный, но и секретный. Но сначала о гибели дяди твоего, Куличева.
И он рассказывает, как партизаны заминировали мост через реку Змейку и как подорвался на нем «опель» штурмбанфгорера Мюллера вместе с находившимся в нем бургомистром Куличевым. Не уточняет только, почему Куличев оказался в машине Мюллера. Лишь замечает вскользь: «Ездили за город по делам службы…»
А «Тимофей», выслушав рассказ Дыбина, снова яростно скрипит зубами и грохает кулаком по столу.
— Ну, еще по одной за упокой его души и займёмся делом, — поднимает свою стопку Дыбин. Выпив, продолжает: — Дядя тебе ничего не писал, зачем в Овражков так усердно звал?
— Намекал только, что предстоит заняться каким-то серьезным делом, а каким, можно было лишь догадываться…
— Оно и понятно: в письме про то не напишешь. А дело, Тимофей, такого рода: большой немецкий начальник, майор Вейцзеккер, хочет поручить тебе подготовку подрывников, которые потом должны будут пошаливать в советских тылах на их прифронтовых железных дорогах. Если возьмёшься за такое дело — будет это лучшей твоей расплатой за смерть дяди. Как ты насчет этого?
— Что за вопрос, Егор Дормидонтович! У меня с ними и помимо дяди есть за что посчитаться. Давно об этом мечтал.
— Ну, тогда слушай дальше. Я сегодня доложу майору Вейцзеккеру по телефону о твоем прибытии, и не позже чем завтра он непременно сюда приедет, так что ты будь к этому готов. С ним вы и уточните все детали организации школы диверсантов. А потом замысел его будем мы с тобой сообща осуществлять, ибо я тут, к твоему сведению, начальник местной полиции. К тому же на меня теперь временно обязанности бургомистра возложены.
Закусив соленым огурцом и куском ветчины, Дыбин наливает ещё по стопке, чокается с «Тимофеем» и выпивает, смачно крякнув от удовольствия.
— Ну, всё теперь — более трёх в рабочее время не принимаю. А рабочее время у меня до поздней ночи. Продолжим наш разговор о школе диверсантов. Были в связи с этим кое-какие мысли у дяди твоего. Я тебе сейчас пришлю папку с его бумагами, там должна быть копия его докладной майору Вейцзеккеру. Ты с нею познакомься. И вообще полистай его архив, может, и ещё что нужное там найдёшь. После гибели дяди твоего я бумаги его из всех столов выгреб, да времени пока не было в них разобраться. А ты этим немедленно займись.
— Слушаюсь, Егор Дормидонтович!
Дыбин тяжело встает из-за стола и идет к вешалке за фуражкой. Прощаясь, советует:
— Дом этот на тебя потом по всем правилам оформим как на законного наследника. А Марфу ты не выгоняй. Пусть пока ведет твое хозяйство. Баба она работящая и благонадежная. А у тебя, видать, со сватовством твоим в Миргороде так ничего и не вышло?
— Не приняла руки моей Галина, — тяжело вздыхает «Тимофей». — Я, однако, не теряю надежды…
— А может, тем временем и из наших овражковских девиц какая приглянется, — усмехается Дыбин. — У нас их тут на любой вкус, так что по хохлушке своей особенно не горюй.
«Тимофей» в ответ на это лишь сокрушенно вздыхает.
А спустя четверть часа какой-то полицай через вернувшуюся к тому времени Марфу передал Азарову папку с архивом Куличева.
Разбирая беспорядочно сложенные в нее бумаги, Азаров вскоре нашел копию той докладной Куличева, о которой говорил ему Дыбин, и тщательно изучил её содержание. А когда принялся за просмотр остальных бумаг, обнаружил среди прочих письмо и конверт с обратным адресом: «Миргород, улица Шевченко, дом 19, Стецюк Тимофей Богданович»…