Страница 37 из 44
На крыльце стоял половой, а неподалеку от господина в фуражке другой господин, с седой, небритой несколько дней бородой, в оборванных пестрых штанах с фестонами, в истертом светло-коричневом сюртуке и в зимней фуражке из желтых мерлушек. Издалека было заметно, что господин в фуражке, который был пьян, уговаривал о чем-то лихачаизвозчика и что извозчик не соглашался.
Лихач был также навеселе.
Я подошел поближе.
Черты пьяного господина, уговаривающего лихача, показались мне как будто знакомыми. Это меня удивило несколько, и я начал в него пристальнее вглядываться.
Оказалось, что это был г. Пивоваров, внук русского миллионера, что меня нисколько не удивило… Несмотря на то, что он совершенно отек и что лицо его, все испещренное жилками, приняло багровый оттенок, я, вглядевшись в него, узнал его тотчас.
— Ну, послушай, Ваня, — говорил внук миллионера, обращаясь к лихачу с убедительными жестами, к которым так любят прибегать все пьяные, — ну, сделай ты мне это одолжение… я тебя прошу, понимаешь ты это… я тебя прошу… мы, братец, переночуем в Петергофе, кутнем вместе, а завтра в город…
— Да на что кутить-то? — возразил лихач, — прыти-то в вас много, да толку-то мало.
Ведь гроша в кармане нет… а еще кутить!
— Ваня… послушай, Ваня… я тебе клянусь, — и внук миллионера поднял руку к небу и потом размахнул ею, — вот вое они свидетели…
— Мы свидетели, — перебил господин в фуражке из желтых мерлушек, приподняв фуражку двумя опухшими пальцами и с заискивающей улыбкой посмотрев на внука миллионера, — мы свидетели! — повторил он.
Лихач презрительно улыбнулся.
— Они все свидетели, — продолжал внук миллионера, — ты мне только дай пятнадцать рублей — я завтра отдам тебе, ей-богу отдам… уж ты мной будешь доволен, я тебе говорю, что угощу, Ваня, ей-богу, то есть так угощу — вот ты увидишь.
— Угостишь на мои деньги-то! Хорошо угощение! Да что тут толковать? Нечего тут балясы-то попусту точить. Едем сейчас в Петербург… Что в самом деле?
— Ваня, ну смотри, Ваня! — И внук миллионера погрозил ему пальцем… — я тебе сколько передавал денег… Вспомни ты это одно! Я миллионами, братец, ворочал; у меня деньги есть, я отдам тебе пятнадцать рублей… Честное слово. Что мне пятнадцать рублей — наплевать.
— Они отдадут, непременно отдадут! — прохрипел господин в фуражке из желтых мерлушек.
— Вот слышишь? он мне верит… Эй, половой! подай ему за это стакан водки… Вот тебе четвертак — возьми! — и он бросил монету на песок.
Половой долго рылся, отыскивая ее, наконец нашел и отправился за водкой.
Господин в фуражке из желтых мерлушек взял стакан дрожащей рукой.
— Ну, пей за мое здоровье! — вскрикнул внук миллионера, обращаясь к господину в фуражке из желтых мерлушек, — пей и поклонись мне в ноги. Слышишь?
— Слушаю, благодетель, слушаю! — вскрикнул господин в желтых мерлушках, разом выпил стакан, крякнул с неописанным наслаждением, прокричал: ура! и потом бухнулся в ноги промотавшегося миллионера.
— Кто это? — спросил я у половою…
— Этот, что в ногах-то валяется? Это так, пьянчужка, петергофский мещанин, — отвечал он презрительно.
— Ну, а этот господин зачем остановился тут у вас?
— Пива спрашивали, пить захотелось, — из Рамбова едут, извозчик говорил, что они всю ночь там прокутили…
Я не дождался конца этой грязной сцены и побрел к морю…
Это была моя последняя встреча с внуком миллионера.
Мне сделалось тяжело и грустно. Здесь этот спившийся купчик, в несколько лет промотавший миллионы, перешедший через все степени беспутства и оканчивающий свое поприще у грязной харчевни на большой дороге, и там, далеко за морем, загубленная им умирающая женщина — и мой бедный друг… Какие странные сближения!.. и кого винить во веем этом — судьбу, случай, отдельные лица, общество?..
Я подходил к морю.
Широкая и чудная картина развертывалась передо мною… На бесконечном водяном пространстве не было заметно ни малейшей зыби. Море не дышало. Оно было гладко как стекло, отражая на своей поверхности вечернее зарево ярко-розовыми и бледно-палевыми полосами, которые, удаляясь от заката, бледнели, принимая опаловый цвет… На этой беловатой поверхности резко чернелись две недвижные рыбачьи лодки и в них также два недвижных человеческих силуэта. Далее к востоку море исчезало в синеватой мгле. Ни один листок не шевелился на прибрежных деревьях, ни малейшего звука и движения не слышно было в воздухе. Я подошел к самой окраине моря и долго стоял, смотря на эту картину и боясь пошевельнуться, чтобы не нарушить торжественного спокойствия, в которое погружена была в эту минуту природа… Я начинал дышать легче, вдыхая в себя морскую свежесть вместе с запахом только что скошенной травы; я чувствовал, как постепенно гасли все мои мысли, замирали все вопросы внутри меня и бледнели все образы, вызванные моим воображением… Эта тишина природы с каждой минутой все более и более сообщалась мне и охватывала всего меня… Я уж ничего не мог думать, голова моя была как в тумане, я не мог оторвать глаз от моря и начинал.
Камелии Знакомство с камелиями еще легче. Есть много способов знакомиться с ними, и тот, который я расскажу вас сейчас, еще не из легчайших.
Волнение и нетерпение моего иногороднего друга и непреодолимое желание разгадать, кто его маска, возрастали в нем с каждою минутою по мере приближения маскарада, в котором тайна должна была открыться. Он подозревал ее в каждом хорошеньком личике, которое встречал на улицах, и преследовал беспокойным и подозрительным взглядом каждую женщину, одетую со вкусом. Однажды в опере (мы сидели рядом) он долго смотрел в свой бинокль на даму с белокурыми, пушистыми локонами, которую он увидел в первый раз, в платье белого дама с черными кружевами, потому что в ней он по какой-то причине более всего подозревал свою маску.
И вдруг он обратился ко мне:
— Ты хорошо знаком с этою госпожою? — спросил он меня, указывая на ложу.
— Ну, так что ж?..
— Ты можешь меня представить к ней?
— Хоть сию минуту. Отчего же ты прежде мне не сказал об этом? Я бы давно тебя представил.
— Так, мне не хотелось, а теперь я бы желал. Только что занавес, после первого действия, опустился, мы отправились наверх.
Мы вошли в маленькую комнату перед ложей, в которой стояли диван, несколько стульев и над диваном зеркало. Луиза, дама с пушистыми локонами, известная всему Петербургу под этим именем, сидела на диване, обмахиваясь веером и улыбаясь на любезности какого-то офицера, который сидел рядом с нею. Другой, статский, разговаривал стоя с ее наперсницей — с девицей или дамой, столько же дурной, сколько бойкой…
Когда мы вошли, статский взглянул на нас с беспокойством и вопросительно посмотрел на наперсницу.
Луиза протянула мне руку. Я представил ей моего иногороднего друга.
— Очень, очень рада, — произнесла Луиза тем ломаным русским языком, каким обыкновенно говорят немки, несколько растягивая слова, — давно вы приехали в Петербург?.. Здесь весело вам?
При этих звуках мой иногородний друг смешался и даже взглянул на меня с недоумением…
— Заметили вы, какой браслет у Бозио? Мне очень нравится, — продолжала она, обращаясь любезно ко всем нам.
— Вам, кажется, нельзя завидовать чужим браслетам, — сказал военный, — таких браслетов нет ни у кого, как у вас. Например, вот этот…
И он взял руку Луизы с драгоценным браслетом, поднял ее и взглянул на нас.
Мы начали рассматривать браслет и восхищаться им.
— Этот браслет хорош. Он стоит три тысячи… Послушайте, граф, — Луиза обратилась к статскому, разговаривавшему с ее наперсницей, — что вы там делаете? Принесите мне стакан воды.
Тот, которого называла она графом, вышел из ложи и через минуту принес на подносе стакан воды.
— Погодите, граф, немножко подержите… Мне еще жарко… можно простудиться…
— Ах, нет, не беспокойтесь! это вода не холодная, — перебил граф, — я не принес бы вам холодной воды…