Первая ошибка

Александр Петрович припомнил, что и сам он был не прочь потолковать с Клебановым об охоте на уток, о рыбной ловле, не замечая того, что Клебанов просто играет на этой слабой его струнке, чтобы косвенно упрочить свое положение.

«Приспособленец, пустозвон! — с горечью думал Головин. — Но как же я мог это проглядеть? Как мог допустить, чтобы он оставался на важнейшем участке работы? Чтобы расследовал такое важное дело, как убийство в селе Веселое?… Вот и сегодня я целый день возмущался ошибками, допущенными в следствии, вразумлял Клебанова. Но основную-то ошибку допустил я! Значит, я оказался плохим руководителем, не присмотрелся к человеку, находящемуся в моем подчинении, не изучил его характера и деловых качеств. Именно из-за этого едва не пострадал невиновный! Нет, от этого дела Клебанова нужно отстранить!»

Приняв такое решение, Головин немного успокоился, но долго еще с суровым пристрастием корил и допытывал самого себя.

Время шло. Разговоры об убийстве в селе Веселое постепенно утихли. Каждый день приносил людям новые впечатления, новые тревоги, заботы и радости.

Время неуловимо работало на преступника, день за днем оно стирало его следы. С тех пор как Головин отстранил Клебанова от руководства расследованием и взялся за него сам, было собрано много интересных материалов, однако напасть на след убийцы все еще не удавалось. Это тревожило и мучило Головина, как старая, наболевшая рана.

«Я допустил ошибку и должен ее исправить!» — упрямо твердил он себе, перебирая все новые данные следствия, анализируя их, прикидывая так и этак.

И сегодня с утра он заново перечитал все протоколы, показания свидетелей, выводы экспертизы и в какой уже раз принялся анализировать известные факты, особо останавливаясь на неясностях, которые еще оставались в следствии.

Например, вопрос о табаке. Преступник специально рассыпал его у окна, чтобы собака не могла взять след. Экспертиза установила, что это самосад домашнего приготовления, с примесью, для запаха, сухих цветочков буркуна.

Многие в Веселом выращивали на своих огородах табак, однако никто из них не знал свойств буркуна и но примешивал к табаку. По заданию полковника в одно из воскресений Григорьев обследовал в окрестных селах все базары и только на одном, в районном центре, нашел самосад с примесью буркуна. Его продавал старик, похваставшийся, что знает секрет, как сделать табак «духовитым и пользительным для здоровья». Старик оказался жителем села Песчаное, другого района, каких-либо родственных связей в селе Веселое не имел и даже не знал о его существовании.

«Как же самосад попал в Веселое? — спрашивал себя Головин. — Вернее, кто его купил у старика? Хорошо, если это постоянный покупатель, тогда старик может его припомнить. А если табак куплен случайно, только потому, что он «духовит»? Именно эта особенность табака должна была заинтересовать преступника… Нужно будет выяснить, кто из весельчан ездил за последние недели в районный центр…»

Обвинения против Санько Клебанов строил на том, что у заподозренного было найдено охотничье ружье и куски баббита, идентичные тому, из которого была изготовлена самодельная пуля-жекан, извлеченная из груди Юрко.

Экспертиза установила, что такая марка баббита применяется в местной МТС для заливки подшипников, а дальнейшая проверка показала, что почти все охотники села Веселое «достают» на машинно-тракторной станции баббит и отливают из него охотничью дробь. Некоторые охотники, выследившие волков и диких кабанов, отливали не только дробь, но и пули-жеканы. Однако проверка показала, что заподозрить в убийстве этих людей нельзя.

Патрон, найденный у места гибели Олексюка, мог подойти к любому ружью 16 калибра. Именно такие ружья были у большинства местных охотников.

Одно обстоятельство привлекло внимание Головина: патрон оказался совершенно новым. Капсюль, разбитый в его гнезде, очевидно, был вставлен впервые. Налет гари во внутренней стороне патрона был таким, каким он и должен быть после одного выстрела. Это свидетельствовало о том, что патрон, возможно, был специально изготовлен злоумышленником.

После выстрела на патроне не сохранилось следов чьих-либо рук. Очевидно, он был подан в ствол автоматически.

Сейчас и этот патрон, и пуля-жекан лежали на столе полковника. Важные вещественные доказательства! Но доказательства пока немые. Как же заставить их говорить, как из безмолвных свидетелей превратить в грозных обвинителей против преступника?

В дверь торопливо постучали, и на пороге показался капитан Григорьев, запыленный, вспотевший, но веселый.

— Товарищ полковник, — возбужденно воскликнул он еще с порога. — Я с важной новостью! Вот нашли! — он перевел дыхание и положил на стол какой-то предмет, завернутый в газетную бумагу.

— Ракетница? — удивился Головин, разворачивая сверток.

— Двухствольная ракетница, товарищ полковник… Она переделана для заряда охотничьими патронами!

Головин взял со стола патрон и вставил в один из стволов ракетницы.

— Подходит! — сказал он, волнуясь. — Где и при каких обстоятельствах вы ее нашли?

— На огороде одного из колхозников. Очевидно, ее бросили в воду еще во время весеннего паводка, когда огороды были затоплены. У меня давно мелькнула мысль, что надо обследовать всю прилегающую к реке полосу. И вот — такая находка!

— Молодец, капитан! Проявили находчивость и инициативу. Именно эта ракетница могла быть орудием убийства. Двухствольное, как я и предполагал, оружие… Итак, еще один шаг вперед на нашем трудном пути. Теперь вы должны выяснить всю родословную этой штучки: узнайте, на каком заводе она изготовлена, куда направлена, где продавалась, вообще изучите всю ее «биографию». Я — снова в Веселое, хочу побеседовать с бригадиром Ивановым. Насколько мне известно, он уже поправился.

Бригадир Иванов днями возвратился из больницы. Рана его оказалась неопасной и быстро зажила. Но нервное потрясение, по-видимому, оказалось довольно сильным. По крайней мере, бригадир все еще отсиживался дома.

Все это сообщили Головину в сельсовете, и, постучавшись к Иванову, Александр Петрович чувствовал себя неловко: может быть, не следовало лишний раз тревожить человека?

Вопреки ожиданиям, Иванов выглядел здоровяком.

Он радостно бросился навстречу полковнику, словно давно его ждал и хотел познакомиться.

— Товарищ Головин, верно? Слышал о вас! Очень рад познакомиться. Иванов Михаил Федорович… А это жена моя — Анастасия Филипповна.

Головин пожал его руку, поздоровался с женой, еще молодой женщиной с грустными, слегка воспаленными глазами.

«Видно, и она немало пережила», — подумал Головин, еще острее испытывая чувство неловкости, — так неприятно являться непрошеным гостем.

— Миша, может, приготовить что-нибудь? — спросила Анастасия Филипповна мужа.

— А как же, Настенька… А как же! — засуетился Иванов.

— Очень прошу вас не беспокоиться, — запротестовал Головин. — Я совсем ненадолго. Должен побеседовать с вашим мужем.

— Ну тогда я пойду, — сразу же согласилась хозяйка. — У меня уроки.

— Учительницей в школе работает, — пояснил Иванов, когда его жена вышла. — Хотя и чужие дети, а все веселее.

— У вас никогда не было своих детей?

— Да, понимаете, были, только… — Иванов почему-то замялся и сказал неуместно: — Живем с ней дружно…

— Как чувствуете себя? Поправились? — спросил Головин, окидывая могучую фигуру хозяина. Он был значительно старше своей жены, но в голове его еще не серебрился ни один волос. Румяное лицо дышало здоровьем, только глаза смотрели нерешительно и словно с украдкой. — Давно бригадиром работаете?

— Четвертый годок пошел. Другому сказать, подумает, что не так-то уж и много. Только ведь год году рознь, правда? Какую бригаду принял! Разваленную до основания. Попотел, пока порядок навел.

— Хозяйство у вас хорошее. Видел ваши конюшни, свинарник… Недавно построили?