Сергей Сергеевич Аверинцев

6.12.1983. На семинаре Ивана Дмитриевича Рожанского и Аве­ринцева в Институте истории СССР говорит Шичалин. Всё ли ска­зал Платон в своих диалогах? не прав ли Кремер, который, читая диалоги, чувствует себя одураченным, потому что за ними прячется вся невидимая громада айсберга? Или aypoKpoi crovowiai были про­сто техническим обозначением вечерних занятий, когда запись не велась из-за темноты? Как всегда, Шичалин говорил умно и с мас­сой материала. Прошло время закрытия гардероба. Лучше объявить перерыв, сказал Аверинцев, чтобы забота о гиматиях не мешала во­просам. Все снова собрались. Аверинцев руками приглашает к во­просам. Никто? Тогда я задам первый и самый глупый вопрос: ну и что, если aypacpa велись ночью? в каких контекстах эти aypacpa появляются? какие мы имеем зацепки для этого словосочетания? Шичалин цитирует Альбина и Симпликия. Аверинцев: «Я сунулся со своим вопросом, чтобы подать дурной пример в надежде, что дур­ные примеры заразительны». Говорили Ахутин, Пиама, Рожанский, Визгин; блестяще отвечал Шичалин. «Время вспомнить о нашем телесном составе, — сказал под конец Аверинцев, — и обратиться, к сожалению, к жизненным необходимостям, но всё-таки, не правда ли, сегодня здесь было хорошо.» «Правда, что было хорошо?» спро­сил он меня потом.

12.12.1983. Чествование 90-летия Лосева в Ленинском педаго­гическом институте. Аверинцев и Михайлов сидят прямо напротив А.Ф. в первом ряду. Михайлова я видел утром; в 3-м зале Ленинки, загораживаясь, он читал готику и записывал меленьким изящным

321

почерком страницу. Михайлов иногда очень, загадочно красив. Аверинцев всегда одинаков, мистичен. Он все время что-то пишет на малых листочках, показывает Михайлову. Говорят Гулыга, Нахов, Карпушин, Палиевский, который видит плоды трудов Лосева и в секторе античности, которым руководит у него в ИМЛИ Сергей Сергеевич Аверинцев. Выступающих много. После развязного на высоких каблуках студента Скупцова встает Аверинцев с красными гвоздиками. Глубокочтимый и дорогой Алексей Федорович! Вас поздравляет наш сектор, среди которого у Вас много друзей. Желаем Вам новых побед над возрастом и над временем. Я отношусь к по­колению, для которого Ваши книги были не просто пищей для ума, но жизнью и судьбой. Без них мы были бы другие. Книги делятся на события исторические и библиотечные. Без Ваших книг не то что русская культура, но русская жизнь наших десятилетий была бы дру­гой. Это больше чем похвала качеству книги. Петь в применении к живому и к искусственному соловью разные слова. Тайна призвания это тайна жизни. Сегодня все принесли гвоздики. Я вспоминаю сде­ланный в Ваймаре рисунок Гёте, на котором он показал метаморфозу растений. Скромный рисунок, но на него страшно смотреть; видишь тайну живого. В конечном счете все вещи из jcaiSeia, humanitas, вещи культуры — все они существуют ради тайны, которую нельзя подде­лать, тайны живого. Ваши книги были таким ориентиром! Я не люб­лю слово «поклонники» и не хочу нас так называть. Не назову нас и учениками. Быть судьбой это больше чем быть учителем. Судьба есть судьба. Сыновство больше чем ученичество. Воспринятое от отцов настолько входит в плоть сыновей, что они уже не могут отличить себя от отцов. Мы не способны даже до конца дать себе отчет, где пределы того, чему мы в преемстве и в отталкивании Ваши наследни­ки, что мы от Вас получили. От имени моего поколения я могу только низко поклониться Вам за подвиг Вашего жизненного упорства. Ну вот... я могу только низко поклониться... (целует).

Вечером Рената звонила ему. Оказывается, он писал с Михайло­вым записки о том, рядовое ли это явление, Лосев (так думал Михай­лов), или судьбоносное. Рената настаивала на том, что никто не про­фанировал высокие вещи так крупно, грандиозно, как Лосев. Аверин­цев уклонился и рассказал из Честертона о смертельном яде, который оставляет людей быть и беседовать как прежде, хотя на деле они уже

322

мертвы.[7] Он сказал, что сборища его угнетают. Скоро он должен идти на собрание памяти Ошерова, человека, который для вышестоящих был меньше чем ничто. О Маше Андриевской он повторил, что вовсе не все люди должны обязательно писать. (Но я бы уже не смог без это­го, столько горечи и обиды накопилось бы, что я задохнулся бы. Или грустные закаты, тишина и душевный покой поправили бы дело?) Аверинцев спокоен, серьезен, раздумчив, вокруг него по-прежнему его мир, который все преображает или отталкивает.

На следующий день мне звонил Лутковский. Он уже и в издатель­ство Патриархии ходит, и говорил с Чертихиным о переводе Марка Аврелия. Он деятельный человек. Аверинцев сказал о нем, что это поколение рано и быстро пришло ко всему, к чему наше придви­галось мучительно; но новые, все имея, почему-то чувствуют себя обделенными.

22.12.1983. На конференции «Восприятие и интерпретация клас­сики» в ауд. 9 гуманитарного корпуса МГУ Аверинцев, бледный, по­худевший, говорит о наследии Вергилия. Начало строгое, энергич­ное; он цитирует Элиота: «Наш классик, классик всей Европы есть Вергилий». Когда во всей Европе оставалось лишь несколько школ, в них читали Вергилия. Его поношение в пародийной оргии 17 века было оборотной стороной его культа. Традиционное поношение не ставило своего предмета под вопрос; насмешка и мятеж были обра­щены снизу вверх. Современная культура выносит свой приговор, всё равно, положительный или отрицательный, сверху вниз. Мы не справились с ренессансной привычкой рассекать всё на древность и себя. Так у Бахтина герои романа и герои эпоса это как бы мы и они. Греки перестали говорить с нами так, душа нараспашку.

1984

29.2.1984. У Аверинцевых. Просвечивающая Наташа, как мур­лыкающая кошка Оля, тихие чем-то полные дети. Среди таких спокойных профессорских детей вырастают сильные натуры, как Марина Цветаева. И этот кудесник, который всё время плавает в океане мысли, даже когда смешной и узкий, великий (скажут же это когда-нибудь). Всё, что он говорит, можно записывать. История про

323

Антонова, про Лосева, про францисканца. Два-три раза «мне это не интересно». От всего, как рыба из сети, - на простор. Его стихи, по­явившиеся только с год назад, он их читает иногда едва слышно. Мо­литва перед едой: Они всех после Отче наш и Богородице Дево. После еды одно Благодарим Тя.

5.5.1984. Я рассердился на Аверинцева вечером за его бессмыс­ленное сопоставление Ренессанса с риторикой и софистикой; и отомстил ему ночью сном, где его выступление было освистано.

12.12.1984. Читаю «К уяснению смысла надписи над конхой ап­сиды Софии Киевской». Зачем еще нужно что-то делать и зачем я, когда есть Аверинцев. Сейчас 1984; в 1954, сидя в сарайчике, пере­деланном под жилой дом (9 кв.м.), над Чернышевским, я думал: за­чем серая середина, когда есть верхи и низы. Я не посмел быть са­мим собой, серединой, жить широко и смело, надел на себя жернова долга, высоты... Всякий раз, слушая Аверинцева, встречаясь с ним, поддаюсь этому веянию тишины, покоя, вдумчивости. — Хотя жить на чужой счет, хорошо ли.

22.12.1984. На 50-летии кафедры классической филологии МГУ Аверинцев говорит о культуре жанра. Он инвариант, но ге­нии ломают жанры и каноны. Что такое вообще жанр? Такой жанр как эпиграмма выявляется по внутрилитературным критериям, а вот стихира не просто другой жанр, а жанр в другом смысле слова. На каких принципах строится жанровая система в литургической поэзии? Эпиграмма и проповедь относятся к литературе, стихира не литература. — В состоянии дорефлективного традиционализма люди на свадьбе, например, озабочены тем, чтобы вести себя как на свадьбе; всё, что они скажут и споют, диктует ситуация, из кото­рой выбивается только сказочный дурак, антигерой традиционного общества. Вместо автора на этой ступени авторитет. Аттическая и общегреческая революция 5 века до н.э. стала началом европейского рационализма; литература теперь осознается как литература, и ника­кая степень политической вовлеченности Демосфена не выведет его речи из риторического жанра. И даже традиционализм теперь реф­лективный. Жанровые правила складываются как свод законов са­мостоятельного государства. — Овидианцы 12 века еще состязались

7

Честертон здесь опять больше богослов чем детективный писатель. По Авгус­тину в XIII книге «Исповеди» умершая душа движется и действует, но как...