Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 7



— Вот что! Скажите окончательно, кто он, этот Жорж Санд (он произносит Занг), о котором так много говорят? Женщина это или мужчина?

Рантье не лишен оригинальности. Вы ошиблись бы, признав его за фигуру бесцветную. Париж — очаг, пылающий так ярко, Париж сияет с такой вулканической силой, что его отсветами окрашивается все, даже фигуры на заднем плане. Рантье тратит на свою квартиру десятую часть своего дохода согласно предписанию какого-то неведомого кодекса, которым он пользуется по любому поводу. Поэтому вы услышите от него следующие аксиомы: «Нужно есть горошек, когда едят его богачи, а вишни, когда едят их бедняки. Не следует есть устрицы в те месяцы, в названии которых нет буквы «р», и т. д. Его квартирная плата никогда не превышает ста экю. И вот рантье процветает в квартале Марэ, в Сен-Жерменском предместье, на покинутых порядочными людьми улицах Руа-Доре, Сен-Франсуа, Сен-Клод, неподалеку от Королевской площади или Люксембургского дворца и в некоторых пригородах; он избегает новых кварталов. После тридцатилетнего прозябания каждая особь рантье окончательно сооружает раковину, в которой и прячется, подбирая предмет за предметом подходящую обстановку: часы в виде лиры или солнца для крохотной уютной гостиной, где стены окрашены масляной краской, а пол натерт до зеркального блеска; чучела канареек под стеклянным колпаком, крестики, искусно сделанные из бумаги, соломенный коврик перед каждым креслом и старый ломберный стол. В столовой — барометр, рыжие занавески, стулья в античном стиле. Когда накрывают на стол, каждая салфетка вложена в особое кольцо с инициалами, сделанными из голубого бисера терпеливою дружеской рукой. Опрятность в кухне замечательная. Комната для прислуги мало беспокоит рантье, зато он крайне озабочен погребом; он долго сражался за собственный сарай для дров и погреб для вина, и, когда его спрашивают об этой частности, он отвечает не без высокопарности:

— У меня есть и винный погреб и сарай для дров. Много понадобилось времени, чтобы убедить домовладельца, но в конце концов он пошел на уступки.

Рантье запасается дровами уже в июле, у него работают всегда одни и те же пильщики, он сам наблюдает за тем, как на складе обмеривают дрова. Он любит все измерять методически точно. Он ждет не дождется, чтобы с переменой времени года появились соответствующие сезону продукты. Он решил, например, откушать макрели, поднимается спор, сколько придется за нее платить, он велит принести рыбу к нему на дом, он шутит с торговкой. Дыня остается для него лакомством аристократическим, и он всегда сам выбирает дыню и сам приносит ее. Словом, он по-настоящему и всерьез занят столом, еда для него великое дело, он пробует молоко для утреннего кофе, которое пьет из серебряной чашки, имеющей форму дароносицы.

Утром рантье встает всегда в один и тот же час независимо от времени года; он бреется, одевается и завтракает. Между завтраком и обедом у него немало дел. Не смейтесь! Здесь начинается великолепное и поэтическое существование, неведомое тем, кто смеется над этими бесхитростными существами. Рантье подобен золотых дел мастеру, он расплющивает самые крохотные частицы своих переживаний, растягивает их и обменивает на события, огромные по своему размеру; он распространяет свою деятельность на весь Париж и позлащает кратчайшее мгновение своего бытия счастьем, иногда бескорыстным, продолжительным и лишенным глубины. Рантье весь ушел в глаза, и постоянное пользование этим органом является причиной отупелости его взгляда. Любопытством рантье объясняется и его жизнь: вне Парижа обитать он не может, здесь он пользуется всем. Трудно было бы представить себе поэму более прекрасную, но она принадлежит к школе Делиля и носит характер чисто дидактический. Рантье присутствует на всех отпеваниях и бракосочетаниях, он бегает по знаменитым судебным процессам, а если не получит доступа в зал, то по крайней мере увидит протискивающуюся туда толпу. Он спешит посмотреть, как мостят площадь Людовика XV, в каком положении находятся предназначенные для нее статуи и фонтаны; он восторгается скульптурами, которых литераторы добились от предпринимателей для украшения домов в новых кварталах. Наконец, он отправляется к изобретателям, помещающим объявления на четвертой странице газет, он заставляет их показать ему изобретенные ими усовершенствования и улучшения, он поздравляет их с достигнутыми результатами и уходит, довольный своим отечеством, пообещав прислать клиентов. Его восторг не знает устали. На другой день после пожара он идет взглянуть на сгоревшее здание. Выпадают на его долю торжественные дни; он присутствует на заседании палаты депутатов. Трибуны еще пусты, он думает, что пришел слишком рано, что люди еще соберутся, но вскоре он забывает об отсутствующей публике, увлеченный одним из тех безвестных ораторов, чьи речи длятся два часа и занимают в газете две строки. Вечером, столкнувшись с другим рантье, он превозносит депутата Герена (из Эврского департамента) или королевского комиссара, отвечавшего на запрос Герена. Эти знаменитые незнакомцы приводят ему на память генерала Фуа, этого святого от либерализма, заброшенного, как старый лафет. В течение нескольких лет он будет говорить о Герене (от Эврского департамента) и будет удивляться, что только он один говорит о нем. Время от времени он спрашивает:

— А что стало с мосье Гереном из Эврского департамента?

— С врачом?

— Нет, оратором, депутатом.



— Не знаю такого.

— Между тем он заслуживает доверия, удивляюсь, почему король еще не сделал его министром.

В дни фейерверка рантье около девяти часов утра плотно завтракает, одевается поплоше, засовывает платок в боковой карман сюртука, оставляет дома все золотые и серебряные предметы и в полдень, без трости, направляется к парку Тюильри. Вы имеете тогда возможность наблюдать, как между часом и двумя пополудни он и его жена мирно восседают на стульях посередине террасы, где остаются до девяти часов вечера, как и подобает терпеливым рантье. Ради двадцати тысяч буржуа подобного темперамента город Париж или Франция истратили сто тысяч франков на фейерверк. Фейерверк всегда стоил сто тысяч франков. Рантье перевидал на своем веку все фейерверки, их историю он рассказывает соседям, ссылаясь на жену; он описывает фейерверк 1815 года при возвращении императора:

— Мосье, этот фейерверк обошелся в мильон. Были человеческие жертвы, но тогда, мосье, об этом ни капельки не заботились, — говорит он, сухо постукивая по крышке табакерки. — Стояли артиллерийские батареи, барабанщики всего гарнизона. Вот там (он показывает на набережную) стоял корабль в натуральную величину, а здесь (он показывает на колоннаду) — скала. В одно мгновение все зажглось: Наполеон, изображенный очень похоже, отплывал с острова Эльба во Францию! Да, этот человек умело тратил деньги. Мосье, я видел его в начале революции; и то сказать, я уже не молод... и т. д.

Для рантье даются грандиозные концерты, для него поют «Тебе, бога хвалим». Хотя к вопросам религии он относится с безразличием, все же пасхальную мессу он неизменно выстаивает в соборе Парижской богоматери. Жираф, новинки Зоологического музея, выставка картин или промышленных изделий — все для него праздник, предмет, достойный исследования и изучения. Прославившиеся своей роскошью кафе созданы для его неутомимых взоров. Он прожил несравненный, радостный день, когда открылось движение по железной дороге, — в этот день он четыре раза проехал с одного конца до другого. Бывает и так, что рантье умирает, не повидав того, что является предметом его заветнейших желаний: заседания Французской академии!

Вообще говоря, рантье редко ходит в театр; он тратит на это наличные денежки и поэтому ожидает такой пьесы, успех которой привлек бы весь Париж, — а тогда он стоит в очереди и жертвует своими сбережениями. Рантье никогда не платит сантимов, стоящих в итоге счета, и пунктуально откладывает эту мелочь в деревянную чашечку, таким образом за три месяца накопляется франков пятнадцать — двадцать, украденных им у самого себя. Эта его страстишка известна поставщикам, которые накидывают на счет несколько сантимов, чтобы доставить ему удовольствие урезать счет. Отсюда аксиома: «Надо всегда урезать счета». Торговец, противящийся такой урезке, становится для него человеком подозрительным.