Течь тебе кровью

Ник Перумов

Течь тебе кровью

Закат угасал, и вместе с ним угасала, стихала канонада, уползая куда-то дальше на запад, за Днепр, за быстро темнеющие кручи правого берега. Вечер накатывал с востока, неостановимо, заливая мраком все вокруг.

Если бы еще армия могла наступать так же невозбранно…

Растянувшаяся на сотни километров вдоль могучей реки линия фронта тоже готовилась к ночи. Заступала в боевое охранение свежая смена, ночные наблюдатели вылезали из глубоких блиндажей, позевывая и потягиваясь – весь день они спали, ничуть не тревожимые даже грохотавшей канонадой.

Сейчас наступало их время.

Обычные солдаты тянулись к кухням, где могли. Где нет – к кухням отправились котловые команды. Все знали – там, за Днепром, солдаты в фельдграу точно так же собираются ужинать. Армии стояли тут уже достаточно долго, чтобы нехитрый фронтовой быт успел устояться, а дикая мешанина людей, лошадей, машин, орудий, танков и всего прочего, потребного ненасытному молоху фронта, обрела некую внутреннюю упорядоченность – хотя, разумеется, упорядоченность эта не имела почти ничего общего с уставной.

Была осень, и серые языки туч, протянувшиеся на все небо, не скупились на дожди, но последние несколько дней выдались на удивление сухими. И армия, упершаяся лбом в днепровскую стену, радовалась – радовалась искренне, искренне же забывая, что совсем рядом с каждым из облаченных в шинели людей стоит смерть, равнодушная и ждущая.

Как ни странно, к этому тоже привыкаешь.

Левый берег Днепра, низкий и топкий, исчертила паутина траншей, раскинувшихся словно кровеносные жилы. К самой воде спускались крытые ходы секретов, тщательно замаскированные всем, что попалось под руку.

Сцена была готова. Днепр ждал.

– Течь тебе кровью.

Женщина в просторном белом балахоне, ниспадавшем до самых пят, стояла по щиколотку в осенней воде. Захоти кто-нибудь написать картины «Ведьма на днепровском берегу» или, скажем, «Заклинательница воды», то, честное слово, не нашел бы лучшей модели.

Другое дело, что картина бы у него получилась исключительно реалистическая. Даже соцреалистическая.

– Течь тебе кровью, – повторила женщина. Если издали глядеть – согбенная старуха, седые нечесаные космы свисают неопрятными сосульками, щеки ввалились, нос торчит, как у покойника. Лицо продолговатое, некрасивое, как говорится, ночью приснится – спать не сможешь. Она поворотилась к днепровскому простору, вытянула руки, раскрыв ладони вечереющему небу.

И сама она, в нелепом белом одеянии, была сейчас как на ладони. Наблюдатель с той стороны реки заметил бы ее тотчас, резко выделявшуюся на стремительно темнеющем фоне.

– Течь тебе кровью, – в третий раз бросила заклинающая. И уронила руки.

От ее ног к противоположному берегу воду прочертила стремительная линия, словно от невидимой лески. Пробежала и исчезла, скрылась без следа, только тяжкий вздох пронесся над холодными днепровскими заводями.

Метрах в двадцати за спиной женщины тесным кругом стояло полдюжины военных – пятеро в простой, даже замызганной, полевой форме без погон, на плечи наброшены бесформенные, видавшие виды ватники; местами грубо заштопанные, местами – прожженные. На головах выгоревшие чуть не добела пилотки, не слишком подходящие по погоде. Ни наград, ни нашивок – ничего. Так мог одеться разве что какой-нибудь нестроевой обозник.

Шестой же, надменного вида высокий старик, с худым и хищным лицом и кустистыми бровями над столь же впалыми, как и у заклинательницы, щеками, напротив, облачен был в генеральскую форму, с лампасами; грудь его украшал полный иконостас орденских планок. На мягкие сапоги старый генерал надел нелепо и странно выглядящие галоши. Вид он имел брюзгливый и недовольный. На хрящеватом носу устроились круг-лые очки; генерал, впрочем, частенько их снимал, вглядывался вдаль, не щурясь, так что могло показаться, что очки эти ему нужны совсем по другим причинам.

Заклинательница медленно повернулась, словно слепая, двинулась прямо к военным. Пятеро в замызганных ватниках переглянулись, но генерал – генерал-полковник, если судить по звездам, – не пошевелился, и его свита не рискнула даже переступить с ноги на ногу.

Женщина шагала, словно сомнамбула, мокрый подол ее балахона волочился по жухлой осенней траве. Под запавшими глазами легли глубокие синюшные тени, губы побелели, в лице не осталось ни кровинки.

Никого вокруг она словно и не замечала.

Генерал-полковника и его свиту она миновала, даже не покосившись в их сторону, продолжая идти по прямой.

И только когда она удалилась от них шагов на тридцать, старый военный резко кивнул. Один из его спутников ответил столь же коротким и молчаливым кивком, вскинул правую руку и быстро опустил, явно подавая какой-то сигнал. Из кустов вдалеке выскочили три фигурки, бросились к бредущей женщине, накинули ей одеяло на плечи.

Заклинательница остановилась.

– Чай для нее не забудьте, Игорь Петрович, голубчик, – скрипуче сказал генерал. Тон его казался вполне мирным и чуть ли не дружелюбным, но проворство, с каким один из свитских кинулся к женщине и окружившим ее солдатам, говорило, что слова генерал-полковника следовало принимать к совершеннейшему исполнению и притом немедленно.

– Вольно, господа-товарищи. – Генерал окинул взглядом оставшуюся с ним четверку. Обращение его не имело с уставным или хотя бы принято-армейским ничего общего. – Высказывайтесь. Начнем с вас, Семен Константинович, как самого младшего…

Коренастый военный средних лет, с красноватым полным лицом – таких на фронте обычно за глаза зовут «кладовщиками» вне зависимости от звания и должности – поспешно вытянулся, несмотря на отданную только что команду «вольно».

– Товарищ генерал-полковник…

– Отставить, – сварливо сказал тот. – Здесь все свои, Семен Константинович, сударь мой.

– Виноват, ваше высокопревосходительство, Иннокентий Януарьевич. Я, признаться, впечатлен. Однако предсказать результаты едва ли удастся так просто. Воздействие, несомненно, труднокатегоризируемое. Я пытался на ходу сделать разложение – по Маркину, по Самсонову и…

– И по мне, – деловито, без эмоций закончил старик в советской генеральской форме, но требовавший, чтобы среди «своих» к нему обращались «ваше высокопревосходительство».

– Так точно-с, господин генерал-полковник. И по вам.

– Разумеется, ничего не получилось, – сухо обронил Иннокентий Януарьевич.

– Виноват, ваше высокопревосходительство!

– Оставьте, голубчик. – Старик вяло отмахнулся. – Я тоже раскладывал. И тоже ничего не получилось. Тут, боюсь, интегрировать надо, без предварительного разложения… Что сказать хотите, Михаил Станиславович?

Высокий широкоплечий офицер, в котором за версту читалась гвардейская выправка, тоже далеко не молоденький, однако державшийся очень прямо, отчеканил:

– Интегрировать придется компоненты с самое меньшее пятью неизвестными…

– Если не с шестью, – перебил его третий из свиты генерал-полковника, с роскошными усами, сливавшимися с не менее роскошными бакенбардами, которые так и тянуло назвать «гусарскими».

– Верное наблюдение, Севастиан Николаевич, – суховато-официально кивнул старик. – С шестью, скорее всего.

– Однако эта неопределенность – пять переменных или шесть – в свою очередь, создает при интегрировании…

– Это вообще не интегрируется, господа, – негромко сказал четвертый офицер, с густой окладистой бородой, донельзя похожий на старого казака с картины о войне 1812 года. – Прошу прощения, Иннокентий Януарьевич, что перебиваю.

Старик на миг нахмурился, губы его шевельнулись.

– Нет, голубчик, вы правы. – Все остальные, было подобравшиеся, похоже, дружно выдохнули с облегчением. – Правы, Феодор Кириллович. Не интегрируется. Но это и хорошо, что не интегрируется. Мне, признаться, так и ощущалось.

– Дикая магия? – предположил коренастый Игорь Петрович.

– Она наговор накладывала, – усомнился казак Феодор Кириллович. – Наговоры дикими не бывают. Дикое – это сами знаете у кого. Реликты, вроде мшаника. Или у водяных форм нелюди.