Расстановка

— Хм. Ясно. Да и для фирмы это хорошее подспорье — мне о-о-дному на легковой машине сложно было управляться с п-перевозками. Это все, что от меня потребуется?

— Погодите. Обстановка постоянно меняется, и вам потребуется держать контакт с человеком, направляющим вашу работу.

— Это будете вы или Ар… — торговец осекся — или тот, кто впервые ра-ассказал мне о подполье?

— Ни то, ни другое. Я здесь проездом, да и человек, что вас привлек, вскоре покинет город. Взгляните… — Рэд протянул Сироткину монитор «Пелены» с фотографией Гуляева, связника будущей группы пропаганды — У вас ведь есть собака, не правда ли?

— Вы п-прекрасно осведомлены. Эрдельтерьер.

— Ну так вот, каждую субботницу, в 19–00, вы будете выгуливать ее на площадке близ «Дома печати».

— Это недалеко от м-моего дома, довольно удобно.

— Среди других «собачников» там будет и этот человек. У него — черный ризеншнауцер. Он подойдет к вам, и выгуливая собак по дорожкам, вы сможете побеседовать о том, как идет работа и получить советы и указания по ее проведению. С ним можно делиться и той информацией о жизни города, что станет вам известна. Если захотите прекратить работу на нас…

— Ну, тогда и начинать не с-стоило…. — протестующе всплеснул руками Сироткин

— И тем не менее. Если захотите выйти из игры — просто скажите ему об этом, мы вам найдем замену. Наша организация добровольна. Мы не считаем уход предательством.

— Что ж, яснее н-некуда.

— И наконец, еще одна деталь. Как я уже говорил, за вами могут следить и вообще может произойти нечто непредвиденное. Каждую пятницу в 19–00 вы тоже будете выгуливать собаку в скверике у «Дома печати», но никто из наших товарищей к вам не подойдет. Тем не менее, если вы почувствуете слежку или случится какая-то неприятность — возьмите в левую руку газету, свернутую трубочкой. Ваш сигнал увидят, и поймут что у вас неприятности. Ну вот, теперь все. Владислав, желаю вам удачи. Ваш сын будет отомщен.

— Б-благодарю. Ради этого я сделаю все возможное…

Кошмар пришел в Зловещенск десятого децембера.[11] Из грузовиков на центральную площадь высадился вооруженный дубинками десант ОПОНа — двести автоматчиков, одетых в камуфляж и черные маски. К ним присоединились местные полицаи, в масках серых. Опричники врывались в городские кафе, избивая и арестовывая всех подряд. Задержанных штабелями запихивали на задние площадки автобусов и отвозили в здание полиции. Их бросали в подвал, ставили лицом к стене. После пыток горожан фотографировали, снимали отпечатки пальцев и вынуждали подписать пустые протоколы. Отказавшихся били резиновыми дубинками. Измученные люди подписывали чистые листы не глядя, лишь бы вырваться.

Когда начался погром, инженер биокомбината Ярослав Муравьев корпел в своей квартире над компьютером, проектируя аэрлифтную систему ферментера. Его отвлек от работы дикий, нечеловеческий крик. Муравьев встрепенулся и подбежал к двери. Кричал сосед, пятнадцатилетний Сережа Архипин. Пользуясь тем, что родители мальчика ушли на смену, полицаи выломали дверь, выволокли из пустой квартиры неодетого и хромого парня, засунули в автобус.

— Что же это? — подумал инженер, и тут же в его голову пришла другая, страшная мысль: — Наташа! Она же там, во дворе! Вышла выносить помойное ведро… Что с ней сейчас?

Инженер страстно любил жену, их двенадцатилетний брак был на редкость удачен. Кое-как накинув пальто, Муравьев выбежал из подъезда — и вовремя. Его жену Наташу ломали три гогочущих ОПОНовца. Она сопротивлялась молча, стиснув зубы. Тогда один из них, матерясь, с размаху ударил ее дубинкой по лицу, изумительно красивому, выражавшему обычно смесь возвышенности и скромности, столь чаровавшую Муравьева. Удар пришелся по губам, брызнула кровь…

— Она не кричит. Всегда считала крик и визг ниже своего достоинства… — неожиданно подумал Муравьев — Да о чем это я?..

Второй ОПОНовец пнул Наташу кованым ботинком в лодыжку, та застонала и повалилась… Не помня себя, Ярослав бросился на истязателей, и ему пришлось бы плохо, если бы его не опередил местный участковый, въехавший во двор на полицейской машине.

— Эй, ребята — крикнул он — эту бросьте, ей профилактика ни к чему, я их знаю… Вот и муж рядом стоит…

ОПОНовцы не были склонны отпускать жертву, один из них, по инерции, еще раз ударил упавшую Наташу, на этот раз сапогом в плечо. Мурвьев отличался холодной выдержкой, и вместо того, чтобы кинуться на обидчиков с кулаками, подбежал к упавшей жене. Он не помнил, как ОПОНовцы прыгнули в автобус, как уехали. Помог Наташе дойти до дома, уложил на диван, перевернул аптечку в поисках лекарств, забинтовал жене раненую ногу, оттер кровь с лица ватным тампоном …

А на улицах Зловещенска творилось нечто несусветное. ОПОНовцы и полицаи насиловали женщин, останавливали на улицах машины и выбрасывали пассажиров, не предъявляя никаких документов или обвинений. Избивали прохожих, не объясняя, за что их бьют. Слухи о погроме разнеслись по городу. Воцарился страх. Люди боялись выходить на улицу, и даже в продуктовые магазины пробирались перебежками, оглядываясь, нет ли поблизости полицаев. Массовые облавы, брань и дубинки обрушились на головы горожан внезапно. Лишь несколько молодых парней пытались оказать сопротивление, защищали девушек и подростков, выпрыгивали из полицейских автобусов и помогали бежать другим. Были случаи., когда отцы бесстрашно отбивали у полицаев своих детей. А на окраине города рабочие вышли на улицы с лопатами и вилами, чтобы защитить свою молодежь. Здесь ОПОН впервые применил огнестрельное оружие, хотя стреляли только в воздух. Сломив сопротивление рабочих, их собрали возле автобуса и беспощадно избили. Около полусотни парней увезли в зловещенскую полицию, там ставили на колени и для острастки приставляли к вискам автоматы.

Полицейские твари лютовали четыре дня. Позже в больницу обратились более трех сотен избитых… Среди их была и Наташа, жена Муравьева. Она получила увечье, и на всю жизнь осталась хромой. Лицо ее было изуродовано — сломана челюсть.

В тот период в Рабсии еще теплились последние искры угасающей демократии. Правозащитники из Моксвы приехали в Зловещенск. Они встретили яростное сопротивление местной мэрии. В кафе «Водолей», где вели прием пострадавших, городские службы отключили электричество и водоснабжение. Заодно лишились воды четыре жилых дома. Однако уголовное дело по фактам телесных повреждений в ходе «профилактической операции», все же было возбуждено. Но его спустили на тормозах: «стрелочниками» оказались командир роты ОПОНа, начальник городской полиции и несколько участковых — им был объявлен строгий выговор. В целом же операция была признана «законной и необходимой».

Как часто бывает, оборотной стороной выдержки Муравьева была крепкая память на злое. Наблюдая за ходом расследования, за полицейскими погромами, охватившими словно пожар всю Рабсию, он принял решение — отомстить верховнику и полиции. Отомстить страшно, беспощадно. Всякий раз, когда он смотрел на изувеченную жену, в его мозгу поднималась багровая волна ярости и гнева. «Хуже убийства только одно — безропотно сносить насилие. Кровь за кровь! Раздавить гнусных тварей! Втоптать их в землю! Истребить их, до единого, до последнего! Чтоб их туши волокли крюками по асфальту, как падаль…» Но ни разу Муравьев не поделился своим горем с друзьями. Лишь Наташа, хорошо его знавшая, подозревала — за внешним спокойствием мужа, за его всегдашней дисциплиной и аккуратностью клокочет, не находя выхода, мысль о кровавой мести.

Вскоре в Зловещенске стало невозможно жить. Этот городок, в полусотне верст к северу от Урбограда, был небольшим — два десятка девятиэтажек в окружении частных домиков, и всего тридцать тысяч населения. Зарплата держала горожан у черты бедности, а безработица перешагнула за тридцать процентов. Было там, до реставрации капитализма, три предприятия — полиэфирный комбинат, завод арматуры, а также биокомбинат, где Муравьев работал инженером. Кто мог предсказать, что перспективный промышленный городок окажется в тупике, а жители его обнищают? Тем не менее, по вине Дельцина и Медвежутина, случилось именно так. На биокомбинате и прежде работали только две установки из двенадцати, а через три месяца после погрома были остановлены и они. Комбинат ушел в металлолом. Ярослав любил свою работу почти также сильно, как и жену. Правящий режим оставил его без любимого дела, жену изуродовал… Но Муравьев остался жить — теперь он жил мечтой о мести. Часто доставал он с полки древний фолиант, и читал нестареющие строки: «Что же это за правительство, которое так нагло издевается над законами страны, которое не опирается и не желает опираться ни на народ, ни на общество, ни на свои собственные законы? Что представляет оно, как не воплощение грубой силы? Против подобного правительства все дозволительно. Оно уже является не выразителем воли большинства, а организованным произволом. На уважение оно может претендовать не больше, чем шайка придорожных разбойников, которые бьют, грабят и режут, пока на их стороне сила. Но как избавиться от этой банды, укрывшейся за лесом штыков?»[12]

11

Читателям из Благовещенска (под Уфой), данный отрывок скажет многое - прим. авт.

12

Цитируется С.М. Кравчинский - прим. авт.