Мажор

Торская: Получайте переэкзаменовку. Пожалуйста.

Вальченко: Любовь — это бесконечное издевательство над живым человеком, наполнение экзаменами, переэкзаменовками и другими ужасами старой школы, вечно угрожающие оставлением на второй год.

Торская: Слабо и слишком пессимистично: оставление на второй год! Как и все школьники, вы воображаете, что очень большая радость возиться с вами еще один год. Не можете ли вы привести такую формулу любви, при которой приспособление для насадки якоря было бы сконструировано любящим человеком и сдано в сборный цех?

Вальченко: Любовь… это такая… удача для любящего человека, когда, наконец, Соломон Маркович Блюм привозит настоящую сталь номер шесть, а не просто железо и валик, сделанный из этой стали, не гнется во время насадки частей якоря, а это позволяет сборному цеху признать приспособление и любящему человеку избавиться от издевательства другого любящего человека.

Торская: Довольно сносно. Но в последних словах некоторая неточность: вы сказали другого любящего человека, а нужно сказать — любимого человека. А вот и Соломон Маркович. Вы привозили железо вместо стали номер шесть?

Блюм (вошел): Новое дело… С какой стати? Я… железо? Кто это сказал?

Торская: Это очень важно, и поэтому я запрещаю вам уклоняться от истины.

Блюм: Ну, раз вы запрещаете, так зачем я буду уклоняться. Привозил…

Торская: Вместо стали номер шесть простое железо?

Блюм: Да, простое железо.

Торская: Как же вам не стыдно?

Блюм: Я не виноват. Разве я могу пересмотреть каждый кусочек стали? Выписали сталь, а положили железо. Разве это люди? Это же дикари с острова Бразилии…

Торская: Оказывается, и вас можно надуть…

Блюм: Извините… Разве это называется надуть? Я подойду сзади и ударю вас камнем по голове, так это разве — надуть? А скажите, пожалуйста, почему вас интересует какое-то железо?

Торская: Мы с Иваном Семеновичем затеяли одну конструкцию…

Блюм: Господи, я же знаю, какая у вас конструкция. Так в этой конструкции не нужно никакого железа. И вообще это легкая промышленность, причем тут железо?

Торская: Нам нужно не железо, а сталь, сталь номер шесть!

Блюм: Ну хорошо, хорошо, будет вам сталь номер шесть, только лучше я вам привезу что-нибудь другое… Разный текстиль, и цветы, и разные там кондизделия, ну и, само собою, нашатырный спирт, валерьяновые капли, цианистый калий…

Торская: Вот я вам задам!

Входят Захаров и Забегай.

Забегай: И я прошу вас, Алексей Степанович, вы их построже допросите.

Захаров: Но ведь у тебя нет доказательств.

Забегай: Если бы были доказательства, я бы вас не беспокоил, а прямо в совет командиров. А вы их хорошенько допросите. Масло украли они. Они работают рядом на «кейстоне» и сперли.

Захаров: Что же я могу сделать?

Забегай: Как что сделать? Их нужно в работу взять. Я приказал им прийти сюда.

Захаров: Ну хорошо.

Забегай (кричит в дверь): Эй вы, идите сюда!

Входят Романченко и Синенький. Романченко отвечает на вопросы, а Синенький больше разглядывает кабинет и направляет улыбку то к Вальченко, то к Торской, то к Блюму. Блюм в ответ на его улыбку грозит пальцем.

Захаров: Забегай вот обвиняет вас в краже флакона масла для смазывания станка.

Романченко: Мы украли масло? Чудак какой! Ничего мы не крали.

Забегай: А я говорю — вы взяли.

Романченко: Ну, посуди, Колька, для чего нам твое масло? У нас свое есть.

Забегай: У меня было особенное, дорогое.

Романченко: Ах, особенное? Очень жаль. А где оно у тебя стояло?

Забегай: Да что ты прикидываешься? Где стояло? В станке, в шкафчике.

Романченко: Воображаю, как тебе жалко!

Забегай: Смотри, он еще воображает. Вы на это масло давно зубы точили.

Романченко: Мы и не знали, что оно у тебя есть. Правда же, Ванька, не знали?

Синенький небрежно мотает головой.

Забегай: Вот распустили вы их, Алексей Степанович. Стоит и брешет, не знали. А сколько ты ко мне приставал: дай помазать. Приставали?

Романченко: Ну, приставали…

Забегай: Ну и что же?

Романченко: Ну и что же. Не даешь — и не надо.

Забегай: А сколько раз вы просили Соломона Марковича купить вам такого масла? Чуть не со слезами: купите, купите. Ну, что ты на это скажешь?

Романченко: А что ж тут такого? Просили. Ни с какими слезами только, а просили…

Забегай: А вот уже четыре дня, как не просите и не вякаете. А?

Романченко: И не вякаем. А что ж…

Забегай: А почему это?

Романченко: До каких же пор просить? Не покупает — и не надо. Тебе купил, а нам не покупает. Значит, он к тебе особую симпатию имеет.

Блюм: Ой, какой вредный мальчишка…

Забегай: А мажете вы как?

Романченко: Обыкновенно как.

Забегай: Я уже знаю. Встаете, еще вся коммуна спит — и в цех. Федька мажет, а Ванька на страже стоит. Что — не так?

Романченко: Мажем, как нам удобнее.

Синенький: И ты можешь раньше всех встать и мазать.

Забегай: Вот ироды!

Блюм: Вы такие хорошие мальчики…

Захаров: Убирайтесь вон…

Федька и Ванька салютуют и скрываются. Вальченко, Торская и Блюм смеются.

Улыбаются Захаров и Забегай.

Забегай: Ну, что ты будешь с ними делать?

Блюм: Я для вас, товарищ Забегай, куплю еще такого масла. А они пускай уж мажут. Они же влюблены в свой «кейстон».

Собченко (заглядывает в дверь): Алексей Степанович, даю сигнал на совет.

Захаров: Есть сигнал на совет.

Воргунов (входит и располагается на большом диване): Выяснили с маслом, Забегай?

Забегай: С ними выяснишь! Когда вымажут флакон, сами скажут, а теперь ни за что. Им масло жалко. И где они прячут?

Воргунов: Шустрые пацаны. Станок у них: не у каждой барышни такая постель.

Захаров: Согласитесь, Петр Петрович, это новая культура.

Воргунов: Пожалуй, новая…

Забегай: Социалистическая…

Воргунов: Вы думаете?

Забегай: А как же?

Воргунов: Так. Ну, а я еще подумаю.

В коридоре сигнал на совет командиров. Синенький, продолжая играть сигнал, марширует в кабинет. За ним, отбивая шаг, марширует Федька и еще три-четыре пацана одинакового с ними возраста. Кончив этот марш, они вдруг выстраиваются и начинают петь на мотив развода караула из «Кармен». Синенький подыгрывает на своей трубе.

Хор (за сценой).

Папа римский вот-вот-вот

Собирается в поход.

Видно, шляпа — этот папа:

Ожидаем третий год…

Туру-туру-туру,

Туру-туру, туру,

Туру-туру-туру,

Туру-туру, туру, туру,

Туру-туру-туру.

Воргунов живо аплодирует, мальчики собираются к нему.

Воргунов: Честное слово, хорошо. Вы были на «Кармен»?

Романченко: Аж два раза. И наш оркестр играет. Мы можем еще спеть для вас марш из «Кармен»: Петьки, Федьки, Витьки, Митьки.

Жученко: Эй, вы, музыканты, успокаивайтесь, пока я вас отсюда не попросил…

Романченко: Мы возле вас сядем, товарищ Воргунов. А то наша жизнь плохая: кто чего ни скажет, а Жучок на нас кричит.