Страница 2 из 6
Она ждала меня в библиотеке.
Отчего я не поэт! Я не умею воспеть ту красоту, от которой болят глаза и сладко ноет сердце. Пепельные волосы, глаза темнее ночи, высокие скулы, чистый лоб... слова пусты и безжизненны, разве способны они передать сияние, исходящее от неё!
Я смотрел ей в глаза - и тысячу раз умирал.
– Ты нашёл книгу, - сказала она голосом, нежным, как шелест ветерка, и звонким, как медный колоколец. Если б хоть капля осуждения промелькнула в этом дивном голосе, я упал бы к её ногам и рыдал, вымаливая прощение.
– Да, - прошептал я, - госпожа.
– Ты спрятал её, - она не спрашивала - знала. Бархатные глаза взирали на меня с затаённым любопытством.
– Да, госпожа.
Она поднялась с кресла, и столько грации было в её движениях, словно античная богиня сошла с Олимпа.
– Сможешь ли ты таить её и впредь?
– Да...
– Скрывать от людей всю свою жизнь?
– Да.
– И не выпустить силу, заключённую в ней?
– Да!
Я был согласен на что угодно. Я не слышал слов, лишь голос. Целый мир умещался в озёрах её глаз.
– О да.
Госпожа моя улыбнулась, осветив пыльную библиотеку пуще дюжины свечей.
– Что ж, будь хранителем, мальчик, и помни свои обещания. Но бремя клятв должно вознаграждаться. Чего бы ты хотел?
Я хотел лишь одного: чтоб навечно застыло время, и мгновение длилось столетия.
– Проси самого несбыточного, - сказала моя госпожа.
Кто знает, как повернулась бы вся моя судьба, выбери я иное...
***
Ранним утром по площади, где начиналось сразу три автобусных маршрута, скакал плюгавый старикашка верхом на баране. Старикашка был бос, носил ярко-красный пиджак странного покроя, а в руке держал старомодную и тоже красную шляпу.
Баран косил безумным взглядом, тряс свалявшимися патлами шерсти и брыкался. Всадник же, вцепившись в рог, хохотал во всё горло.
Народ замер в обалдении. Только похмельный дед с крыльца магазина притопывал, размахивал пустой бутылкой и подначивал барана: "Так их! От так их!"
Водитель подъезжающего автобуса от неожиданного зрелища въехал в бетонную клумбу. Частник на "Ниве" едва не дал дуба, когда баран боднул несчастный автомобиль, заклинив дверь. Дамочки с визгом разбегались из автобусной очереди, взмахивая цветастыми кошёлками; мальчишки швырялись в барана недозрелыми яблоками.
Наконец, кто-то додумался вызвать милицию.
Участковый Стёпка Киреев твёрдо знал, что станет знаменитым сыщиком. Все качества для этого были налицо: упрямство, цепкий ум и гипертрофированное воображение. Должность участкового он считал не прозябанием, а необходимым трамплином, тем более, что был Стёпка холостяком, а значит и пилить его за маленькую зарплату было некому.
Прибыв на площадь, он застал возбуждённую толпу и никаких следов хулигана. По уверениям, тот растворился прямо в воздухе вместе с бараном. Опрос свидетелей дал немного: все уверенно описывали красный пиджак со шляпой, но лица не запомнил ни один.
Продавщица пива, правда, уверяла, что старикан вылез прямо из её пивной бочки вместе со своим бараном, но это выглядело таким уже неприкрытым бредом, что её показания Степан даже записывать не стал.
Через полчаса народ рассосался, увозя с собой невероятную историю. Говорили, работу многих контор парализовало едва не на целый день. Участковый же для очистки совести забрал в отделение похмельного деда, хотя из человеколюбия и разрешил тому вначале выпить пива.
К обеду на мебельную фабричку, кормящую полгорода, вызвали пожарных. Загорелась якобы крыша одного из цехов, причём захлебывающийся голос по телефону уверял, что видел огненного пернатого змея. Звонившего посчитали бы пьяным, но зарево виднелось за три улицы.
Однако, прибыв на место, пожарный расчёт не обнаружил ни огня, ни дыма, ни даже подпалин.
Интеллигент из ОТК мягкой мебели с апломбом доказывал, что на крыше цеха сидел "натуральный ацтекский змей". Он, правда, в азарте путал Кецалькоатля с Уицилопочтли, а того обзывал Уцилопочтой, но зато сфотографировал змея сотовым телефоном.
На размытом сером фоне снимка просматривался размытый оранжевый шланг, похожий на тот, что привезли пожарники.
Командир расчёта плюнул и уехал.
К вечеру в отделение к Стёпке Кирееву приволокли детину со стрелой в заднице. Друзья-свидетели рассказали, что детина клеил в лесопарке эффектную девицу с "вот такенным хаером, и бусинки в нем". Та в диалог не вступала, но слушала будто бы с сочувствием, и заигрыванию не противилась. Когда же ромео полез руками, на пощёчины размениваться не стала, а выдернула невесть откуда спортивный лук и засадила стрелу.
Пикантность мишени объяснялась тем, что от решительной девицы с грозным оружием приятели мгновенно бросились наутёк.
Сам детина неостроумно отпирался, уверяя, что тёлка сама была не прочь, что руки он не распускал, а только приглашал в гости посмотреть последнего "Джеймса Бонда". Довершал фарс олень, отиравшийся возле девицы ("козёл пятнистый", по выражению потерпевшего).
Когда незадачливого ухажёра отвезли в больницу, Стёпка долго сидел над блокнотами, вычерчивая замысловатые кривули.
Неладно что-то было в Макошине.
***
11 августа 20.. года
– Проси самого несбыточного, - сказала моя госпожа.
Что казалось мне несбыточным? Мне, чей мирок умещался в подворье и двух улицах, да ещё площади в базарный день. Мне было пятнадцать, но разум мой искал выхода куда настойчивее чувств. И книги в хозяйской библиотеке занимали меня больше прыскающих в кулачок дворовых девок.
И, забыв дышать, я пролепетал:
– Я хочу знания.
Она рассмеялась: в тот день райские колокола её смеха впервые прозвучали для меня.
С тех пор я знал. Я читал истинные помыслы сквозь светские маски, желаньица под хитрыми речами и даже - видит бог, я совсем не этого хотел! - за строками книг.
Порой мне жаль, как многое стоит за буквами.
Господин, которого так хорошо читать зимним вечером, укутавшись в мягкий плед, думал лишь о гонораре и о замечательных серьгах, что выпрашивала его капризная возлюбленная. Тот, кто славился изящными оборотами, легкостью слога, в душе оказывался брюзгливым ипохондриком. Нежная дама, щебечущая о возвышенной любви, сгорала от страсти к юноше, годившемуся ей в сыновья.
Налёт истинных мыслей, душок пороков - порой я завидовал тем, кто просто читает книги.
Писатели были слишком людьми.
Я не роптал. Что может быть ценнее дара, полученного из рук моей госпожи. Людей, чьи деяния противны словам, а слова - помыслам, я читал по написанному и между строк, то умиляясь, то сердясь. Но всё больше давило бремя тайны, всё тревожнее было за книгу.
Я бежал людей. Долгие годы провёл в сибирском скиту, не заметив революций и войн, далёкий от бога, с одним лишь стремлением - уберечь книгу от людских глаз. Забывший женщин, кроме одной, той, что всякую ночь являлась мне во снах и иногда - наяву.
Госпожи моей.
Мысли суровых людей, окружающих меня, были столь прямолинейны, они так мало лгали себе, что я почти забыл о своём проклятии - умении знать. Дни сливались в месяцы, а годы плавно текли в бесконечность. Далеко за безбрежной тайгой творилась история, здесь же не менялось ничего.
Но я дряхлел, пусть и медленнее, чем другие. И всё чаще мне стало хотеться тёплого вечера в просторном доме, огня в печи и библиотеки, освещённой свечами. И простодушных людей, мнящих себя большим, чем они есть.
– Нет ничего проще, - сказала госпожа.
И я очутился в городе, что был так непохож на городок моего детства. Другие дома, другие люди... странные люди, чьи мысли были мне чужды, а слова непонятны.
Я был чей-то дальний родственник. Как будто.
– Люди легко придумывают то, что привычно, - говорила моя госпожа. - И делают вид, что вспомнили.