Страница 46 из 106
— Вижу… Это Эван и Дэм его пускают?
— Вряд ли.
Высоко, выше деревьев и домов, в небе стоял большой желто-зеленый змей с длиннющим развевающимся на ветру хвостом. Змей был похож на какую-нибудь диковинную пеструю птицу.
— Почему?
— Не знаю. Но это не они, я точно знаю.
— Они бы запустили оранжевый, это точно. А мы однажды сделали маленький парусник и пустили его в речку. Паруса у него красные были, яркие такие, красивые. Будто в книжке. Думали тоже, что поплывет куда-нибудь в Африку или в Австралию. Мне тогда хотелось, чтобы его нашли какие-нибудь дети аборигенов, мальчишка и девчонка. Здорово было бы.
— А может, так и было?
— Да ну, шутишь? Просто тогда думала, что так может быть.
— Может быть. Наш змей ведь улетел в Африку.
Я говорил об этом серьезно, чтобы развеселить Лин. Но ей и так было весело.
— Ты задумал сделать такой же, да?
Я уткнулся лицом в колени. Я смеялся.
— Да. Я подумал, было бы здорово… Только надо нарисовать поскорее, а то я его уже забывать начал.
— Я хорошо помню. Они при мне его делали. Давай завтра сделаем?
— Завтра стоит начать приводить твою квартиру в божеский вид. Мы совсем уже забыли о ней.
— Мы с Эваном как цыгане кочуем по чьим-то домам. То у Дэма, то у тебя. А знаешь — мне нравится. Я имею в виду — весело иногда поступать так, как поступать нельзя.
— Почему нельзя?
— Потому что это называется безрассудством. Но мне нравится…
— Мне тоже, — кивнул я и стал неотрывно следить за яхтой. — В конце концов, не всегда нужно делать так, как нужно.
Я надолго замолчал, а потом как-то грустно и задумчиво добавил:
— Знаешь… Я всю жизнь делаю не так, как нужно.
— А ты считаешь себя несчастливым человеком?
Я, не моргая и не отрываясь, провожал взглядом белую яхту. Белую, как лебеди. Белую, как крылья самолета. Считал я себя несчастливым?
— Не сейчас, — честно сказал я. Сказал и посмотрел на девушку.
— Прости, — сказала Лин, тоже, наверное, подумав о самолете. — Не надо было спрашивать. Прости.
— Да за что? Я сказал тебе правду. Впервые, наверное. А ты?
— Что? Счастливый ли я человек?
— Ну да…
— Да. Наверное, да. У меня есть Эван. Это самое главное. Понимаешь… Это действительно самое главное.
Я кивнул и мельком подумал, что у Лин есть не только Эван. Есть еще Аарон. Это, возможно, не самое главное, но тоже значительное. По крайней мере, для меня.
— Ты альбом забыл, — сказала девушка. — Хорошо мы с тобой собрались.
— Я не забыл. Смотри, — я спрыгнул с камня и подошел к густо поросшему травой уступу. Под ним среди колючих кустов и репьев пряталось что-то вроде норы, только меньше. Я не без труда просунул туда руку, исцарапал ее чуть ли не до крови и достал старый альбом. Обложка у него была пожелтевшая и измятая.
— Я его тут прятал. Когда мы приходили сюда с Шоном, несколько лет назад, я часто сидел тут и рисовал. Шону сначала скучно было, а потом он стал здесь книжки читать. Учебники свои… Я рисую, а он читает. Иногда вслух. Здорово было… Так что есть у меня альбом.
— А можно посмотреть?
— Бери… Только это, конечно, мало похоже на то, что я могу сейчас. Криво и вообще… Ну, понятно. Он у меня уже давно.
Лин взяла в руки мой потрепанный альбом. Из него чуть не выпали помятые и пожелтевшие отдельные листки. Я отвернулся.
Тонкими штрихами на бумаге была прорисована большая яхта с одним небольшим пассажиром на борту. Маленький мальчишка стоял у штурвала и немного испуганно смотрел вперед, на поднимающиеся волны.
— Как сумел, нарисовал, — сказал я, хотя это, конечно, было не оправдание. — Я хотел нарисовать Дэма. Я сначала яхту нарисовал, а потом уж его. Он туда как будто просился. Плохо, правда, получилось.
— Замечательно. Почему плохо?
— Не похож.
— А это разве главное? Чтобы было похоже?
— Ну вообще-то любой хороший художник рисует похоже.
— Но ведь любой хороший художник был когда-то не очень хорошим.
— Точно. Да я недалеко ушел, если по правде. Иногда нарисую что-нибудь, а потом смотрю — ничего похожего.
— Да ладно тебе, — сказала Лин и перевернула страницу. На рисунке был Шон. Он смеялся и протягивал руку вперед. На руке у него сидела большая бабочка.
— О, а я это помню. Бабочка эта села ему прямо на голову, а потом на руку. Я как увидел, подумал, что это надо нарисовать. Только она улетела сразу, как только я это подумал. Пришлось по памяти.
— Здорово, — сказала Лин. — А ты говоришь, что непохоже. Шон как есть, только маленький.
Потом опять был Шон. Это все я рисовал уже тут. Он читал, спал, смотрел вниз с обрыва.
Лин перевернула лист, и я усмехнулся, вспомнив, как рисовал это.
Я прыгал с обрыва, расправив крылья, а Шон уже парил высоко вверху. Я вспомнил все окончательно и засмеялся.
— Меня Шон изводил за этот рисунок все время. Говорил, что я как девчонка, рисую всякие глупости, что это ужасно, что это вообще порвать надо. А однажды я его увидел здесь одного. Он сидел и так увлеченно этот рисунок рассматривал, что я не выдержал и сказал ему, что я тоже здесь. Ух и глаза у него были, злющие-презлющие. Распсиховался и ушел. А я расстроился и за ним пошел. Говорю ему — ну хочешь, я порву? А он говорит — не надо. Смешно…
— Здорово… Ой. А это кто?
Я посмотрел в альбом. Вот это неожиданность… Черт, я совсем это не помню.
На рисунке человек на коленях, сильно напоминающий меня своей ужасающей худобой, изогнулся назад и обхватил руками тонкий блестящий шест, насквозь пронзивший ему грудь и упершийся в землю. Человек кричал, а по блестящей стали текла темная кровь. Рисунок был страшный — очень четкий и резкий, отталкивающий невозможной, просто фантастичной реальностью: парень казался живым, настоящим, и даже боль и страдания, которые он, не сдерживая, изливал в последнем крике, я испытал как наяву. Я скривился, как будто это меня только что проткнули шестом.
— Знаешь… Давай это вырвем. Это совсем не нужно. Я… забыл про него.
Я рывком дернул рисунок, достал из кармана зажигалку и не раздумывая поджег край листа. Дрожащий быстрый огонек побежал по бумаге, уничтожая ее сантиметр за сантиметром. Человек с рисунка, казалось, изогнулся еще сильнее, вцепился в шест еще крепче и закричал громче. Я поджег бумагу с другого края и перевернул рисунок чистой стороной вверх.
— Зачем ты его так? — не поняла Лин. — Это тоже очень красиво. А Шон видел?
Шон… он видел и не такое… Я молчал. Рассказать?
Рассказать Лин все, что нужно сказать?
Нет. Не могу.
— Наверное… Какая разница.
Я отряхнул пепел с рук и устало лег на траву. Лин пролистала альбом. Больше в нем ничего не было.
— И все?
Я пожал плечами.
— Значит, все. Не до рисования было, наверное. Пойдем отсюда, а?
— Как? — изумилась девушка. — А рисунок?
— А что рисунок… Пусть его, — буркнул я.
— Но мы же специально за этим шли.
Я покачал головой.
— Я не хочу, — сказал я.
— Почему? Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто я не могу рисовать, если мне не хочется.
— А чего тебе хочется?
Я опять пожал плечами. Я долго крутил зажигалку, пока из нее не вышел весь газ. А когда вышел, я сунул ее в карман. У меня была еще одна, я не жалел. В кармане набралось уже много окурков, которые я не спешил выбрасывать.
— Честно? — сказал я вдруг.
— Ну, наверное.
Я задумался. Я сосредоточенно смотрел на серое облако над моей головой. Оно неспешно проплывало куда-то по своим делам, явно намереваясь кого-нибудь или что-нибудь намочить.
— Хочется много денег. Больше, чем у Райана Торна. Намного больше. Чтобы можно было купить все и всех.
— Зачем тебе это?
— Не знаю. У меня никогда не было много денег. Интересно, как это — когда тебя все уважают.
— То есть твои деньги…
— Да это неважно… А может, я этого и не хочу. Чего я могу хотеть? Если чего-то в самом деле хочешь, надо действовать. А мне уже все равно, понимаешь?