Страница 75 из 77
Именно потому, что американское государство всеобщего благоденствия лежит в руинах и не защищает своих граждан от кризисных потрясений, исходящих от мирового рынка, «отрицательной реакции» на глобализацию можно ожидать от страны, которая до сих пор поддерживала подчинение тотальному рынку повсюду в мире. Североамериканский гигант становится все более непредсказуемым не только в качестве глобального жандарма; он оставляет желать лучшего и в роли стража мировой свободной торговли[412].
Страны Европы могут и должны начать совместные действия против этой опасности, но решение состоит вовсе не в противодействии Крепости Европа надвигающейся Крепости Америка. Одно из преимуществ Европы заключается именно в том, что она знает о той катастрофе, которая может последовать, если разные страны займутся защитой своих экономик друг от друга. Цель, скорее, должна состоять в том, чтобы противопоставить деструктивному англо-американскому неолиберализму сильную и жизнеспособную европейскую альтернативу. Политический союз, объединенный общей валютой и трагической, но уже отошедшей в прошлое историей, имел бы не меньше веса в мировой политике, чем США и обретающие статус великих держав Китай и Индия. Единственным значимым фактором власти на глобальных рынках является масштаб экономики, что вот уже много лет демонстрируют торговые стратеги Америки. Но объединенная Европа, опирающаяся на рынок с примерно 400 миллионами потребителей, обладала бы способностью развивать новую экономическую политику сперва внутреннюю, а затем и внешнюю, более близкую принципам Джона Мэйнарда Кейнса и Людвига Эрхарда, нежели Мильтона Фридмена и Фридриха фон Хайека. В условиях разнузданного глобального капитализма только объединенная Европа могла бы установить новые правила, обеспечивающие большее социальное равновесие и экологическую реструктуризацию. Это тем более важно, что многие убежденные сторонники единой Европы в правительствах от Лиссабона до Хельсинки до сих пор шли к единству исключительно технократическими путями и лишали избирателей какого бы то ни было влияния на формирование будущего континента. Результатом является Европа крупных корпораций, в которой анонимные чиновники с подачи вездесущих лоббистов от промышленности внедряют рыночную программу социального разделения американского образца в законодательство ЕС, а рядовые граждане не получают никакой серьезной информации о ее преимуществах и недостатках. С созданием единого рынка европейские страны вновь утратили способность к реформированию. Их взаимозависимость означает, что они уже не могут действовать самостоятельно, а для подлинно демократической законности им недостает решений большинством голосов. Поэтому обязательным условием существования жизнеспособной европейской федерации является решительная демократизация процессов принятия решений. Европейская альтернатива получит реальный шанс на успех только тогда, когда негласное законотворчество министерских комитетов станет достоянием гласности и каждый закон ЕС будет обсуждаться в национальных парламентах, где иностранцам тоже будет позволено выступать. Способность к реформированию вернется только при условии, что пробуждение будет одновременно и европейским, и демократическим.
Это вовсе не подразумевает создание еще одной самодовольной европейской бюрократии, регулирующей все и вся. На самом деле все произошло бы как раз наоборот: восстановление в Европе главенства политики над экономикой лишило бы гидру бюрократизма способности отращивать новые головы. Если бы, к примеру, основы финансовой и налоговой политики принимались на европейском политическом уровне, а не в результате согласования между чиновниками, это положило бы конец хаосу, из-за которого государства-члены ежегодно недополучают доходов, укрываемых в международных налоговых убежищах, на сотни млрд марок. Это верно и по отношению к непомерно разросшемуся аппарату, созданному для защиты всякого рода субсидий, аппарату, который стал неконтролируемым только потому, что ЕС, неспособный принимать такого рода решения, не может провести простую финансовую взаимоувязку национальных бюджетов.
Те, кто утверждает, что идея единой Европы не пользуется поддержкой граждан ЕС, ставят все с ног на голову. Демократия — не состояние, а процесс. Верно лишь то, что Евросоюз технократов пользуется слабой поддержкой избирателей, и поделом: он годами выхолащивал национальные демократии отдельных государств, превратив их в посмешище. Несомненно и то, что огромное большинство европейцев не пойдет с готовностью по англо-американскому пути, ведущему к распаду общества. Если демократический Европейский Союз — это единственный способ обеспечить социальную стабильность, государственный суверенитет и благоприятную экологическую обстановку, то решающее политическое большинство этому проекту гарантировано, по крайней мере во Франции, в Южной Европе и Скандинавии.
Но есть ли политическая сила, способная вывести Союз из бюрократического тупика? Еще нет, но скоро, возможно, будет. Уже миллионы европейских граждан на своих рабочих местах, в органах местного самоуправления и бесчисленных общественных и экологических движениях поддерживают альтернативы того или иного рода, чтобы уберечь социальные связи от безумия всемирного рынка. Будь то Гринпис, центр добрососедства или женсовет, профсоюз или церковь, организации, помогающие старикам и инвалидам, акции солидарности с развивающимися странами или многочисленные группы поддержки иммигрантов, люди повсюду ежедневно прилагают значительные усилия, выполняя свой гражданский долг во имя всеобщего блага. Есть такая вещь, как гражданское общество, и оно сильнее, чем думают многие его активисты. Организации трудящихся также не должны позволять убеждать себя, что они неправы, протестуя против обесценивания труда, или что они просто пытаются отсрочить неизбежное. Справедливость — это вопрос не рынка, а власти. Поэтому массовые забастовки во Франции, Бельгии и Испании указывают верное направление. Даже и направленные отчасти на защиту интересов привилегированных государственных служащих, они все же явились законным протестом против перераспределения снизу вверх. Большинство населения этих стран так их и восприняло, иначе они не получили бы столь широкой общественной поддержки. Точно так же профсоюзные демонстрации в Лондоне, Бонне и Риме являются признаком той силы, которую можно наращивать по всей Европе до тех пор, пока правительства уже не смогут ее игнорировать.
Те же цели преследуют многочисленные активисты и представители крупных христианских конфессий. Хотя пассивные члены паствы и не внемлют их призывам, но увлеченным молодым людям они предоставляют неоценимое пространство для их собственных социальных инициатив. Стабильно высокий уровень участия в конгрессах евангелической церкви Германии является признаком широко распространенной потребности в организации и солидарности даже в высокопроизводительном обществе.
Между тем идет брожение в среде экономической и политической элиты Европы. Многие, даже если они не признают этого открыто, глубоко обеспокоены тем, что старый континент все больше американизируется. Несколько более решительных людей даже начали публично высказываться за смену курса. Например, Рольф Герлинг, миллиардер и главный акционер крупнейшей европейской компании по промышленному страхованию, объединился с другими представителями этого мощного в финансовом отношении сектора для борьбы за экологическую перестройку индустриальных стран. «Наше представление о мире выворачивается наизнанку», — говорит он, предрекая эпохальное изменение, «подобное переходу от средневековья к новому времени»[413]. Он намерен вложить часть своего капитала, чтобы помочь компаниям, выпускающим действительно «продукцию будущего», совершить прорыв. Гораздо больше, чем в Германии, в правильности направления, в котором движутся их страны, сомневаются влиятельные промышленники романской Европы. Когда президент Франции Жак Ширак говорил о том, что процесс глобализации должен быть поставлен под контроль, он выражал растущее недовольство лидеров отечественного бизнеса, вынужденных сокращать заработки и рабочие места вопреки своему желанию. А в Италии бывший шеф Fiat Умберто Аньелли предупредил, что «если социальные издержки [на адаптацию к мировому рынку], станут непомерными», то в отдельных странах ЕС снова «разовьется менталитет осажденной крепости».
412
Два экономиста, Степан Ляйбфрид из Бременского и Эльмар Ригер из Гарвардского университетов, тоже решительно отстаивают данный прогноз в статье Fundament des Freihandels, Die Zeit, 2.2.1996.
413
Berliner Zeitung, 13.4.1996.