Первые гадости

Василий же Панкратьевич Чугунов в это время пробавлялся тем, что инкогнито посылал в журналы в рубрику «Полезные советы» записки типа: «Если вы сварили холодец, а в доме нет судков, возьмите хорошо промытые фотованночки и разлейте в них полуфабрикат». Но воспитанием детей Чугунов на досуге не пробавлялся. Только, когда гудели канализационные трубы чересчур громко, переваривая новую порцию фекала, он требовал у Трофима выключить магнитофон.

Не дремавшая же мать подошла к Чугунову сзади и сказала:

— Конечно, чем больше грязи, тем легче жить. Но не в нашем доме!

— Что-то случилось? — спросил Василий Панкратьевич, приканчивая «полезную» записку такого содержания: «Чтобы жареное блюдо получилось равномерно соленым, следует сначала насыпать соль на сковородку, а затем уже бить яйца».

— У него дети с ума посходили! Шляются черт-те где и черт-те с кем!.. — И тут же она вспомнила Чугунову все его воспитательные огрехи и недоработки, начинавшиеся с того, как пятилетний Трофим закричал:

«Папа, мама, к нам пришла пьяная Снегурочка!»

Тогда Василий Панкратьевич забрал в райкоме комсомола письмо немецкой девушки, которая мечтала переписываться с советским мальчиком, и отдал сыну. Послушный Трофим тут же настрочил ей всякую интернациональную ерунду: «Посылаю свою фотографию пострашней, чтобы при встрече сильнее понравиться… Читаешь ли ты поэта, который у нас Гейнрих Гейне, а у вас Хайнрих Хайне?.. в школе говорят, что Гитлер сжигал его книги и плясал от радости… Ответь также, есть ли у вас магазины, а если нет, то где вы тратите деньги?..» Но Сени отняла у Трофима конверт и обвинила в измене. Поэтому немецкую девушку пришлось подарить Лене, который дописал про «пришли жевачки» и отправил. Через пару дней на улице к Лене подошел строгий дядя, помахал письмом и спросил:

— Тебе что, русских девок не хватает?

— Я не знаю, — ответил Леня.

— Если повторится — отправлю в Иваново, — сказал дядя и ушел с попутной толпой.

А вот к Победе Василий Панкратьевич отнесся как настоящий отец. Он решил ее выдать замуж и с глаз долой. Жребий жениха угодил в сына эпохи Андрея Червивина, в двадцать один год уже заведующего отделом спортивной работы в райкоме комсомола. И, что самое удивительное, с головой у Червивина вроде был полный порядок. Правда, выглядел сын эпохи так, что рука сама собой тянулась в карман, чтобы утереть ему нос, да еще он был косоглаз, как сто китайцев, но Василий Панкратьевич смотрел не на внешность, а в перспективу. Итак, Андрей стал появляться в богатом доме Чугуновых, водить Победу в бассейн, на корт и на заседания райкома, рассказывая повсюду, как в Африке на него напал бегемот, но после хука с левой («Вот такого!») позорно удрал в джунгли.

— Джунгли — это такие высокие кусты, — объяснял Андрей Победе.

— Вот как? — удивлялась Победа.

— Осенью мы поедем с тобой в Африку по линии молодежного туризма…

— А есть такая линия?

— Есть, есть…

— И по ней ездят?

— Ездят, ездят… Сама приедешь и увидишь, какой у меня короткий разговор с бегемотами, — обещал Андрей и тут же звонил в школу, требовал от лица райкома золотую медаль для Победы, а потом вел к себе домой и показывал по видео фильмы, в которых африканские людоеды издевались над голыми европейскими девушками, проводившими научные исследования.

— Вот они — джунгли! — млел Андрей и хватал Победу за руки, частично гася возбуждение.

«Ах, Аркадий, Аркадий, друг ситный, — думала Победа. — Я такая слабая, такая податливая всяким глупостям, а Червивин такой липкий, такой потный, а ты не идешь и не идешь, все учишь и учишь галиматью какую-то, как завещал тебе великий Ленин».

Но вот Василий Панкратьевич Чугунов пришел однажды на работу, не подумал головой и, желая развлечь коллег по партии, рассказал, как накануне праздника трудящихся домработница положила в импортную стиральную машину все его рубашки, а она — зараза иностранная — взяла да и связала рукава самым настоящим гордиевым узлом, и теперь ему не в чем ходить, ха-ха-ха! Тут же одна половина коллег побежала Чугунову за рубашками, а во второй прошел слух, что, дескать, кому по зубам развязать тот узел, тому и сидеть в кресле Чугунова.

Через неделю Победа, заглянув в ванную комнату, наткнулась на Андрея, который склонился над стиральной машиной и лобзиком пилил заскорузлый клубок чугуновских рубашек. Червивин не растерялся на месте преступления: он допилил узел и повел упирающуюся Победу к отцу за руку.

— Я поддерживаю этот брак, как всякое доброе начинание, но осенью, когда будут квартиры, — сказал Василий Панкратьевич.

«Накрылась Африка», — подумал сын эпохи.

«Ах, Аркадий, Аркадий! — подумала Победа. — Я уплываю к другому, а ты и не чешешься. Впрочем, куда я уплыву, если мой паспорт у тебя?»

В квартире повеяло свадьбой, и Трофим уже предвкушал тот момент, когда на кухне домработница замесит в бельевом тазу салат «Оливье» для гостей, но в последнюю неделю мая Василий Панкратьевич по примеру генерального партийного руководителя решил пропутешествовать со свитой по двадцати пяти заводам района, беседуя попутно с массами в подземных переходах и ночуя в гостиницах с горничными, а мать увезла Трофима на дачу, и домработница, оформленная буфетчицей в райкоме, взяла положенный законом отпуск, так что Победа оказалась предоставлена сама себе в пустой чугуновской квартире…

Советские люди тех времен в большинстве своем были внешне глупы, внутренне мелочны, жили ерундой и радовались пустякам, выданным через терпеливую очередь. Но чем еще тогда было жить и чему еще тогда было радоваться? Общество изголялось до трусов, выпуская слухи-рецепты, как разнообразить надвигающуюся пятилетку. Представьте человека, который бредет по дороге (необязательно к коммунизму, а просто по дороге) и не чует ни конца, ни края, и вот от скуки он идет и приплясывает: то так, то эдак, то разэдак, — все, ему веселей шагать неизвестно куда. Вот этим же развлекалось советское общество периода развитого социализма поголовно, находя в череде па некоторую радость для души и тела: одни пили аспирин и портвейн, другие ели мумие и бегали трусцой, третьи наушничали анекдоты про политбюро, а Антонина Поликарповна каждое утро выпивала по стакану собственной мочи и радовалась, что выглядит ровесницей сыну, — одна товарка научила ее такому рецепту молодости.

Укрытие возраста не столько подгоняло карьеру Антонины Поликарповны, сколько помогало удерживать взятую высоту заведующей, ибо районные начальники всех мастей и званий, знавшие ее как одну из любовниц или подруг, но пившие по утрам чай или кофе, рано-поздно шли на «заслуженный» отдых, а прибывающим на повышение мать Лени казалась сверстницей и милой подружкой. Она предлагала свою собачью верность представителям обоих райкомов, представителям всех торгов, даже соседних, представителям УБХСС и еще одному совершенно бесполезному человеку — массажисту эрогенных зон. Эти представители и массажист часто наведывались к Антонине Поликарповне на квартиру, а увозили коробки продуктов, чтобы холить тело деликатесами и не топтаться в очередях за пустяками вроде сливок и диетических яиц.

От райкома комсомола к Антонине Поликарповне ездил сын эпохи по молодости лет, но как посыльный на общественной работе, потому что на правах близкого знакомого ездил второй секретарь: он и пайку забирал отдельную да и в комсомол попал из торговли.

Появившись у заведующей строго по графику, Андрей обнаружил в коридоре поленницу книг, а через открытую дверь рассмотрел в Лениной комнате еще и штабель, уложенный по всем правилам складского искусства «в связку». Ожидая, когда Антонина Поликарповна вынесет в коридор коробки и пакеты, Андрей полистал книжки и во всех наткнулся на библиотечные штампы.

— Откуда это добро, Тоня? — спросил он у хозяйки «Молочного» и квартиры.

— Ленька таскает всякий хлам, — ответила хозяйка, которая книгой признавала только доставленную по блату.

— Понятно, — сказал Андрей, хотя ничего не понял, но уже уловил нечистое.