Страница 13 из 42
Затем целая череда детских домов, только в 1954 году за нею приехала мама. Родителей Валя не узнала. Да и мама ее не узнала.
Жизнь в семье не сложилась. Матери оказалась больная дочка в тягость. Бывает и такое. С отчимом мать жила плохо. Часто ругались, скандалили. И к дочери мать относилась не лучше. Ни разу не услышала она слова «доченька» или своего имени. Валя недоедала. Спала на полу, укрывшись старым пальто и подложив под голову валенки. Валя чувствовала себя лишней и все больше сама сомневалась в своем происхождении. Может, она и вовсе немецкая девочка?
Валентина Павловна неоднократно пыталась разыскать свою немецкую маму. Нашла ее. Но женщина была очень стара. Находилась в доме престарелых, и тем не менее до 1963 года они переписывались. Затем переписка оборвалась.
Наконец, в 1983 году Валентине Павловне было разрешено выехать в Германию по туристической путевке. Но названной мамы не было в живых. Разыскала она только дом престарелых, персонал, который ухаживал за Ольгой Хибнер. Постояла в палате.
На кладбише возложила венок. Установила надгробие с надписью: «Дорогой и любимой Ольге Хибнер от русской дочери». Теперь к этому надгробию ведет тонкая тропинка. В Германии не принято много лет охранять могилы, тем более людей безвестных. Земли не хватает… Но это надгробие стоит мног о лет.
Теперь несколько слов о том, как она живет сейчас. Небольшая квартира вся обставлена игрушками. В основном куклами. Человек, у которого война отняла детство и которому сломала жизнь, сейчас борется за свои права. Однако то презрение и подозрение ко всем, побывавшим в ту пору в Германии,ещеосталось, и ее никак не решаются приравнять к инвалидам Отечественной войны. Валентина Павловна не из тех, кто замыкается в себе и прячет свое горе, и нам не стоило большого труда разговорить ее. Она ни о чем не умолчала. И жаловалась на наше правительство и на болезни ног…
Каждый день Валентина Павловна начинает с нуля. Порой нет сил встать на искалеченные ноги. И душевные силы, кажется, покидают ее. Но она поднимается и идет проведывать своих друзей, и боль, обида, ропот отступают. Остается лишь надежда.
Из работ, присланных на конкурс
Когда мне предложили участвовать в конкурсе, я долго думала, какую тему мне выбрать. Спустя некоторое время я узнала, совершенно случайно, о парне, который недавно умер. Он был ранен в первой Чеченской войне. Я поехала в военкомат, но военком отказался давать мне какой-либо материал, интересующий меня. Я спрашивала о том, сколько на данный момент ребят из Республики Коми служат в Чечне. Он мне ответил: «Это военная тайна».
Ольга Попова (Республика Коми, г. Ухта, 11 класс).
Чечня. Расскажи мне свою боль, солдат
Около года назад из передач центрального телевидения и радио я неожиданно для самого себя узнал о том, как много сейчас в нашей стране детей, которых называют беспризорниками, как нелегко сегодня живется детям-сиротам и о том, что многие из них встали на путь правонарушений. Мне показалось интересным изучить опыт борьбы с беспризорностью в 20-е годы в Вятской губернии. Каких-либо специальных опубликованных научных работ о беспризорном детстве в Вятке в 20-е годы обнаружить не удалось. Вот почему на лето пришлось засесть в Государственном архиве Кировской области и копаться в поисках оригинальных материалов. Появилось желание дать возможность самим документам «говорить» о событиях того времени.
Александр Рябов (г. Киров, 9 класс).
Беспризорное детство. Вятка. 20-е годы
Значительная часть жителей нашего города – потомки тех, кто был насильно переселен в Сибирь в годы сталинских репрессий. Тысячи людей, оторванных от родных мест, трудились на стройках социализма, создавали экономическую базу в нашем городе: возводили дома, школы, больницы. Во многом благодаря их труду изменился облик центра города. В годы войны многие из бывших раскулаченных ушли на фронт. Только в конце 50-х годов со спецпоселенцев были сняты ограничения в правах, но большинство так и остаюсь в городе – многим уже некуда было возвращаться, Анджеро-Судженск стал их родиной.
Павел Иетаев (Кемеровская обл., г. Анджеро-Суджинск, 9 класс).
Ссыльнопоселенцы в Анджеро-Суджинске в 30-е годы
Так случилось, что рассказ моего дедушки о своем детстве малолетнего узника финского лагеря для переселенцев в период оккупации Карелии финнами совпал с информацией, полученной на уроках исторического краеведения о Карелии в голы Великой Отечественной войны. Я узнала, что в городе Петрозаводске, где я родилась и живу, в годы оккупации было 6 концлагерей. Не описать тяжелое положение малолетних узников (хотя обойти это стороной оказалось невозможно), а сконцентрироваться на исследовании именно детских впечатлений тех, кто оказался невольным участником трагедии, – именно такую цель поставила я перед собой, взявшись за эту работу. Так получилось, что предпочтение в моей работе отдано критическому анализу воспоминаний как исторического источника.
Надежда Скрипко (Республика Карелия, г. Петрозаводск, 9 класс).
Памяти детства
У наших родителей, поколения, рожденного в сороковые и пятидесятые годы, был навык, отточенный до мастерства: они очень преуспели в процеживании информационной шелухи брежневских времен и отлавливании крупиц правды. Сейчас трудно понять, о каком информационном голоде могла идти речь, нам, живущим в условиях относительной свободы. Мне всегда было интересно, как в человека закрадываются крупицы сомнения. Мне стало интересно, как моя мама, восторженно-романтическая, рассталась со своими иллюзиями.
Татьяна Кузнецова (Республика Башкортостан, с. Бокалы, 10 класс).
В плену иллюзии
Села исчезали по разным причинам, какие безвозвратно опустошали эпидемии, голод, стихийные силы природы и т.п. Не обошли эти беды и наш Свободненский район. Около трех десятков сел исчезло с его карты. Память о них уходит с каждым годом. Одно из таких сел – Евтукан. Члены клуба «Поиск» нашей гимназии посылали письма в областной краеведческий музей, но до нас дошла уже известная информация об этом селе. Тогда мы решили съездить в соседнее село Гуран и там собрать необходимые сведения от старожилов. Нам повезло.
Артур Ниязметов (Амурская обл., г. Свободный, 10 класс).
Энциклопедия исчезнувших деревень
Прадеда под конвоем увезли на работу, на завод в Уфу, забрали всю скотину, скакуна, он был очень привязан к дедушке, сбежал и ночью прискакал к дому весь взмыленный. Но днем председатель колхоза его забрал, дедушка за руки его хватал, знали же друг друга, умолял его оставить жеребчика, сильно плакал, – но тот оказался неумолим. Скакун упирался, идти не хотел, его привязали к телеге и били плетью, а дедушка плакал.Это было одно из самых сильных впечатлений детства, дедушка об этом никогда без слез не мог вспоминать. А я опять думаю о том самом выборе, который и перед председателем встал, когда мальчишка, ошалевший от своего детского горя, хватал его за руки и просил, просил…
Помнит дедушка, что в 1941 году перед атаками было и такое: дремлешь – полудремлешь перед атакой, кто как, но утром вдруг обнаруживаешь, что нескольких бойцов нет, иногда до 10 человек уходило в тыл. Иногда кого-то возвращали и перед солдатами расстреливали. Двоих таких дедушка помнит, они плакали и просили дать право «искупить кровью», но не дали. Дедушка считает, что это зря. «Знаешь, сынок, труса от растерявшегося всегда отличить можно, молодые они очень были, могли и испугаться, это понятно; можно было и дать им шанс, – медленно говорил мне дедушка, – так их всех под одно косили».