Страница 27 из 41
Вернемся теперь к самому открытию – оно стоит всех сказанных о нем слов.
История его восходит к 1999 году, когда ассистент Мив Лики Юстус Эрус нашел на берегу озера Туркана (известное в истории палеоантропологии место, где уже было сделано несколько крупных открытий) не известный доселе череп, в котором Мив тотчас признала нечто необычное. После года напряженной работы по соединению отдельных обломков в максимально полную черепную коробку ученые увидели перед собой весь череп целиком и поняли, что видят лицо, подобного которому еще не видел никто. Перед ними было существо, современное Люси и ее сородичам А. афаренсисам (жившим примерно 3,5 миллиона лет назад), но столь резко от них отличное, что напрашивалось отнести его не просто к другому виду, но к другому семейству. Авторы так и сделали, они отнесли новое существо к особому семейству Кениантропус (одновременному с А. афаренсис) и назвали его Кениантропус платиопс («Кенийский человек с плоским лицом»). Как явствует из названия, самой яркой особенностью нового существа являются ею плоское лицо, резко отличающееся от вытянутого лица обезьян (и Люси), а также мелкие зубы, как у Оррорина и у современного человека. Платиопс немного похож на другое существо, открытое в 1970-х годах на том же озере Туркана в Северной Кении и получившее название «Человек 1470». У этого существа был очень маленький мозг, зато плоское лицо и мелкие зубы. Но дело в том, что его возраст долгое время был предметом ожесточенных споров, и только сейчас специалисты временно сошлись на дате 1,8 миллиона лет, что почти вдвое меньше возраста «плосколицего кенийца». Можно ли считать, что основная эволюционная линия человеческого рода тянулась вовсе не от Австралопитеков через Люси к Гомо хабилису, а от Оррорина через «плосколицего» к «Человеку 1470»? Это совсем взрывало бы всю прежнюю картину.
Впрочем, внимательное исследование показало, что «плосколицый кениец» представляет собой смесь архаических и новых признаков. В сущности, если бы не плоское, почти человечье лицо да мелкие зубы, его спокойно можно было назвать новым, ранее не известным видом австралопитеков, или ардипитеков. Но это его лицевое сходство с много более поздним «Человеком 1470» и с современными людьми и одновременно отличие от современных ему А. афаренсисов во главе с Люси сильно сбивает с толку и окончательно запутывает всю хронологию человеческой эволюции. Поэтому некоторые специалисты предложили для простоты считать, что плоское лицо появлялось несколько раз в истории эволюции человека, а потом бесследно исчезало, а потому оно не может служить достаточным основанием, чтобы зачислять его носителя в прямые предки человека, а тех, у кого его нет, отчислять из этого строя. По совокупности признаков, говорят эти ученые, Люси гораздо больше заслуживает звания человеческого предка, чем «плосколицый кениец» с его двумя-тремя признаками.
Другие специалисты обращаются за объяснением новых данных к теории эволюционного «куста». На рубеже между последними автралопитеками (Люси) и первыми гоминидами (Гомо хабилис), говорят они, как раз наступил, видимо, тот период эволюционной активности, сопровождаемый появлением множества разновидностей, который обычно предшествует появлению подлинно нового вида, тем более – семейства. В это время стали появляться существа, анатомические признаки которых сочетали в себе самые разные комбинации архаических и новых признаков. Каким-то из них – не обязательно тем, которые были похожи на нынешнего человека лицом или зубами, – удалось стать его прямым предком. Другие стали боковыми ветвями. Единственным принципиально новым, что, несомненно, внесла группа Мив Лики в спор о происхождении человека, является понимание, что спор этот далеко не решен, вопреки тому, что представлялось раньше, и гораздо запутанней, чем казалось.
Теперь, осле открытии Оррорина и Кенианопуса платиопса, стало совершенно несомненным, что на протяжении всей человеческой эволюции, во все ее периоды, от времен жизни нашего общего с приматами предка и до самых поздних времен, в каждую отдельную эпоху одновременно сосуществовали как минимум два-три очень разных вида и даже разных семейства гоминидов («куст»), и проводить прямую линию через кого-то из них к человеку пока еще рано: неизвестно, через какие точки ее проводить. Но в этом нет ничего страшного. По отношению к эволюции других млекопитающих такие ситуации давно известны. Доктор М. Лики так и говорит: «В разнообразии гоминидных останков нет ничего удивительного, потому что ранние гоминиды, ответвляясь от общего предка человека и приматов и двигаясь на двух ногах, имели возможность перемешаться в разные регионы Африки и там развиваться в новые виды». А доктор Тим Уайт добавляет: «Теперь руки спорщиков будут махать быстрее, чем лопасти вертолета».
Эти споры являются, по существу, продолжением давнего принципиального Большого спора, который на протяжении последних полутора столетий идет между двумя группами, на которые распадается весь лагерь палеоантропологов, занимающихся эволюцией человека. Одна группа, как хорошо определил ее в своем комментарии в «Нью-Йорк тайме» Джон Вилфорд, – это «объединители», которые стремятся все объединить в несколько больших классов, образующих простую и ясную схему. По их убеждению, все виды гоминидов попадают в три больших семейства – Австралопитеков, Гомо хабилис и Гомо эректус, которые следуют более или менее прямолинейно друг за другом; при этом в каждый данный момент каждый класс представлен одним и только одним видом. Вторая группа, «разделители», утверждают, что умножение разнообразия является неотъемлемой частью эволюционного процесса, и потому не следует
Эволюция человека – не то древо, не то куст, не то просто вихрь тумана бояться усложнения картины, не нужно загонять разнообразие одновременно существующих видов в предвзятые грубые рамки, лишь бы восторжествовала искусственная «ясность», реальная жизнь стремится не к схематической простоте, а к сложному разнообразию. «Раньше мы пытались искать простоту, потому что стремились к упорядоченной картине, – говорит Д. Либерман. – Теперь мы ищем сложность и находим ее. Мы куда больше сознаем неизбежность сложности и готовы мириться со сложностью нашего семейного дерева».
Кое-кто видит в этом сдвиге парадигм свидетельство того, что антропология (да и вся наука вообще) рассматривает свои объекты и делает из этого свои выводы под влиянием господствующих культурных моделей. Рассуждают так: прежнее представление о линейной эволюции человечества и всех прочих видов, которое ранее объявляли главным содержанием дарвинизма, держалось до тех пор, пока господствовали типичные для XIX века представления об экономическом, социальном и моральном прогрессе, растущем, как дерево, в одном направлении, – ко все лучшему и лучшему.
Ныне, когда эти представления отодвинуты более модными идеями постмодернизма и мультикультурализма с их хаотической множественностью и релятивистской уравниловкой всех культур при полном отсутствии понятия «прогресса», антропологи тоже переняли взгляд на древнюю историю человечества как на беспорядочную, хаотическую груду равноценных видов, никому из которых нельзя отдать предпочтение как единственному предку человечества; идея «многообразия равных» и «отсутствия порядка и направления» сменила идею «прогресса» в качестве бессознательной установки при интерпретации новых и старых данных. (Эта трактовка развития науки в общем виде сводится к утверждению, что так называемая научная истина сама по себе не существует вообще, а есть «социальные конструкты», то есть субъективные интерпретации, которые, в свою очередь, определяются влиянием на ученых социальных и культурных стереотипов среды и эпохи. Подобный подход впервые выдвинул Томас Кун в своей нашумевшей книге «Структура научных революций», и возникшие вокруг нее страстные споры уже достигли такого накала, что успели получить название «научных войн».)