Страница 11 из 41
Этот центропупизм сокрушается необходимостью кооперации, а впервые она становится осознанной необходимостью, свободным выбором именно и только в игре со сверстниками: какой может быть выбор в общении с родителями, воспитателями, учителями…
Если вы заметили, вслед за психологами я перечисляю благотворнейшие последствия детских игр так, будто они нуждаются в оправдании.
А что, нуждаются?
И потом, мы пока так и не поняли, почему столь полезное занятие – одно в ряду многих тоже полезных занятий, вроде физзарядки, составления гербария местной флоры или путешествий по местам российской исторической славы, – столь желанно, столь эмоционально насыщено все годы дошкольного детства…
«Можно сказать, что игра – это особая форма детской жизни, выработанная или созданная обществом для управления развитием детей, – писал Д.Б. Эльконин. – В этом плане она есть особое педагогическое творение, хотя творцом ее были не отдельные люди, а общество в целом»…
Вот типичный взгляд на детскую игру из взрослого мира; в нем, несомненно, есть свои резоны и своя правда, только если бы этим исчерпывался весь смысл игры, не было бы, уверяю вас, занятия скучнее.
В самом деле: игра формирует в ребенке массу способностей, необходимых для его будущей взрослой жизни.Оно ему надо?!
Лет до одиннадцати, как считает Ж. Пиаже, ребенок в принципе не мыслит абстрактно. Он живет здесь и сейчас, в отличие от родителей, озабоченных его будущим. Оно трогает его не больше, чем причитания мамаши, обращенные к первокласснику, получившему двойку: «Ты будешь дворником и умрешь под забором»…
Л.С. Выготский говорил, что игра – это правила, ставшие страстью: почему страстью?
Много раньше немецкий ученый К. Бюллер просто определил игру как деятельность, сопровождаемую удовольствием и совершаемую ради него. Игра, с точки зрения этого последователя 3. Фрейда, как и сны, и грезы, есть особая форма удовлетворения глубинных влечений, которые невозможно удовлетворить иначе в реальной жизни ребенка. О врожденных влечениях к освобождению, к слиянию с окружающими как о главных источниках игры писал и Ф. Бонтендайк. Сам Фрейд считал, что игра дает выход запрещенным влечениям. Кроме того, он писал, что дети склонны к навязчивому повторению травм, через которые им уже пришлось пройти, – травмы рождения и травмы отнятия от груди, травмы «неверности» любимой матери и травмы строгих наказаний. Повторяя все это в игре, ребенок изживает травматические переживания, на чем и строятся многочисленные варианты игровой психотерапии.
«К сожалению, многие специалисты определяют игру, как работу ребенка, – пишет американский психолог и психотерапевт профессор Лэндрет. – По-видимому, это попытка хоть каким-нибудь образом «узаконить» игру, показать, что игра может быть важной только тогда, когда она совпадает с тем, что считается важным в мире взрослых. Точно так же, как детство имеет свой внутренний смысл и не является просто подготовкой ко взрослости, точно так же игра имеет свою внутреннюю ценность и важна независимо от того, к каким последствиям она может привести».
Это совсем другое отношение к игре, ребенку и мироустройству в целом.
В детстве свои проблемы – нисколько не менее сложные, чем наши с вами. Игра – мощный ресурс, которым ребенок располагает, чтобы как-то совладать с этими проблемами, страхами, неясными порывами, физической и психологической слабостью, неуверенностью в себе и в любви ближних.
Дочь Фрейда Анна описала в книге «Дети и война», как реагировали на бомбежку Лондона взрослые и дети. После налета взрослые, все время повторяясь, беспрерывно рассказывали, какой ужас они испытали, где были в этот момент и что делали. Дети, пережившие то же самое, об этом почти не говорили; несколько недель они играли в одно и то же: строили из кубиков дома и сбрасывали на них бомбы. Дома горели, завывали сирены, кругом были убитые и раненые, и «скорая помощь» увозила их в больницы. Игра стала языком, в котором они могли выразить себя, сказать о себе, своих чувствах и переживаниях; языком взрослых они еще не владели в достаточной для этого степени.
Давид Самойлов
По концепции Пиаже, ребенок поначалу живет в собственном аутичном мире грез и желаний, затем под давлением взрослых возникает второй мир – реальный, но первый – мир игры – для ребенка важнее. Наконец, реальность вытесняет этот мир, воплотивший нереализованные желания вены и грезы. Но врожденная асоциальность ребенка, его замкнутость на себе, это «вечно детское» долго борется с навязанным извне социальным, логическим, причинно обусловленным взрослым миром.
«В любом случае игра представляет собой попытку детей организовать свой опыт, – говорит Лэндрет, – и, возможно, с игрой связаны те редкие моменты в жизни детей, когда они чувствуют себя в большей безопасности и могут контролировать собственную жизнь».
Эта логика предполагает совсем иной пафос, иную идеологию взрослого мира по отношению к игрушкам, играм и детям вообще. Ружье с дротиками и другие подобные игрушки тогда очутятся в ящике не для тренировки точности стрельбы и быстроты реакции, а для того, чтобы ребенок мог «скинуть» агрессию, гнев, которые время от времени испытывает, как и взрослые. Простенький пластмассовый конструктор может вытеснить из ящика дорогую и очень сложную техническую игрушку, потому что ваш сын и так не слишком уверен в себе, и он решит: это как раз для меня, туту меня что-то получится. Машинки и грузовики, кубики и – особенно! – песок и вода идеальны как для тревожных, застенчивых детей с крайне неопределенным образом себя, так и для детского творчества, выражения себя и своих чувств любого ребенка, эти материалы позволяют делать, что угодно.
Ребенок – объект воспитательных и обучающих усилий родителей, учителей, общества в целом.
Ребенок – человек, переживающий определенный этап жизни, в который никогда больше не вернется и в котором свои радости, горести, проблемы, свой язык, свои, отличные от наших ценности.
Две концепции, две точки отсчета, две стратегии поведения с малышом. Самое сметное: как бы вы к нему ни относились, он все равно вырастет. И если мама и папа его любили, а учителя не третировали, он, наверное, вырастет хорошим человеком.
Еще смешнее другое: второй вариант, судя по всему, плодотворнее для самого взрослого. В нем слабее груз вины и ответственности, больше свободы и легкости. В нем легче почувствовать себя счастливым.
По крайней мере именно об этом написал профессор Лэндрет: «На заре моего профессионального становления я испытал очень сильное и глубокое переживание: безусловное принятие со стороны ребенка. Дети не хотели, чтобы я был лучше или хуже. Я чувствовал, что дети принимают меня таким, каков я есть в данный момент. Дети не пытались изменить меня или сделать в чем-то иным. Они любили меня таким, каков я есть. Мне не нужно было притворяться. Я обнаружил, что я могу просто быть. Какое же фантастическое чувство освобождения я испытал и продолжаю испытывать всякий раз, когда нахожусь рядом с детьми! Я и сам в отношениях с детьми исходил из того, каковы они в данный момент, принимал их. их личностный мир, и это был взаимно обогащаюший опыт совместного бытия и принятия друг друга».