Страница 54 из 68
Писатель во многом сродни актеру. Неся читателям свои думы и свое сердце, он в то же время непрестанно перевоплощается в людей очень разных, подчас полярных. Его натура, его нервно-эмоциональный настрой так же подвижны, возбудимы и гибки; мысль так же ищет конкретного образного воплощения. Это относится ко всем людям искусства.
Конечно, в Еленке Дерябиной отразились воспоминания писательницы о своем детстве, хотя, на мой взгляд, никто, порой даже сама автор, не может сказать точно, что вот это было, а это додумано, это действительный эпизод из детства, а это лишь авторское представление о детстве. Воображение и домысел нередко настолько «овеществляются», что их трудно отделить от реального, в действительности бывшего. Но это и неважно. Важно, что писательнице удалось художественно воссоздать возникновение одного из сложнейших явлений высшей человеческой деятельности. И я вижу в этом не просто очередную авторскую удачу, но и ключ к пониманию писательницей самого процесса художественного творчества как отражения объективного мира.
Для нее жизнь — первооснова творчества. Еще в юности, испытав неодолимую потребность отображать жизнь, она жадно впитывала в себя все, чем дышал окружающий мир. Но к тому времени, когда созрело и не могло не вылиться, не выплеснуться ее первое произведение, Ольга Маркова уже знала не только, «что» она скажет людям, но и «зачем».
С первых своих творческих шагов, с первой повести она прочно стала на позиции социалистического реализма. Ее творчество отдано народу и партии коммунистов, членом которой она состояла около сорока лет. Так называемые общечеловеческие вопросы в ее произведениях решаются всегда на четко выраженном социально-политическом фоне современной действительности или близкого революционного прошлого. Каждое из крупных творений Ольги Марковой, будь то повесть, роман или цикл рассказов, рождено требованием самой жизни, каждое по-своему актуально и даже, если хотите, злободневно. Это может происходить лишь с художником, чьи помыслы слиты воедино с чаяниями партии и народа.
Краски мира
Не раз приходилось мне слышать, как Ольга Ивановна поет. Сказать, что она любит песни? Все мы их любим. Она живет песней. И поет она не только голосом — поет всей душой, песня пронизывает, кажется, каждую частицу ее существа. Песен она знает много, особенно старинных, и ведомы ей такие, о каких многие и слыхом не слыхивали.
Тяга к прекрасному? Но прекрасное разнолико. Писательница глубоко понимает и чувствует, скажем, красоту оперных арий, она отлично разбирается в живописи, влечет ее театральное искусство, но вот песня… к песне она припаяна сердцем. Оттого, что тяга в ней прежде всего не к прекрасному вообще, а к прекрасному народному — к тому, что народом создана и народу любо.
Ей не нужны «командировки в народ» для изучения его жизни — она к народу, как говорится, приросла пуповиной. Я, собственно, говорил об этом, когда касался содержания произведений Ольги Марковой. Сейчас — несколько слов о форме. Надеюсь, читатель простит мне такую разбросанность: эти частные заметки о творчестве Ольги Ивановны ни в коей мере не претендуют на литературоведческий анализ.
У каждого художника свой глаз. Недаром мы и говорим о своеобразном видении мира. Мир-то един для всех, но смотрим мы на него по-разному: все зависит от идейно-художественной позиции писателя. Эта позиция сказывается прежде всего в отборе явлений, фактов и словесного материала, которые используются художником. Один творит вещи монументальные, другой — лирические. Одному нужны краски резкие, броские, другому — мягкие, теплые. Один прорисовывает мельчайшие детали, другой пишет размашисто и общо. У каждого своя любовь, свое пристрастие, своя манера.
Для писателя важнее всего язык, словесный стройматериал. Присмотритесь к языку различных литераторов. Вениамину Каверину, например, свойственна интеллигентная речь. У Павла Бажова — самоцветная россыпь народных слов и понятий. Василия Аксенова, особенно на первых порах, привлекал жаргон столичной молодежи.
Прислушаемся, как говорят люди у Ольги Марковой:
«Вон Степан Ипатов жизнь прожил, а так ни разу и не вспотел!»
«Ох, и нежна! Как наждачная бумага!..»
«Мою крепку водочку на деньги не купишь: в сердце бродит!»
Вдова вспоминает о муже: «Хоть бы ребеночка оставил. А то не живу — тень отбрасываю, себя пестую».
Она же, выпроводив сожителя из дома: «Ну и все… шелкова трава следы заплетет…»
В цитатах, вырванных из контекста, речь персонажей несколько бледнеет, но такие примеры помогают понять отношение автора к слову. Ольга Маркова вовсе не ищет «лапотных», фонетически изуродованных выражений, речь ее героев во всех отношениях грамотна. Маркова строит эту речь, используя глубинные особенности народного языка — его метафоричность и афористичность. Оттого люди в ее произведениях говорят очень по-русски и ярко.
Писателю невозможно запомнить все множество ярких, образных выражений, какие посчастливится ему услышать. Конечно, нужна и память, пригодится и записная книжка, но на них одних далеко не уедешь.
Важно «просто» знать язык народа, проникнуться его духом так, чтобы он стал твоим. И у Ольги Марковой не отличишь, какое слово извлечено из тайников памяти, какое соскочило с кончика пера.
Думается также, что языковый строй произведения зависит от проникновения в тот жизненный материал, который описывается художником, от того, как он «отстоялся, и слился с творческой сущностью писателя. Неудачи, гладкая скоропись, газетчина, — и такое встречается у Марковой, — появляются там, где писательница всплывает на поверхность жизненных ситуаций, идет на облегченность изображения и решает отдельные проблемы лобово или приукрашенно. Такое происходит, на мой взгляд, в повести «Разрешите войти!» и на некоторых страницах «Улицы сталеваров». Это лишний раз подтверждает нерасторжимую взаимосвязь идеи с художественной формой ее выражения. Определенная форма несет в себе определенное содержание.
Глубокое проникновение в материал предполагает слитность с ним. Если к песне припаяна сердцем — не сфальшивишь. Ольга Маркова как раз умеет проникать своим художническим существом в жизнь, описываемую ею. И язык произведения становится тогда образным, пластичным, выразительным.
Порой читаешь марковские строки — и чудесно обостренным авторским взглядом видишь все, что описано. Вот, к примеру:
«Густая белая пыль лениво сочилась между пальцами ее босых ног и обволакивала крупные потрескавшиеся ступни. Огромное солнце разомлело от зноя и стояло в небе неподвижно.
Идти тяжело. Накаленная сухая пыль жгла ноги. Варвара бережно поддерживала руками большой отвислый живот, обтянутый тесной, всползшей кверху юбкой. Перекинутые на согнутый локоть связанные шнурками башмаки мешали идти.
По обе стороны дороги тянулся голый пустырь, на котором то тут, то там возвышались вросшие в землю камни». («Варвара Потехина»).
Все это так, будто перед тобой писанное масляными красками полотно.
Или вот:
«Дом Дерябиных, пригнувшийся к широкой голой горе, словно прихлопнутый чьей-то тяжелой рукой, стоял в ряду с другими, тоже почерневшими от времени. Дома то карабкались вверх, то сбегали вниз… Из-за горы виднелись заводские трубы. Самый завод скрыт: его окружали горы, и трубы торчали из-за них, как воткнутые в землю («В некотором царстве»).
Это — как картина гуашью.
А вот акварель:
«День стоял знойный. Солнце висело обнаженным тугим клубком. Казалось, стоит только ткнуть его пальцем — оно не выдержит, порвется, и потянется от него к земле жаркая пряжа.
Тополя в палисадниках блестели разомлевшими вершинами, пруд дремал в каменных берегах.
На крутом пригорке, покрытом испекшейся хрустящей муравой, сидел старик, одетый в грязный полушубок, в бараньей шапке-ушанке, в серых валенках с загнутыми носками. Это был Сергей Выползов, свекор Гриппки» («Илья Назарыч»).