Страница 53 из 68
А может, это две противоположные, борющиеся стороны одного и того же образа — Женщины? Образ этот сложен, противоречив и бездонен…
В потоке жизни
Конечно, верно, что жизнь писателя — в его книгах, только не надо понимать это буквально. Книги выражают мироощущение автора, его взгляд на бытие и, конечно, отражают его жизненный опыт, но вовсе не обязательно — жизненные ситуации. Даже в книгах автобиографических достоверность конкретных деталей может быть зыбкой и относительной.
И все же всегда нам хочется увидеть портрет автора книги, заглянуть в его биографию, чтобы понять, когда, где и как мог сложиться тот запас наблюдений, мыслей и чувств, который вылился затем в художественных образах.
Однажды я поехал с Ольгой Ивановной на ее родину, в Новоуткинск, уральский заводской поселок, о котором в старинной книге сказано: «Уткинский доменный завод находится в Красноуфимском уезде при впадении реки Утки в Чусовую в 104 верстах от г. Екатеринбурга». Ольга Ивановна приехала сюда на собрание молодежи, которое должно было пройти под девизом встречи трех поколений.
Она сидела в президиуме, и между ней и залом возникли, как мне показалось, сложные, хотя еще и безмолвные, взаимоотношения. С одной стороны, она была «в доску» своя, дочь местного рабочего, большевика и партизана гражданской войны Ивана Маркова, одна из первых в поселке комсомолок, клубная затейница, певунья и артистка. Но жизнь отдалила ее от этих людей и в чем-то возвысила: известная писательница, член обкома партии, председатель областного комитета защиты мира — кто знает, какая она теперь…
Ольга Ивановна вглядывалась в зал, в поднимавшихся на трибуну людей, и темно-серые ее, с прищуром, глаза то откровенно лучились радостью свидания, то настораживались с интересом, с ожиданием чего-то еще неясного, с желанием проникнуть в это пока неясное и разгадать его… Видно, сама она чувствовала в себе это раздвоение и была то очень своей, новоуткинской, то вглядывалась в окружающее как бы отчужденно, со стороны.
Она вглядывалась — все звало ее к воспоминаниям. Смотрела на молодежь — и, наверное, сравнивала свою молодость с нынешней. Смотрела на сверстников — и от прошлого было уже не уйти.
Она родилась в этом поселке 17 июня 1908 года. Семья была многолюдной и талантливой. Отец, человек сложной души, сочетал в себе жесткую суровость с нежданными просветами сердечной доброты, но главное — был работящ, справедлив и еще с первой русской революции всецело привержен к большевикам. Полиция хорошо, и не напрасно, знала марковский дом, а детвора в этом доме знала полицию: то придут с обыском, то арестуют батю, то разыскивают старшего брата, тоже большевика. Было бы вроде само собой разумеющимся, что после Октября младшие Марковы оказались заводилами в местной комсомольской ячейке, а вскоре к ним присоединилась и тринадцатилетняя. Ольга, работавшая тогда рассыльной на лесопильном заводе.
Она умела отдать общему делу всю себя, комсомольцы, понятно, ценили это, и девочка-подросток стала заправской активисткой. Бралась она за все, что считалось нужным, но особенно «активничала» на клубной сцене и в поселковой стенной газете «Красная вага»: с малых лет жгла ее жажда каким-то образом — со сцены или письменно — сказать людям «про жизнь». Ее подчас и корявые, но хлесткие заметки многих заставляли ежиться, и никого особенно не удивило, что уже в пятнадцать лет девчонка стала печатать свои фельетоны в областной газете «Уральский рабочий». Гордились:
— Наша-то, Маркова-то!
В 1926 году комсомол отправил свою активистку учиться в Москву, на рабфак при ВХУТЕМАСе (что означало: Высшие художественно-технические мастерские; через год они были преобразованы в Высший художественно-технический институт — ВХУТЕИН).
Фельетоны фельетонами, а поступила-то юная Ольга Ивановна на актерское отделение.
Лишь энергичное вмешательство старшего брата Александра, учившегося там же и впоследствии ставшего известным художником, заставило ее перейти на отделение литературы. С тех пор литература, можно считать, и стала делом ее жизни.
Закончив рабфак, Ольга Ивановна начала учиться на литфаке Московского университета, потом — снова комсомольская путевка — отправилась в одну из подмосковных деревень, работала там и, поработав, перевелась в институт народного хозяйства, но проучилась недолго — уехала в Тюмень.
Преподавательница в школе, редактор партиздата, методист Уральского обкома комсомола, редактор молодежного вещания Свердловского радио, замполит в ремесленном училище — должности были разные, а служба одна: воспитание молодежи.
Первые повести ее рождались в круговерти текучих дел, в часы между службой и семьей. Профессиональной же писательницей, хоть и принята была в члены Союза еще в 1936 году, Ольга Ивановна почувствовала себя лишь после войны и тогда целиком отдалась творческой работе. Книга лепилась за книгой, счет им пошел уже на десятки, и вот теперь приехала уже известная писательница Ольга Маркова в родной поселок и оказалась вдруг лицом к лицу со своей далекой юностью…
После собрания мы шли по Новоуткинску. На подтаявшем осеннем снегу у памятника партизану Павлу Лузину темнела бережно уложенная кем-то зеленая веточка. Маркова приостановилась, построжев. О ком он напомнил ей, этот памятник на заснеженной площади, — об отце и его друзьях или о героях ее «Первоцвета»? А, собственно, во многом ли они разнились, эти люди, те и другие ее любовь и гордость!
Хмурым свинцом отливала вода заводского пруда, и, подернутые дымкой, катились вдаль лесистые увалы Пруд — совсем как в марковских повестях; без прудов нет старых заводских поселков на Урале. И улица совсем такая, по какой бегала Еленка Дерябина из повести «В некотором царстве», только вот кабака не видать… Я взглянул на Ольгу Ивановну, но тут же одернул себя: нельзя же литературные ассоциации без всяких поправок переключать на жизнь, хотя они и просятся на то.
О повести «В некотором царстве» в свое время немало писали и говорили. Спорили. Ее даже долго не печатали — двенадцать лет, до 1951 года. А напечатали — и все увидели, что повесть-то хороша. В ней сложно, в трудных обстоятельствах и межклассовых связях, рисуется судьба уральской семьи в канун Октябрьской революции.
Меня в этом произведении особенно привлекает образ Еленки, точнее — то чудесное сплетение реальной действительности с детской игрой и фантазией, из которого возникает искусство в его чистой, первозданной непосредственности.
«Куклам тяжело жилось. Они отдыхали после побоев, и окриков только ночью, когда Еленка Дерябина, хозяйка их жизни, спала».
Так начинается эта повесть.
Игра в куклы — главное и любимое занятие Еленки. «Играла девчонка и в похороны, и в свадьбу, и в драку — во все, что прилежно наблюдала в жизни. Игра следовала за игрой, вымысел за вымыслом, и куклам приходилось изображать одновременно пьяного отца и нищего, урядника и вора». «Чтобы играть в жизнь, надо было ее видеть».
Этот мотив пронизывает все повествование. Еленка, играет куклами в жизнь, а сама жизнь для нее «походит на интересную игру в куклы».
Перед нами, по существу, самозарождение искусства. Творческая натура девчушки стремится к осмыслению жизни в образах. Неодолимая жажда играть, «представлять» жизнь не покидает девочку. Еленка выступает одновременно в качестве драматурга и актера.
«Для каждого лица у нее находились особые слова: и Талька, и Семен, и старый Бадрызлов — все имели свой голос, свои жесты, свои особые чувства. Еленка говорила за всех и действовала так, как эти люди, по ее мнению, действуют в жизни. Часто она была одновременно и Талькой, и Семеном, а то одна из кукол выполняла роль того и другого. Это перевоплощение кукол и ее самой, создателя их жизни, настолько захватывало, что девочка запутывалась, теряла себя и: как-то спросила Анисью:
— Мама, я кто?»
Это очень естественно — игра в куклы, тысячи детишек поступают похоже. Но в литературе, пожалуй, мы впервые видим так глубоко и четко обрисованным этот обычный и в то же время удивительный процесс проявления у детей образного мышления. Еленка не просто копирует людей из окружающего мира. «Прилежно наблюдая жизнь», она оценивает ее со своих позиций, намечает какие-то свои ситуации, «строит сюжет» в соответствии со своими желаниями и мечтами. И это — не подражание искусству, это само искусство, пусть еще не отесанное, угловатое, не профессиональное — профессионализм, умение, отбор красок, основы типизации придут, когда искусство из игры превратится в ремесло. (На всякий случай помечу в скобках, что ремесло я отнюдь не сравниваю с ремесленничеством и говорю о нем как о мастерстве.) Здесь кстати будет вспомнить, что Еленка по замыслу автора — будущая актриса: ее судьба описана Ольгой Марковой в повести «Ее личное счастье».