Страница 26 из 42
Сюжет зачатия от чего-то съеденного, популярный среди детей, известен в русских сказках и в мифах папуасов киваи, в фольклоре курдском, индийском, хантыйском, древнекитайском, арабском и памирских народов.
Уверенность девочек, что дети появляются из подмышки, некогда разделяли казанские татары и башкиры, тобольские и омские татары. Тот же сюжет встречается в германо-скандинавской мифологии, в преданиях австралийцев ароцд, в тибето-монголобурятском эпосе. А индейцы Калифорнии рассказывали, как человек в перьях – Великий Ворон Куксу – именно из подмышки извлек в первые дни творения каучуковый шар и превратил его в землю.
Между прочим, версия разрезания живота для того, чтобы достать ребенка, по всей вероятности пошла не от распространенной практики кесарева сечения, а из мифов, бытовавших задолго до появления такой практики. Вот вам, пожалуйста, один из множества таких сюжетов, привезенных этнографами с Маркизских островов: в долине Ваинои вообще не было мужчин, женщины беременели, съев корень пандануса. Когда приходило время рожать, жрицы разрезали матери живот. Мать умирала. «Так было всегда».
«Я доставал тетю: «Хочу братика». Она мне ответила: «Попроси у мамы… Когда мама с папой ложатся спать, то они целуются, обнимаются. У папы есть маленькие червячки, которые попадают к маме в животик, и через 9 месяцев рождается малыш». Я сделала вывод: наверное, у моего папы закончились червячки…»
«Однажды я была в гостях у бабушки, и… пришлось ей положить меня с братом. Как я не хотела! Даже заревела. Всю ночь я не спала, между нами было такое расстояние, что можно было еще кого-нибудь положить. Всю ночь думала: а если я забеременею, что мне делать? Представляла, как из живота аылезет ребенок, а маме что скажу? И что со мной будет?»
«Мужчина и женщина раздеваются догола, ложатся друг на друга и писают, потом в животе у женщины появляется ребенок».
«Одна девочка у нас всегда говорила, что дети получаются от поцелуя. Это она знала по фильмам о любви, где целовались, а потом вдруг оказывалось, что девушка беременна.
В это она верила вплоть до 8-9 класса».
«Примерно в 12-13 лет я от подруги узнала о зачатии. Для меня это показалось чем-то очень ужасным, я долго не могла поверить в это, я не могла представить себе, что мои родители тоже этим занимались, ведь у них были мы с сестрой. Я не могла себе представить, что мне придется с кем- то этим заниматься, ведь я очень хотела иметь детей…»
«Когда же я наконец это поняла, около 15 лет, у меня был настоящий шок. У меня к родителям возникло отвращение. Я старалась преодолеть в себе эти чувства. Говорила сама себе, что все нормальные люди занимаются этим, но, тем не менее, мне было так пакостно на душе»…
«Мы все вместе пошли в кусты, залезли в самую гущу, и одна девочка сняла платьице, и другая сняла, одна говорит: «Я буду мамой», а другая: «А я – папой» и положила себе в плавки несколько листочков, чтобы была выпуклость, и они начали обнимать друг друга и гладить, потом эти девочки оделись, и разделись следующие две, и это повторилось».
«У нас с Настей дошло до того, что мы стали целоваться в губы – сначала через платочек, а потом и без него, так как губы сохли. Затем мы ложились и, не раздеваясь, лезли под футболку и под юбку. Еще мы придумали называть себя вымышленными именами девочки и мальчика. Нам нравилась эта игра, но Настя стеснялась. Мы, как взрослые любовники, говорили друг другу обольстительные слова и делали интимные предложения».
Все эти причудливые версии современные девочки черпают чаще всего не из книжки «Сказки и мифы народов мира». Так говорит мама. Так рассказывают друг другу сверстницы. Наконец, версии могут явиться плодом самостоятельных размышлений и фантазий.
Великий психолог Карл Юнг, которому пятилетняя девочка Аня объяснила, что дети появляются, если мама съест апельсин, отметил принципиальную архаичность детского мышления, породившего такую картинку. Возможно, именно это свойство детского ума и делает его особо восприимчивыми к одному – например, к каким-то сказочным сюжетам, к мотивам передаваемого из поколения в поколение детского фольклора, и невосприимчивым к другому – излюбленным эротическим мотивам современной рекламы, клипов, фильмов взрослой культуры. Архаика служит чем-то вроде защитной оболочки для юного сознания, может быть, оберегая его от преждевременного знания (кто, впрочем, скажет, когда – «прежде», а когда – как раз вовремя?).
Во всяком случае, даже вполне добротные с точки зрения науки сюжеты обретают в детском мозгу весьма причудливые очертания: в одной из работ рассказано о девушке, которая в пять лет (до поступления в детский сад) была убеждена, что лично произошла от обезьяны – как и все вокруг. «…Для того, чтобы у мамы с папой появился ребенок, они сдают свою кровь в больнице, ее смешивают с кровью обезьянки и дают обезьянке выпить кровь, и получается ребенок».
Неосведомленность вовсе не означает отсутствие интереса; обилие вариантов, наоборот, о нем свидетельствует.
Интерес к сфере эротического у детей и подростков троякий: подогреваемый гормонами, физиологический; собственно познавательный (который, тем не менее, почему-то категорически не удовлетворяется обычным способом – книгами или расспросами взрослых); наконец, социокультурный, как к любым образцам и навыкам, маркирующим взрослость и поднимающим статус в среде сверстников. Разделение, конечно, искусственное, в реальности и то, и другое, и третье почти всегда присутствует в разных пропорциях.
Уже трех- четырехлетние дети весьма интересуются, как «это» устроено у представителей противоположного пола. Для выяснений более всего подходит «тихий час» в детском саду: достаточно воспитательнице выйти за дверь, дети залезают друг к другу в постель, рассматривают и трогают гениталии друг друга – прекрасно понимая, что заняты чем-то запретным. Такое «сними трусики, дам яблочко и конфетку» продолжается лет до десяти; этим занимаются в подвалах, в шалашах, построенных сначала для тимуровско-пиратских игр, под лестницей в подъезде, за сараями во дворе.
Одновременно дети пытаются овладеть практиками, которые им еще не даны, привычным путем – в ролевых играх. Тут бесспорное лидерство принадлежит игре в больницу, во время которой можно вполне обоснованно заголяться, трогать друг друга в самых интимных местах во время «массажа», делать уколы в попу. Игра в семью тоже годится; имитируя акт, приводящий позже маму в больницу, дети забираются в постель, обнимаются, целуются, порой снимают трусики, поворачиваются спиной друг к другу и трутся попками. Остальные участники И1ры их окружают и внимательно следят за каждым движением, внося собственные поправки, комментируя, запоминая, чтобы повторить, когда до них дойдет очередь исполнять роль папы и мамы.
Подростковые игры больше проникнуты настоящим эротизмом: задрать девочке-девушке юбку, потрогать растущую грудь, провести ладонью по спине, проверяя, не носит ли девочка бюстгальтер, привязать к ботинку зеркальце и, пододвинув его к подолу платья одноклассницы, рассматривать ее капроновые колготки. Все это вызывает резкое сопротивление девочек, порой наигранное; в результате все носятся по партам, визжат и полны взаимного удовольствия. В других случаях, когда, например, девочек просто грубо лапают в школьной раздевалке, они воспринимают это крайне болезненно, чувствуют себя потом грязными.