Страница 129 из 165
Великий князь Михаил опять-таки в своем манифесте призвал все население империи подчиняться Временному правительству, пока Учредительное собрание не примет окончательного решения об образе правления в Российском государстве{143}.
В соответствии с этим я написал письмо Родзянко, сообщив о готовности предоставить свои услуги новому правительству, если оно в них нуждается. В то время я был твердо намерен честно сотрудничать с оказавшимися у власти людьми, хотя не разделял их политические взгляды. По моему мнению, каждый благонамеренный россиянин был обязан в этот критический для страны момент поддержать единственную существующую власть и, таким образом, предохранить революцию (которая уже является свершившимся фактом) от немедленного сползания в анархию.
Затем я пошел с письмом в кармане к Родзянко в Таврический дворец, где, как я знал, постоянно заседала Дума, Исполнительному комитету которой было доверено создание Временного правительства Мне не приходило в голову, что эта прогулка надолго станет последней, которую я совершу по своей воле и как свободный человек.
Перед Таврическим дворцом тысячами толпились восставшие солдаты, ожидая приказов только что назначенной Военной комиссии Думы. Время от времени из здания выходил очень возбужденный прапорщик и кричал ожидавшей толпе, что желающие участвовать в занятии той или иной железнодорожной станции или правительственного здания должны заявить об этом. Затем несколько десятков человек собирались вокруг «лидера» группы и быстро уходили с ним в том или ином направлении. Все это представлялось полным хаосом, и я не смог удержаться от улыбки, видя столь примитивные методы революционного правительства, принимающего стратегические решения.
Понаблюдав за этой процедурой некоторое время, я неохотно вернулся к своему делу, продолжил путь сквозь толпу подозрительно глядящих на меня людей и достиг входа в огромное здание. У ворот дежурили несколько оборванных и явно подвыпивших солдат Преображенского полка, которые грубо спросили меня, чего я хочу. Я объяснил, что хочу поговорить с председателем Думы Родзянко, и мне разрешили пройти. Не успел я пройти и нескольких шагов, как меня остановил офицер запаса, который снял кокарду с фуражки и выглядел как представитель либеральной интеллигенции. Он спросил мое имя. Стоило мне назвать себя, как его лицо исказила злобная торжествующая улыбка, и «именем народа» он взял меня под арест. Несколько вызванных им солдат схватили меня, обыскали карманы, а затем повели в комнату отдыха премьер-министра, где я нашел еще немало товарищей по несчастью. По углам комнаты стояли четыре охранника с заряженными винтовками и следили за каждым движением пленников.
Мне стало ясно, что, придя сюда, я не только не обеспечил собственную безопасность (как полагал), но, напротив, попал в ловушку. Дело в том, что Керенский отдал распоряжение, чтобы все министры и чиновники высокого ранга павшего правительства были взяты под стражу и доставлены в здание Думы. Первым арестованным был Щегловитов, министр юстиции, а впоследствии председатель Государственного совета. Вскоре за ним последовали Штюрмер и Горемыкин, оба побывавшие на посту председателя Совета министров, затем бывший министр внутренних дел Маклаков, мой друг генерал Курлов, генерал Сухомлинов и патриарх Питирим. Эти и многие другие высокопоставленные государственные сановники попали в руки революционеров.
Протопопов тоже добровольно явился в Думу вечером 28 февраля, использовав в этом случае следующие простые слова, столь характерные для его искреннего патриотизма: «Я Протопопов, министр внутренних дел. И меня заботит только процветание нашей страны. Я добровольно представляю себя в распоряжение Думы». Конечно, он был сразу же арестован своими торжествующими врагами.
Таким образом, все мы, многие годы работавшие вместе для поддержания общественного порядка и законности в России, теперь снова встретились как пленники в помещении Думы. Конечно, у нас не было возможности обмениваться грустными мыслями и мнениями, так как нам было запрещено общаться; поэтому мы молча ходили из угла в угол, как бессловесные звери в клетке. Время от времени к нам заходил поручик Знаменский, молодой человек, говоривший с еврейским акцентом, которому было поручено держать нас под наблюдением и который вел себя крайне нагло, при каждом появлении глумясь над нашим несчастным положением.
Так как никаких условий для сна предусмотрено не было, мы должны были провести ночь, сидя в креслах, все еще под наблюдением четырех солдат, которые не спускали с нас глаз и следили за малейшими движениями. Происшедший вскоре инцидент показал, кроме всего прочего, как опасна ситуация, в которой мы находились. Из соседней комнаты мы внезапно услышали выстрел из винтовки и последовавший за ним крик от боли. Оказалось, что контр-адмирал Карцев, который находился здесь в заключении несколько дней, почти лишился чувств от полного нервного истощения и бессознательно схватился за штык одного из часовых. Солдат решил, что Карцев напал на него, и два или три раза выстрелил, ранив адмирала в плечо. Патруль под командованием пьяного прапорщика Преображенского полка поторопился восстановить порядок в комнате. Адмирала перевели в госпиталь, и таким образом инцидент был исчерпан. Но, должен признаться, после него наше настроение стало еще более мрачным и подавленным.
Когда утром подняли занавески на окне нашей комнаты, то оказалось, что оконное стекло вдребезги разбито выстрелом. Выстрел в адмирала Карцева был направлен в сторону нашей комнаты, пуля прошла через дверь и пролетела по направлению к окну в нескольких сантиметрах от моей головы.
День прошел в смертельной скуке, нарушаемой только неприятным фиглярством поручика Знаменского. Время от времени дверь открывалась и вводили еще одного пленника. Вечером появился Керенский, министр юстиции в революционном правительстве. Он снисходительно обратился к нам и «любезно» поинтересовался нашими пожеланиями и жалобами. Когда ему сообщили, что предыдущей ночью один из узников почти сошел с ума, он, по крайней мере, позволил нам разговаривать друг с другом, что значительно облегчило наше положение.
Я был неприятно удивлен, когда он, повернувшись ко мне, грубо предложил следовать за ним в соседнюю комнату. Там он резко спросил меня, какие политические деятели состояли на секретной службе в Департаменте полиции. Конечно же, я не собирался выдавать ему секретных агентов и поэтому уклончиво ответил, что у меня лично не было секретных агентов. Видимо, это сильно рассердило Керенского, так как он пришел в сильнейшее возбуждение, сердито крича: «Вы пытаетесь что-то скрыть от меня! Я хочу, чтобы вы поняли, что ответите за это!» После этого меня увели назад, к другим арестованным.
Однако едва я достиг своего кресла, когда мы получили приказ подготовиться к переводу в Петропавловскую крепость. Этот неожиданный и сильно взволновавший нас приказ касался, кроме меня, еще двух лиц, содержавшихся под стражей в нашей комнате: председателя Совета министров князя Голицына и товарища министра внутренних дел Куколь-Яснопольского. Под конвоем солдат мы вышли из Думы и увидели много других заключенных, как и мы, ожидавших перевода в крепость. К воротам подъехали четыре автомобиля. Мы все сели в них. В одном авто со мной были еще генерал-губернатор Финляндии Ф. А. Зейн и сенатор М. И. Трусевич, также ранее возглавлявший Департамент полиции. Четвертым пассажиром был солдат с заряженной винтовкой в руках.
В другом авто, направлявшемся в крепость, был жандармский полковник Собещанский. Этот офицер никогда не имел отношения к политическим делам, но в его обязанности входило следить за исполнением смертных приговоров. Керенский, присутствовавший при нашем отъезде, продемонстрировал, на какую низость он способен, рассказав нашим конвоирам об этом факте и дав наказ держать под особым наблюдением этого жандармского полковника, так как он замешан в «грязных делах». Керенский забыл добавить, что партия эсеров, к которой он много лет принадлежал, долго практиковала такие же «грязные дела», вынося и исполняя «смертные приговоры» членам Императорской фамилии, министрам и другим высокопоставленным лицам.