На острие луча

— Непонятно, как же мы вырвемся в космос? Чем будем питаться? Без ракеты не обойтись.

— Обойдемся. На строительство межзвездного корабля уйдет не один год, потребуются колоссальные средства, громадные запасы горючего, целая армия рабочих, а к скорости света мы даже не приблизимся. Но если мы этого и достигнем, то даже разреженный межзвездный газ испепелит ракету, несмотря на то, что он в десятки тысяч раз разреженнее лучшего лабораторного вакуума на Земле. Я уж не говорю о метеоритной опасности. Это все равно, что лететь на мыльном пузыре к Луне. Ты думаешь, человек полетит к звездам на ракетах? Никогда! Ракеты будут хозяевами лишь в солнечной системе. Все фотонные, аннигиляционные и прочие ракеты имеют только теоретический интерес. Человек достигнет звезд другим путем. Каким — еще никому неизвестно. И не будем гадать об этом. Мы же построим сверхмощный лазер, с дистанционным управлением, способный непрерывно посылать луч в пространство. Мы можем превратить вершину луча в твердый свет, в фотонит, и с комфортом устроиться на нем. Дальше нас понесет сам луч. Управляя лазером, то есть изменяя угол наклона луча, мы будем описывать гигантскую дугу, удаляясь от земли, и развивать какую угодно скорость.

— Послушай, Фил, ты говорил, что световое давление отталкивает лишь частицы с массой в одну триллионную грамма. Как же нас, таких тяжелых, понесет луч?

— А для чего я открыл нуль-пространство? Не для забавы же. Окутаем им себя, и по отношению к лучу нас будто не станет.

— Хорошо, но ведь при световой скорости масса тела становится бесконечной. Помнишь, сам говорил, что масса есть не только мера количества вещества, но и мера инертности тела. При больших скоростях инертность противится дальнейшему разгону. Для постоянного ускорения тела требуется все большая и большая энергия, а масса противится, инертность все больше возрастает, все больше требует энергии, и наконец, энергии всей Вселенной не хватит, чтобы разогнать тело до световой скорости, потому что в этом случае масса его станет бесконечной. А этого в природе не может быть.

— Молодец, Квинт, правильно рассуждаешь. Но то в природе, а то у нас. Большая разница! На то мы и люди. Факт, что луч понесет нас. Согласен? Ведь мы же будем в мешке из ничто.

— Да, но это опасно, Фил. Значит, мы будем бесконечными, необъятными, как Вселенная. Мы собою вытесним всех и все. Масса головы станет бесконечной, каждый волосок на ней тоже. Страшновато! Мозг-то тоже станет бесконечным. Как же мы будем соображать и смотреть бесконечными глазами? А если я захотел высморкаться, в каком месте браться за нос, если он всюду бесконечен?

— Вот я и хочу испытать это, почувствовать на себе. Не всякому дано испытать прелесть такого состояния. Вот так, Квинт!

— А дальше? Что дальше, Фил? Когда обгоним свет, что же с нами будет? Сверхбесконечными станем? Или вообще нулями?

— Что дальше будет, никто не знает. Вот первыми и узнаем.

— Опасное предприятие. Может, оставим его? Зачем нам этот убийца?

— Боишься?

— Ай, ай, Фил, не говори так, не причиняй мне боль. Я готов следовать за тобой хоть в желудок крокодила.

— Дело, Квинт, не только в убийце. Это дело второстепенное. Лететь нужно для того, чтобы спасти одного профессора.

— Какого профессора? Я не знаю никакого профессора!

— Он занимался очень важными вопросами. И однажды его аппаратура по неизвестным причинам сгорела, а профессор исчез.

— Сбежал?

— Я говорю исчез. Его нет ни на земле, ни под землей.

— А… догадываюсь. Он уже опередил нас и умчался в космос. Сейчас с ним там что-то случилось и он взывает о помощи.

— И в космосе его нет.

— Так где же он тогда? В царстве Анубиса?

— Он в четвертом измерении.

— О, Фил, этого я не слышал. Это какое такое измерение?

— Трудно объяснить. Мы живем в трехмерном мире. Все измеряется длиной, шириной и высотой. Правильно?

— Да, я хоть и худой, но объемистый и имею высоту. Смотри, метр семьдесят, — Квинт встал и положил ладонь на голову.

— А теперь представь, что ты роста не имеешь. Совсем нуль.

— Сплющился?

— Как хочешь. В общем, ты стал абсолютно плоским.

— Тоньше атома?

— Говорю же тебе, нулем по высоте. Как тень. А все остальное без изменения.

— Я стану пятном, Фил, я не смогу жить.

— Сможешь. Это же чисто умозрительно. И все люди на земле станут такими же. И я тоже.

— Ну, тогда ничего.

— И вот мы живем, о высоте и толщине никакого понятия не имеем, для нас это третье измерение просто невообразимо. Горы плоские, деревья плоские, все плоское и земной шар нам кажется плоским. Живем мы в этом двухмерном мире, а на самом-то деле на шаре, и однажды плоские люди, неважно для каких целей, построили по окружности замкнутый плоский забор. За ним другой, уже большего размера, окружающий первый. И так дальше, много-много концентрических заборов. Каждый внешний, разумеется, по окружности будет длиннее предыдущего и на него соответственно уйдет больше стройматериалов, плоских досок или чего там, не знаю. Наконец, построили самый длинный забор. По трехмерному — это на экваторе. А строительство продолжается. И тут замечают, что такое? Следующий забор, хоть он и охватывает самый длинный, а получился короче и материала потрачено меньше. А последующий еще короче этого и так дальше. Трехмерным-то это понятно, а им каково? Шар же в их понятии плоский, объем для них невообразим. Ох и поломали же головы они. Как? Зачем? Почему? Целый научный переполох. Ты это понял, Квинт?

— Да, да. Но к чему ты это говорил, не понял.

— Подожди, сейчас. А что такое четырехмерный мир? Тот, где находится профессор. Допустим мы, нормальные трехмерные люди построили из жести над земным шаром оболочку, такую скорлупу. Над ней другую, уже больше первой, и жести на нее ушло больше. Потом третью, четвертую… Строили, строили, уже поглотили солнце, ближайшие звезды, уже галактику, наконец миллиарды галактик, уже и Метагалактику и вдруг заметили, что на очередную скорлупу ушло меньше жести и она стала меньшего размера и в то же время охватывает предыдущую скорлупу. Уразумел? А следующая еще меньше, и еще, и еще, и еще.

— Но-о! Так не может быть. Не-е.

— А помнишь плоских? Они тоже говорили так о своем все уменьшающемся заборе. И мы в таком же недоумении с этой скорлупой. В этом и заключается суть некоего таинственного четвертого измерения. Немного-то мы знаем о нем.

— Что же там профессор делает?

— Ванну принимает, — усмехнулся я.

Квинт принял это за истину и озабоченно спросил:

— Как мы его оттуда вытащим?

— Вот узнать об этом и полетим в космос. Изображение бумаг профессора, где есть формулы и схемы, унеслось в виде световых лучей в космос. Будем догонять это изображение и читать. А по пути свернем и посмотрим, как тебя убили. Когда же вернемся на Землю, тогда и будем вызволять профессора.

— Он же, Фил, за это время умрет. И неизвестно, сделают ли из него четырехмерники мумию.

— Он не умрет. Для него что минута, что тысяча лет — безразлично.

— Надо спасти его, Фил, правильно. Я буду работать… как этот… зверь такой есть. А когда мы вернемся?

— Когда? О-о-о, Квинт, этого я не учел. Мы же перенесемся в будущее. Точно не могу сказать, но во всяком случае вернемся не раньше, чем лет через тысячу. Это самое малое. А может и через сто тысяч, ведь как идет время при сверхсветовой скорости — неизвестно. Ах, как жалко!

— Профессора?

— Супругу его, Лавнию. Детей его. Обнадежил я всех. Садись, Квинт, за станок, а мне нужно зайти к ним.

Я достал бумажку с адресом «Поищнева 12-2». Искать пришлось довольно долго. Я не знал этой улицы, но ведь не в пустыне живу. Спросил у пятого, десятого и нашел нужный мне адрес. Лавнии дома не было. В детской возился с телевизором мальчик лет восьми.

— Где мама? — спросил я.

— Ушла за резисторами и лампами. Сейчас придет.

— Разбираешься? — кивнул я на телевизор.

— Папа научил. Когда он приедет, возьмет мне по списку много деталей. Робота буду делать. А вон мама пришла.