На острие луча

Шофер меня ждал. Есть же хорошие люди!

Через десять минут я был у своей машины. Заменив батарейку, включил двигатель и скоро увидел клопа. Он все еще не терял надежды достать лежащего в овраге, уже побелевшего, Квинта. Подрыв лапами землю, клоп приблизился к нему, трубка почти касалась несчастного. Квинт старался не дышать, боясь, что при вдохе грудь подымется и жало вонзится в нее.

Я настроил генератор. Клоп повернулся и, влекомый излучением, кинулся на меня. Я этого ожидал и, положив генератор, отбежал в сторону. Теперь клоп был не опасен. Он бестолково затоптался на месте.

Квинт с моей помощью выбрался из оврага и сел на жухлую траву.

— Тяжело? — сочувственно спросил я.

— Дай отдыш-шаться. Никогда не думал, что дышать такое удовольствие.

Я сочувственно смотрел, как жадно он глотает воздух, а потом сказал:

— Пора кончать с этой мерзостью. Мало ли какой фокус они еще могут выкинуть.

Один баллон мы поставили метрах в тридцати от мухи. Ближе нельзя: она могла крылом сбить не только баллон, но и нас. Ей что!

Выждав удобный момент, когда она затихла и ветер прекратился, мы открыли вентиль и с помощью прихваченного раструба направили «струю» нуль-пространства на муху. Не успел баллон полностью опорожниться, а она уже исчезла. Она была неизвестно где. С клопом покончили точно так же быстро и аккуратно. Квинт даже разочаровался:

— Все?! Поучить бы следовало идола!

— Ну, ну, успокойся, — сказал я. — Избавились от них и довольно. Едем. Скафандры нас ждут. Кончать надо.

Глава пятая

Фотонит. Скорость света — не предел. Четвертое измерение. Новая загадка.

Приехав домой, Квинт без лишних разговоров уселся за ядростанок и завертел рукоятками. А я задумался над тем, как сделать для скафандра шлем, чтобы он был прозрачным. О стеклах и каких-либо там полимерах не могло быть и речи. Перископические очки меня тоже не прельщали. Шлем должен быть создан из света, из фотонов. Но покоящихся фотонов не существует — в природе, по крайней мере. Да, но ведь и искусственных химических элементов в природе нет, однако человек их получил. Почему же не попробовать получить покоящиеся фотоны? Несомненно, это невероятно трудно, но выполнимо. Требуется всего лишь остановить свет. Тогда его можно держать и хранить где угодно. А если его, образно выражаясь, накачать под большим давлением в прочные стальные тюбики с диафрагмированными отверстиями, то получатся миниатюрные, превосходные фонарики. Своими соображениями я поделился с Квинтом.

— Насколько я знаю, — с солидностью настоящего ученого сказал он, — масса покоя фотона равна нулю. Значит, он существует только в движении. Остановить фотон — значит прекратить его существование, а раз свет состоит из фотонов, выходит, и света не будет. Что-то мне не ясно.

— Смотря как рассуждать. Свет, кроме волновой природы, имеет еще и корпускулярную. И та и другая объясняют его многочисленные свойства. Фотон представляет собой волну-частицу. Мы волну уничтожим, а частицу оставим, то есть получим чистенькие фотоны. Ведь благодаря только волновым свойствам свет распространяется в пространстве. Лишив его этих свойств, мы тем самым остановим его.

После бесчисленных хитроумных экспериментов мне удалось получить твердый свет, что явилось для меня приятной неожиданностью. Впрочем, я это предугадывал, но не надеялся на положительный результат за такой короткий срок. Случилось это непредвиденно.

«Накачав» свет в толстостенный разъемный стальной шар, я удалился в чуланчик. Там, в полной темноте, открыл отверстие, надеясь увидеть вырывающийся свет, но он не появлялся. Озадаченный, я начал ковырять в отверстии иглой, думая, что оно засорилось. Игла упиралась во что-то твердое. Тогда я рискнул раскрыть шар и зажмурился, боясь ослепнуть от мгновенно освобожденного света, но его не было. Куда же он делся? Ведь он был в шаре.

Удрученный, я вышел к нетерпеливо ожидавшему меня Квинту. Он сразу догадался, что меня постигла неудача, и я впервые не знал, что ему ответить. Он забрался в чулан, что-то там шевелил, передвигал, громыхал, чихнул и, наконец, закашлявшись, вышел и сказал:

— Тоже, наверно, не лучше скафандра. Пошарься-ка в ботинке.

Я стоял поглощенный думами, как вдруг почувствовал какое-то легкое прикосновение к щеке, потом к губам. Я схватился за них и наткнулся на что-то круглое, твердое и гладкое. Сомнений быть не могло: это был твердый свет, названный заранее фотонитом, потому что он состоял из спрессованных, неподвижных фотонов. Пальцы мои сжимали невидимый шар. Если ядронит был невидимо-черным, то шар был абсолютно прозрачным и почти невесомым. Я даже не попытался его взвесить, зная, что это бесполезно, так как весь свет, получаемый Землей от Солнца, не весит и полутора килограммов, а на шар его ушла неизмеримо малая часть. Он свободно парил в воздухе, пока случайно не наткнулся на меня. Странно держать его, ощупывать, гладить и совсем не видеть. Квинт, как дитя, забавлялся шаром, перекладывая из одной руки в другую, пробовал на зуб, лизал, щелкал по нему.

Подвергнув фотонит испытаниям, я убедился, что это идеально твердый и прочный материал. Тонкую пластинку из него невозможно ни сломать, ни согнуть, ни пробить. Без него нам в космос лучше и не соваться.

— Как камень под кепкой-невидимкой, — сказал про фотонит Квинт.

— Камень против него все равно, что лебяжий пух против алмаза.

— А зачем нам фотонит? Скафандры, я понимаю, чтоб дождь нас не мочил.

Наконец-то Квинт заинтересовался, для чего все это мы делаем. А не пора ли рассказать ему обо всем? Пора. Но начать надо не с профессора. И я спросил:

— Ты не задумывался над тем, кто тебя убил?

— Признаться, Фил, думал. Еще как думал. Но не знаю кто. Я иногда вспоминаю свою прошлую фараонью жизнь, но не говорю тебе об этом. Сам знаешь, был я жестоким деспотом. Не мудрено, что меня убили и, замечу, правильно сделали. А того человека я бы хотел знать.

— Есть возможность познакомиться с ним.

— Ты хочешь его оживить? — подскочил Квинт. — Уж я с ним поговорю. Нет, нет, по-деловому, по-современному и честно. Где он? Веди к нему.

— Его нет. Есть другой способ увидеть его. Однажды, когда ты был еще мумией, я поспорил с одним человеком, утверждавшим, что человечество никогда не увидит свое прошлое. Я решил доказать обратное. Раньше у меня не было подходящего материала для скафандров, способных защитить тело от холода мирового пространства и разных губительных излучений. Теперь они есть. Нам нужно вырваться в космос и развить сверхсветовую скорость.

Я умолк, ожидая, как на последнюю фразу среагирует Квинт. Он потрогал подбородок, потеребил его и неуверенно выдавил из себя:

— По-моему, Фил, ты перегнул немножко. Ведь скорость света предел. Ты сам говорил. Это окончательно и бесповоротно доказано.

— Правильно, но не совсем. Посчитай-ка. От прожектора на расстоянии пятисот километров помещен неподвижный экран. Прожектор вращается на вертикальной оси со скоростью сто оборотов в секунду и испускает тонкий луч. С какой скоростью будет скользить «зайчик» по экрану?

Квинт прикинул в уме и сообщил:

— Получается триста четырнадцать тысяч километров в секунду. Но, Фил, «зайчик» же не является носителем информации от одной точки экрана к другой, он не может быть средством причинной связи явлений.

— Нас это не касается. Главное, сверхсветовая скорость возможна. Или представь себе мысленно, что у тебя зеркальце и ты направляешь луч на звезду. Теперь едва уловимое движение рукой и «зайчик» почти мгновенно перескочит на соседнюю звезду, а между ними лежит бездна в сотни световых лет. Представляешь, какая скорость у «зайчика» будет? Его роль мы и примем на себя. Изображение убийцы и тебя самого в настоящий момент находится от вас на расстоянии шести тысяч световых лет и мы покроем его. Настроиться на волны, несущие изображение, представляет, конечно, трудность, но мы должны ее преодолеть. Построим сверхчувствительный приемник — хроноскоп, который позволит нам быстро и безошибочно получать четкие объемные изображения.