Страница 25 из 41
— А пешком?
— Геморрой. Ну пожалуйста — как вас зовут?
— Люди называют Гомп.
— О’кей, Гомп. Шестьдесят баксов.
— У меня нет машины.
— У вас две сотни машин. Выберите одну, — продолжал убеждать я. — Вы можете дослушать игру по радио.
Гомп оглядел меня — шелковую рубашку и остальное — и решил, что я человек, которому можно доверять, или же мафия.
— О’кей. Но мы должны ехать быстро.
Я бросил на конторку три двадцатки, и он быстро их подхватил, потом выбрал ключ с панели, сказав:
— Этот парень не использовал машину два месяца.
Через несколько минут я сидел на пассажирском сиденье «лексуса» новой модели, а Гомп выруливал из гаража.
— Иногда я делаю это для стариков, — признался он. — Эй, что вы там делаете?
— Ботинки завязываю.
Продолжая прятаться за приборным щитком, я почувствовал, как мы свернули на Семьдесят вторую улицу. Когда мы остановились на светофоре на Третьей авеню, я посмотрел в боковое зеркало и не увидел ни одной машины.
— Вы живете в нашем доме? — спросил Гомп.
— Нет. Я живу на Восточной Восемьдесят четвертой, — ответил я и протянул ему руку. — Том Уолш.
— Рад познакомиться, Том. — Гомп пожал мне руку.
Зажегся зеленый, и он покатил по Семьдесят второй, включив по радио игру «Метс».
— Вы за «Метс» болеете или за «Янки»?
— За «Метс», — соврал я.
Гомп представлял собой прямо-таки олицетворение старого Нью-Йорка — акцент и все такое, и я вздохнул по былым дням.
На углу Лексингтон и Шестьдесят восьмой улицы я сказал:
— Выйду здесь.
Он прижал машину к тротуару:
— Когда надо будет еще куда-нибудь ехать, Том, найдете меня в гараже.
— Спасибо. Может быть, завтра. К урологу.
Я вышел из машины и спустился по лестнице на станцию метро «Лексингтон-авеню». Сверившись со схемой метро, я обнаружил, что в Брайтон-Бич идет поезд «Б», и нашел свою платформу.
Подошел поезд, я зашел, вышел, потом зашел еще раз, когда двери уже закрывались. Видел это как-то в кино.
Я вышел на остановке «Оушен-паркуэй» и спустился по лестнице на Брайтон-Бич-авеню. После всех моих приключений-побегов Борис просто обязан был оказаться в живых и находиться в этом своем ночном клубе.
Я не был на Брайтон-Бич лет пятнадцать, да и тогда лишь пару раз с полицейским русского происхождения по имени Иван. Из всех этнических кварталов Нью-Йорка этот был, пожалуй, самым любопытным. Я пошел на восток по Брайтон-Бич-авеню, оценивая ее взглядом. Много людей, много машин, много жизни на улице. Парень продавал русскую икру с лотка на тротуаре по десять баксов унция. Дешево. Ни накладных расходов, ни посредников. Ну и никакого холодильника тоже.
Дойдя до Брайтуотер-Корт, я увидел громадное старое кирпичное здание со светящейся вывеской «Светлана». Я пошел по тротуару и оказался на летней террасе, на которую выходили двери «Светланы». Перед ночным клубом висело облако серого дыма, окутавшего столики, кресла и множество курящих мужчин и женщин. Приятно вдохнуть чистого соленого воздуха.
Я подошел к ограждению, взглянул на пляж и Атлантический океан. Было уже больше десяти вечера, но на пляже еще был народ, люди ходили и сидели и при этом, я уверен, пили кое-что чистенькое из матушки-России. Ночь обещала быть ясной и звездной, на востоке всходила половинка луны.
Я снял обручальное кольцо — не затем, чтобы подкатывать к девушкам в баре, изображая холостяка; просто в нашем деле лучше не афишировать персональную информацию. Я еще раз огляделся, чтобы убедиться, что хвоста нет, и через летнюю террасу направился под красную неоновую вывеску с надписью: «Светлана».
Это была забавная смесь роскоши старой России и ночного клуба в Вегасе, придуманная человеком, много раз посмотревшим «Доктора Живаго» и «Казино Рояль». В глубине зала был большой подковообразный бар с видом на океан, но куда интереснее было смотреть на завсегдатаев. Я прошел между столиками к стойке и протиснулся между мясистым парнем в переливающемся костюме и крашеной блондинкой в коктейльном платье, словно бы позаимствованном у собственной дочери.
Не думаю, что я похож на русского, но бармен сказал мне что-то по-русски — или это было по-бруклински? Это звучало примерно как: «Ваканигетча?» Я знаю шесть русских слов и использовал два из них:
— Столичная, пожалуйста.
Он ушел, а я осмотрелся. Помимо блестящих костюмов, здесь были парни в расстегнутых рубашках, с золотыми цепями на шее, и женщины, у которых колец было больше, чем пальцев. Говорили преимущественно по-русски. Мне принесли «Столичную», и я использовал свое третье русское слово:
— Спасибо.
За стеклянной перегородкой открывалась обширная ресторанная зона, и практически каждый столик был занят. Борис процветает. Или процветал, пока Халил не отрезал ему голову.
В дальнем конце ресторана была сцена, на ней играл квартет. На танцполе кружились пары, старые и молодые, а вокруг стояли старые дамы и притопывали, насколько позволяли протезы в шейке бедра. Как человек, которого учили наблюдать за людьми, исключительно из добросовестности должен отметить, что наличествовало также очень много хорошеньких девушек.
Дама рядом со мной, которая лет пятнадцать назад тоже была горячей русской девчонкой, заинтересовалась новеньким. Я почувствовал, как усиливается исходящий от нее запах сирени, и она сказала с сильным акцентом:
— Вы не русский.
— Что меня выдало?
— Ваш русский язык ужасен.
Твой английский тоже не блещет, дорогуша.
— Часто сюда приходите?
— Да, конечно. — Затем она продемонстрировала правильное произношение слов «спасибо», «пожалуйста» и «Столичная» и заставила меня повторить.
Видимо, у меня не получилось, и она предложила:
— Возможно, еще одна водка вам поможет.
Мы посмеялись и познакомились. Ее звали Вероника, и она происходила из Канзаса. Нет, из Курска. Я назвался Томом Уолшем. Я заказал еще по одной. Она пила коньяк, который русские очень любят — как не любить, по двадцать-то баксов за рюмку? И я даже не мог записать это в счет служебных расходов.
Однако, вспоминая известный афоризм Ницше, самый распространенный вид человеческой глупости — это забыть, что ты должен сделать. И я сказал:
— Мне нужно встретиться с одним человеком, так что пока.
— И не потанцуем? — надулась Вероника.
— Я с удовольствием. Если вы не уйдете. — Я повернулся к бармену. — Еще один коньяк для дамы — на мой счет.
Вероника подняла бокал и сказала по-русски:
— Спасибо.
Я расплатился наличными и прошел в ресторан. Здесь вкусно пахло, и мой пустой желудок возроптал. Я подошел к метрдотелю — джентльмену в черном костюме. Секунду посмотрев на меня, он понял, что я иностранец, и заговорил по-английски:
— Чем могу помочь?
— Я хочу видеть мистера Корсакова, — ответил я.
Кажется, он удивился:
— Он ждет вас?
Ну что ж, Борис жив, и он здесь. Я ответил:
— Я его старый друг, — и протянул свою визитную карточку. Полагаю, ему не понравилось то, что он там прочел — «Оперативная группа по борьбе с терроризмом», и я сказал: — Я здесь неофициально. Пожалуйста, отнесите это мистеру Корсакову, я подожду.
Он поколебался, но ушел в заднюю часть ресторана и исчез за красной портьерой.
Я оглядел ресторанную зону. Стена позади сцены с музыкантами возвышалась на двадцать футов — двумя ярусами, и по центру верхнего, под потолком, в огромном зеркале отражались огни хрустальной люстры. Наверняка это зеркало двустороннее, и кто-то, сидя за ним, видит весь ресторан. Возможно, там кабинет Бориса — и я помахал рукой.
На сцену вышли три певицы, все как на подбор высокие блондинки и, конечно, очень красивые. Мое внимание было настолько поглощено ими, что я не заметил, как подошел метрдотель. С ним был белобрысый, стриженный ежиком парень, одетый в костюм свободного покроя, подходящий только для тяжелоатлета. Метрдотель сказал:
— Это Виктор. Он отведет вас к мистеру Корсакову.