Легенда о Вавилоне

Все библейские историки последних веков, да и просто вдумчивые читатели, среди которых немало крупных мыслителей, совершенно единогласны в оценке обреченной борьбы Иудеи за полную политическую независимость. Высказанная нами оценка вполне укладывается в традиционную канву, в согласии с которой эти события изображаются в любом подробном тексте по древнееврейской истории, не имеющем четкой религиозной направленности. Но не попадаем ли мы здесь в ловушку, которую нам оставил историк-девтерономист, причем в ловушку, которая была расставлена в два присеста, и в которую, в общем, попал уже сам ее автор?

Согласно общепринятому мнению, первая версия девтерономической истории была написана в правление Иосии. Многие считают, что в этом тексте царь-реформатор рассматривался как совершенный праведник, сумевший благодаря восстановлению забытых религиозных идеалов добиться возвращения былого могущества единой Иудеи-Израиля времен Давида и Соломона. Мнение тех ученых, которые полагают, что во времена Иосии вся древнейшая история Иудеи была выдумана ради оправдания или обоснования текущих реформ для нас в данном случае не принципиально: в данный момент мы говорим только о рубеже VII–VI в.

Главное, о чем нужно сказать в отношении этого текстового пласта: сообщения девтерономиста, а точнее, двух авторов — Dtr1 и Dtr2, первый из которых, по-видимому, работал до вавилонского пленения, а второй — после него[396], являются плодом «философической», а не летописной истории, и уровень их соответствия реальности определению не поддается. Мы предпочитаем относиться к ним с большой осторожностью, особенно потому, что в дошедшей до нас версии 4-й Книги Царств события царствования Иосии изложены в очень и очень избирательном виде. Ретроспективным является и осуждение деятельности наследников погибшего царя, поскольку с точки зрения автора именно следствием их прегрешений было падение Иерусалима и гибель всей страны. Особенно не повезло последнему иудейскому царю Седекии: под девторономическим пером он предстает слабым внушаемым правителем, совершившим ряд безрассудных и вместе с тем противоречивых поступков, закономерно погубивших государство и саму царскую семью.

Насколько реален такой оборот событий? Насколько возможно то, что сыновья Иосии оказались его посмертными противниками? Каковы были отношения между ними — ведь трое братьев попеременно занимали иерусалимский трон? Поддерживали ли они друг друга или боролись между собой не на жизнь, а на смерть? Насколько могли быть велики успехи самого Иосии?[397] Можем ли мы выудить из сообщений девтерономиста какую-либо беспристрастную информацию и должны ли мы вслед за ним безоговорочно осудить недальновидных иудейских политиков? Ведь историку-моралисту так легко воспользоваться знанием о том, что было дальше, и следующей из этого возможностью безапелляционно осуждать побежденных и уважительно признавать силу победителей. Безусловно, историк должен иметь мнение в отношении описываемых им событий и обязан давать оценку прошлому — иначе зачем вообще заниматься историей? Но как тяжело бывает даже наиболее разумным и объективным авторам удержаться от соблазна быть умным задним числом и почитать необходимым компонентом своего труда снисходительное резонёрство в отношении предков — выдачу исторических медалей или навешивание философских оплеух.

Поздний редактор устранил из текста какие-либо известия о деятельности Иеремии до смерти Иосии, поскольку для религиозной традиции царь, установивший единство культа и примат иерусалимского Храма, был фигурой исключительно положительной. Дела же и слова Иеремии в годы, последовавшие за правлением Иосии, не оставляют сомнения в том, что пророк был ярым противником «активной» внешней политики и потому не мог поддерживать царя-реформатора. Деятельность Иеремии в тот период не могла быть с легкостью уложена в «девторономическую модель». Поэтому мы о ней ничего не знаем[398]. Сохранился лишь один короткий, сдержанно-положительный отзыв пророка о покойном царе{92}.

Книга Паралипоменон также утверждает, что Иеремия оплакал смерть Иосии{93}, но ученые не склонны принимать это, как и многие другие сообщения пристрастной поздней хроники. Более того, в том же самом стихе утверждается, что «плачевные песни» по Иосии были переданы «в употребление у Израиля; и вписаны в в книгу плачевных песней». Здесь явно содержится зерно поздней традиции, в дальнейшем приписывавшей Иеремии авторство небольшой библейской книги, которую православная церковь, следуя за Септуагинтой, называет «Плач Иеремии», а большинство западных церквей ныне именует просто «Плач», так как авторство Иеремии по ряду причин, которые мы еще обсудим, вызывает большие сомнения[399]. Но «Плач» был создан под впечатлением гибели Иерусалима в 586 г. до н.э., а не по смерти Иосии, потому эта поздняя глосса и не вызывает доверия.

Нельзя исключить, что в начальные годы своей деятельности Иеремия не был особо популярен и что его речения, касавшиеся каких-либо событий царствования Иосии, не получили большого общественного резонанса, а потому не сохранились. Да и насколько была распространена запись подобных пророчеств? Не жили ли они главным образом в устной традиции? Тем более что делались такие пророчества в основном на злобу дня и вовсе не предназначались для столетий. Насколько велика тогда оказывается роль учеников Иеремии [из них традиция выделяет имя Варуха (Баруха)], ответственных за запись и особенно за сохранение речений пророка в обстоятельствах очень неблагоприятных![400]

Кем же был Иеремия и от чьего лица выступал? К кому обращался? Легче всего ответить на первый вопрос: пророк не принадлежал ни к какой конкретной группировке, количество людей, относившихся к нему с вниманием и почтением, было ничтожно и поэтому говорил он всегда от своего собственного имени, не прикрываясь никакой должностью, кроме дарованной ему Господом: «И простер Господь руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал мне Господь: вот, Я вложил слова Мои в уста твои»{94}. Иеремия вещал перед своим народом исключительно потому, что не мог иначе. Он чувствовал себя призванным на служение и не отрекался от него до самого конца. Служение это выражалось в сообщении народу истины или, если следовать букве текста, в изложении воли Господней. Народ же Иеремию вовсе, в лучшем случае, не слушал, а в худшем — желал прикончить[401]. В нашем мозгу неуклонно возникает ассоциация с Кассандрой, тоже объяснявшей правителям родного города обреченность их политического курса и с такими же невеселыми результатами.

Какими ассоциациями воспользоваться, чтобы лучше представить Иеремию? Кто он — юродивый, бродячий проповедник, периодически приходящий в экстаз? «Чудик», как сказали бы сейчас, принимаемый соплеменниками то за безвредного, то за очень опасного сумасшедшего? Более поздние традиции донесли до нас иные, хорошо задокументированные легенды о людях, которым Господь даровал совершить невероятное. Русский юродивый говорит страшную истину в лицо кровавому тирану[402], крестьянская девушка возглавляет и ведет к победе деморализованное французское войско, а провинциальный итальянский священник возрождает средневековое христианство и дает католицизму импульс, ощущаемый и по сей день.

Что объединяет Жанну д'Арк, Франциска Ассизского и других людей сходной судьбы — одержимость, ощущение собственной призванности и невозможность поступить иначе? Традиционно принято считать, что юродивый или дервиш не боялись предстать пред Иваном или Тимуром, ибо страшились они не земных владык, а Того, Кто на Небесах. Эта концепция восходит тоже к Иеремии: «Не бойся их; ибо Я с тобою, чтоб избавлять тебя, сказал Господь»{95}.

396

Есть мнение вполне, на наш взгляд, разумное, будто это был один и тот же человек, окончательно отредактировавший свой ранний труд несколько десятилетий спустя (Friedman R. E. Who wrote the Bible? N. Y, 1997).

397

Сомнение в чрезмерной успешности реформ Иосии и в их чисто религиозном характере существует в научной литературе (напр.: Wilson R. R. Prophecy and Society in Ancient Israel. P. 243).

398

Есть мнение, что пришедшие в правление Иосии к власти «девторономисты» уговорили Иеремию приостановить свою деятельность на некоторое время, растянувшееся до смерти царя (Ibid.).

399

Еврейское название книги на Иеремию тоже не указывает: איכה (ēkāh=как). Оно дано по первому слову книги: «Как одиноко сидит город…» Современные российские авторы заменяют «сидит» на «остался», а также, в отличие от западных ученых, считают возможным перевести первое слово, как «О горе» (ekah — традиционный зачин древнееврейских погребальных песен), но в итоге для воспроизведения существующего в оригинале алфавитного акростиха, приходят к такому варианту: «Ах, осталась пустынной столица…» (Плач Иеремии. Экклесиаст. Песнь песней / Пер. И. М. Дьяконова, Л. Е. Когана. М., 1998. Включенные в это издание переводы — высочайшего качества и останутся лучшими на многие десятилетия. Очень хорош и изданный РБО перевод Плача, не связанный акростиховой структурой: Книга Иеремии. Плач Иеремии / Пер. Л. В. Маневича. М., 2004).

400

В 45-й гл. Книги Иеремии содержатся сведения о том, что создателем свитка «иеремических» текстов был Варух, в 605 г. до н.э. завершивший первый этап своего труда (гл. 1–20 совр. текста; «подпись Варуха» потом не раз переносилась в окончание новых редакций книги и в итоге оказалась по-разному расположена в еврейском и греческом текстах). Варух признается в охватившей его по завершении работы скорби, связанной с осознанием грядущих иудейских бед, на что Иеремия от лица Господа советует ему не искать для себя «слишком многого» там, где Он сам разрушает создание рук Своих. В 1944 г. н.э. эти слова вспомнит выдающийся немецкий теолог Д. Бонхеффер, позже погибший в нацистской тюрьме, и отнесет их к своему поколению.

401

См. знаменитый эпизод, изложенный в гл. 26 Книги Иеремии, когда пророка спас только исторический прецедент: его защитник напомнил народному собранию о жившем 100 лет назад одном из первых пророков иудейских, Михее, который тоже предсказывал несчастья Иудее, но не понес за это никакого наказания (Иер. 26:17–19, 24).

402

Имеются в виду не опоэтизированные рассказы о московских юродивых, но менее известное и более близкое к истине сообщение о псковском блаженном, который предложил кусок сырого мяса Ивану Грозному, въезжавшему в город во главе карательной экспедиции, только что закончившей страшную резню в Новгороде. На отказ царя (дескать, в пост мясо есть нельзя) божий человек возразил: «А что же ты человечьим мясом не брезгуешь?» То, что мы знаем о суеверности и душевной болезни самодержца, позволяет с вниманием отнестись к этой истории, тем более что Псков действительно был пощажен. Добавим, что и легенды о московских блаженных близки к истине — с одним важным уточнением: в противовес легендарному убеждению, юродивые не были защищены от державного гнева и часто рисковали жизнью.