Страница 42 из 45
О ее удивительных глазах, необычайной форме рук поминают чуть ли не все, кто писал о «Старой леди» (устойчивое имя Блаватской в англоязычной литературе того времени). Так же, как и об ощущении огромной внутренней силы, исходящей от нее. А вот в чем Соловьев преуспел и не знает себе соперников – он сумел запечатлеть ее мимику, ухватить жест – вся ее ошеломляющая незаурядность передана с блеском, с несомненным талантом, которого так не хватает его историческим романам. Блаватская получилась у него живая, и слава Богу, потому что в воспоминаниях своих последователей она – почти икона.
Блаватская же увидела человека, который едва ли производил впечатление незаурядности… Соловьев был привлекателен внешне (он очень следил за собой, одевался со вкусом), мог поначалу вызвать симпатию, но какое-то беспокойное, натужное высокомерие – обратная сторона глубокой неуверенности в себе – сбивало хорошее впечатление.
При всем отличии от «клана Соловьевых» у Всеволода были сходные с младшим гениальным братом Владимиром черты лица. Тем более поразительно было их различие. У Владимира – огненный взгляд, «пронзаюший пространства», буйная шевелюра, художественный беспорядок в одежде; Всеволод, напротив, безукоризненно одет, ухожен, а взгляд тревожен и подозрителен… «Много званых и мало избранных» – сказано в Писании. Владимир, даже если судить только по его многочисленным изображениям, явно был избран; Всеволод же всего лишь «зван» и места себе на жизненном пиру никак отыскать не мог…
И тем не менее создается впечатление, что Блаватскую он покорил: она сразу же приняла гостя «как родного», «просто, любезно и мило, – пишет Соловьев, отмечая удивительные радушие и ласковость ее манер. – Через четверть часа я уже беседовал с Еленой Петровной, как будто знал ее давно…».
Была у Елены Петровны такая слабость, которую она постоянно подчеркивала, – любовь к давным- давно покинутой России, и думаю, что мгновенно вспыхнувшая симпатия к Соловьеву в значительной степени объясняется именно этим чувством.
Кроме того, в середине 1880-х годов у Блаватской были переживания не менее сильные, чем ипохондрия писателя- невротика… Теософское движение, так успешно развивавшееся в Америке и Индии, с трудом приживалось в Европе. Лондонское общество раздирали склоки. Попытка создать общество в Париже поначалу не принесла серьезных результатов. И в письмах этого времени от нее нередко доставалось и англичанам, и французам, и всем «друзьям-космополитам», вместе взятым…
Соловьев же был «свой»: Блаватская, несомненно, ощущала в нем родственную душу. Да и для него, отмеченного печатью «старого барства», это родство было очевидным. В Елене Петровне Соловьев сразу же уловил черты того типа, который привык описывать в своих романах и к которому сам отчасти принадлежал. В маленькой парижской квартирке Блаватской он постоянно ощущал дух «старозаветной русской деревни». «Эта американская буддистка, Бог знает сколько лет не бывавшая в России, всю жизнь прожившая неведомо где и среди неведомо каких людей, была воплощением типа русской разжиревшей в своей усадьбе небогатой барыни-помещицы прежнего времени. Каждое ее движение, все ее ужимки и словечки были полны тем настоящим «русским духом», которого, видимо, никакими махатмами не выкуришь оттуда, где он сидит крепко».
И пришел Соловьев к ней не из пустого любопытства, ас намерениями самыми серьезными. И заявил он об этом сразу же, во время первого визита. И ответ ему был дан незамедлительно…
Вот как описывает эту сцену Соловьев: «Я прихожу к вам совсем искренно, – сказал он, – без всякой задней мысли, с большим душевным запросом, прихожу затем, чтобы получить от вас выполнение того, что вы обещаете, чем маните в ваших рассказах. Если вы можете – ответьте мне на этот душевный запрос, обещайте мне это…» Она не сразу мне ответила, но загадочно и долго глядела мне прямо в глаза своими магнетическими светлыми глазами, а затем торжественно произнесла «Могу!» – и протянула мне руку».
У ее учения вот-вот мог появиться новый адепт и к тому же – свой, русский… Всеволод Сергеевич, появившийся так вовремя, «под настроение» мог оказаться не только приятен, но и полезен. Естественно, что Блаватская приняла своего гостя-соотечественника с радушием исключительным и даже – настораживающим…
«…Колокольчик прозвенел сразу же во время первого свидания, чуть ли не после обещания Елены Петровны «ответить на душевный запрос» своего гостя. «Ну-с, мой милый соотечественник, государь вы мой Всеволод Сергеевич, – добродушно улыбаясь, сказала она, садясь передо мною, – небось вы мне не верите, а между тем раз я сказала, что могу, значит, могу и хочу! Я ведь уж, хоть верьте, хоть не верьте, мне-то что, вас знала раньше.., я знала, что вас ко мне притянет. Слушайте!»
Она как-то взмахнула рукою, подняла ее кверху, и вдруг явственно, совершенно явственно я расслышал где- то над нашими головами, у потолка очень мелодический звук как бы маленького серебряного колокольчика или эоловой арфы».
Так состоялось первое знакомство Соловьева не только с Блаватской, но и со знаменитыми «феноменами»…
По свидетельству В.П. Желиховской, младшей сестры Блаватской, эти сверхъестественные явления вроде разнообразных звуков неясного происхождения, самостоятельного перемещения мебели и тому подобного сопровождали Елену Петровну с детских лет и поначалу носили совершенно произвольный характер, пугая и девочку, и ее родных. По тому же свидетельству, позже, в конце 1850-х – начале 1860-х годов, во время пребывания Блаватской в России, уже после ее знакомства с махатмами, она вполне овладела «феноменами», подчинив их своей воле. Уже в России, в Пскове, а затем в Тифлисе демонстрация этих необычных явлений производила самое сильное впечатление, то же впоследствии и в Европе, Америке, Индии…
Произвело это впечатление и на Соловьева, и было бы еще больше, если бы не одно обстоятельство: непосредственно перед тем, как зазвонил колокольчик, Елена Петровна ненадолго выходила из комнаты… Это событие, собственно, и явилось завязкой сюжета, которому впоследствии Соловьев посвятил свою книгу «Современная жрица Изиды» («серую книгу», по определению его брата Владимира).
При этом, будучи мистиком, Соловьев отнюдь не отрицал возможность подобных явлений, но… «Я хорошо знал, что несмотря на все усилия вчерашней правоверной науки отрицать сверхчувственное, оно существует и время от времени проявляет себя в людской жизни; но я также знал, что проявления эти редки и что иначе быть не может.
Генри Стил Олкотт (1832- 1907), председатель Теософского общества, один из самых верных сподвижников Блаватской
А туг вдруг сверхчувственное, в самых разнообразных и подчас совершенно нелепых видах, буквально затопляет жизнь здоровой, крепкой и вдобавок поглощенной материальными делами и заботами особы».
Из потока «феноменов» Соловьев выделил и описал всего несколько, происходивших в его присутствии и вызвавших в нем серьезные сомнения. Блаватская же в его изображении выглядит откровенной мошенницей, а ее учение – чистой воды шарлатанством…
«Чудеса», окружавшие «Старую леди», приводили Соловьева во все большее раздражение. Большинство из них воспринималось писателем как откровенная фальшивка, поскольку для изготовления их не требовалось даже особой ловкости рук. Прежде всего, это касалось посланий неведомых учителей Блаватской – махатм; они достигали своих адресатов исключительно сверхъестественным образом: то падали сверху к ногам одного из членов Теософского общества, то оказывались в кармане у другого… В этих посланиях периодически стали появляться упоминания о самом Соловьеве – махатмы стремились наставить его на путь истинный…