Страница 3 из 43
По информации агентства «ИнформНаука», журнала «Nature», радиостанции «Свобода». ВВС, Ассошийтед Пресс, Рейтер, Ленты.Ру, Делфи.Ру, Настик Грызуновой, Михаила Висенса
Лев Гудков
Преодоление прошлого – главная тема этого номера. Известный социолог Л. Гудков развивает эту тему, размышляя о феномене «памяти войны».
Большая победа и мифы о большой победе
Самым значительным событием в истории России ее жители считают победу в Великой Отечественной войне. Таковы результаты массовых опросов ВЦИОМа, проводившихся в 1989,1994,1996 годах, и систематических опросов, проводившихся позже.
Надо сказать, массовое сознание россиян не удерживает ничего исторически содержательного или определенного, что выходило бы за предреволюционные годы или (максимум) конец XIX века, несмотря на всю масштабность школьного курса истории. Все, что предшествовало революции в этом курсе, – всего лишь предыстория появления советского государства, сначала государства централизованного, потом великой империи, на базе которой и возник СССР. Прошлое оказалось лишенным собственной ценности и смысла.
В списке важнейших событий победа 1945 года лидирует для абсолютного большинства опрошенных; различия по возрасту, образованию, жизни в городе или деревне незначительны. Например, среди молодых до 25 лет победу в войне отметили 70 процентов, а среди людей , старше 50 лет – 82 процента?
Значит, опыт, оценки, представления, ценности, социальные нормы одного поколения трансформировались и приобрели символическую значимость для последующих генераций. Между прочим, доля «военных поколений» в населении России (людей старше 60 лет), то есть тех, кто был так или иначе лично затронут тяготами войны, составляет сегодня лишь 16 процентов. Среди них и те, кто был тогда ребенком, и участники боевых действий, и работавшие в тылу. Людей же старше 70 лет, бывших или ставших взрослыми в то время, чье понимание войны должно было стать определяющим для всех других генераций, сегодня насчитывается менее 7 процентов (10,2 миллиона человек; из них мужчин – 2,5 миллиона, или 1,7 процента всего населения РФ).
Итак, речь идет о символе, который выступает для общества в целом важнейшим элементом позитивного образа себя, точкой отсчета, мерилом, задающим определенную оптику оценки прошедшего и отчасти – понимания настоящего и будущего.
Победа 1945 года – не просто центральный смысловой узел советской истории, начавшейся Октябрьской революцией и завершенной распадом СССР, фактически это единственная позитивная опорная точка национального самосознания постсоветского общества. Победа не просто венчает, но как бы очищает и оправдывает войну и одновременно «закрывает» от рационализации, то есть от объяснения, от анализа всю тему войны, а также скрывает двусмысленность самого символа. Ежегодно, когда в воевавших странах Европы отмечают (почти всюду без особой пышности) окончание мировой войны и наступление мирной эпохи, наша страна всенародно празднует военную победу. Этот день не стал и днем поминовения, печальной памяти о погибших, человеческих страданиях и материальных разрушениях. Главное – что мы победили, разгромили противника.
За минувшие полвека различные стороны официальной и полуофициальной (литературной) трактовки войны, ее трагического начала, победы, роли лидеров, размеров военных потерь и т.д. многократно пересматривались, но массовые установки по отношению к войне и победе остаются в основе своей без изменений.
Долгое время все, что связано с войной, подвергалось сильнейшей сакрализации, блокировавшей любые попытки осмыслить прошлое. Любая версия, расходящаяся с версией военно-государственного руководства, принятой обществом, воспринималась (многими и до сих пор) как покушение на святыни, как оскорбление памяти павших, как кощунство по отношению к самым высоким национальным ценностям. Память о войне обросла в массовом сознании плотным кольцом различных табу и психологических запретов. Под прикрытием формулы «никто не забыт, ничто не забыто» постоянно и с разных сторон происходила работа «забывания» – вытеснения и перетолкования нежелательных сторон военного прошлого. В результате вместо того, чтобы морально осмыслить и тем изжить негативный травматический опыт, его просто «зарубцевали».
По мотивам как идеологическим (антикапитализм), так и традиционным (антизападничество) желанную во время войны помощь западных союзников советские власти считали и изображали опасной. И сейчас большинство россиян полагают, что участие союзников в войне было маловажным.
Это соответствует мифологической доминанте русского массового самосознания: униженный обстоятельствами своей повседневной жизни, задавленный нуждой и произволом начальства, народ велик только во времена крайнего несчастья, предельной угрозы; поднимаясь на защиту отечества от никогда не переводящихся (внешних) врагов (татар, поляков, шведов, французов, немцев и других), он душевно распрямляется и прощает своим обидчикам (внутри страны).
Призывы к «горизонтальной» солидарности общества, сплочению общей бедой (только в июле 1941 года Сталин мог обращаться к своим подданным со словами «братья и сестры, друзья мои») дополняли жесточайшую иерархическую военизацию страны. И это сочетание принимаюсь обществом, массовым сознанием как необходимость. (Поэтому, видимо, особо безжалостная «к своим» сталинская практика ведения войны и сейчас не вызывает сколько-нибудь заметного массового сопротивления.)
Советский режим в огромной мере опирался на военизацию общества, которая постоянно подогревалась ожиданием войны, переживанием войны, подготовкой к новой войне. Военные победы и прежде служили оправданием строя деспотического сословно-патерналистского общества (в имперской России), военно-полицейской диктатуры в советский период. Военная напряженность поддерживала идеологему противостояния всему миру (традиционное антизападничество, синдром «осажденной крепости», изоляционизм). Редкие за последние два столетия победы закрепляли эти устои, тяжелые поражения – крымская, русско-японская, афганская войны – расшатывали их.
Милитаризованность общественного сознания тесно связана с самой природой российской «запаздывающей» модернизации. С самого своего («петровского») начала эта модернизация была военной -другие, «гражданские» стимулы всегда были вторичными и слабыми.
В таком контексте высшие общенациональные ценности могут принимать только экстраординарную форму подвига, самопожертвования, спасения, прорыва в новую реальность и отречения от обыденности, повседневности, от «нормальной жизни». Экстраординарность – модус и условие воспроизводства этих ценностей и, соответственно, данного сообщества. Напротив, повседневность не просто культурно не санкционирована и идеологически не обеспечена, но долгое время третировалась как низкое, разлагающее или даже враждебное начало («мещанство», «обывательщина»). От «чрезвычайщины», возведенной в социально-политический культ, было недалеко до оправдания нескончаемого массового террора.
Если в конце сороковых – начале пятидесятых годов еще был резкий разрыв между массовым, еще свежим личным опытом войны и официально-парадной версией, то спустя уже пятнадцать лет, с приходом в социальную жизнь невоевавшего поколения, массовые представления о войне все более следуют провозглашенным канонам. Вскоре все эти «обобщающие» клише соединились с государственными понятиями о державной истории, национальной культуре, моральными оценками и представлениями и т.п.
Победа 1945 года в ее державной интерпретации не просто стала оправданием советского режима в прошлом и на будущее, но и долгое время позволяла властям эксплуатировать свой антифашизм как своеобразную антитезу («советская демократия») западному капитализму и либерализму. Символика победы долгое время заслоняла и искупала «издержки» режима хронической мобилизации; она обосновывала необходимость и громадной армии, и «социалистического лагеря», и милитаризированной государственной экономики, неистовой гонки ракетно-ядерных вооружений.