Страница 84 из 97
Фантастические проекты, скажете вы. Но они свидетельствуют о том, насколько серьезно обстоит дело в Лос-Анджелесе. Да если бы только в Лос-Анджелесе! Особенно крепкая «настойка» образуется в Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, Чикаго, Детройте и других городах с большим населением. И дело к лучшему не идет.
Министерство транспорта США подсчитало, что в 1980 году в стране будет 138 миллионов автомашин, а к 1990 году — 162 миллиона. Сколько окиси углерода добавится в воздух, которым дышат американцы? В Лос-Анджелесе у тех, кто понимает, «чем дело пахнет», эти подсчеты вызывают настоящую панику. Здешний ученый-химик У. Брэй мрачно предсказывает: — «Если мы уже сейчас не предпримем серьезных мер, мы обречены на самоуничтожение». «Еще 15–20 лет, — говорит бывший губернатор Калифорнии Браун, — и нас всех угробит это чудовище на четырех колесах».
Как спасти Лос-Анджелес от удушения? Одна из мер, которые обсуждаются в Калифорнии, сформулирована, например, так: «…создать проблемы для людей, совершающих регулярные поездки по городу на собственном автомобилем. Видите, как интересно сказано! Уже создать проблему для тех, кто имеет собственный автомобиль! Предполагается, что будет запрещено даже на короткое время оставлять машины на центральных улицах города, а также запрещено строить новые коммерческие гаражи и площадки для временной стоянки автомобилей. Эта мера тоже не всем понравится, и в первую очередь компаниям по строительству и эксплуатации гаражей, которые сейчас принимают все усилия, чтобы провалить проект.
Подсчитано, что Лос-Анджелес мог бы в буквальном смысле этого слова вздохнуть с облегчением, если бы удалось сократить количество автомобилей в центральных районах города на 80 процентов. Но ведь для того, чтобы не нарушилась в этом случае жизнь города, нужен общественный транспорт, а его практически в Лос-Анджелесе не осталось. Последний троллейбус был отправлен на свалку еще десять лет назад. 57 процентов опрошенных жителей города говорят: «Я охотно оставлю свой автомобиль дома и поеду на работу автобусом, но где он, автобус?»
Нет, не случайно мэры американских городов с таким прилежанием изучают опыт работы общественного транспорта в Москве, Ленинграде, Киеве. Многие американцы, с которыми мы встречались в Америке, говорили: «Мы знаем: скоро и в вашей стране будет много автомобилей. Не повторяйте наших ошибок! Заранее думайте над проблемами, неизбежно идущими следом за автомобилем».
В Америке специалисты лихорадочно ищут сейчас возможность построить автомобиль с «чистым двигателем». Существует много проектов: паровой автомобиль, электрический, с водородным мотором. Однако у каждого из проектов свои недостатки. Решение властей уже в 1975 году запретить выпуск автомобилей с бензиновым мотором и перейти на «чистый двигатель» оказалось поспешным.
Энергетический кризис заставил повсюду утроить усилия в поисках нового вида горючего и новых двигателей. Однако искушенные люди говорят: те, кто торгует бензином, не спешат к переменам. Для них смог в Лос-Анджелесе — это 8 миллионов галлонов бензина, помноженные на 60 центов (средняя цена галлона бензина на заправочных станциях США), что дает 4800 тысяч долларов в сутки.
Такова причудливая судьба автомобиля в Америке, где из блага он превратился во зло. Такова диалектика общества, где прогресс в конце концов оборачивается против простого человека. Парни в Калифорнии, устроившие автомобилю показательные похороны, поняли это.
Горькая слава
Когда приехала полиция, Дуайт Джонсон был уже мертв. Он лежал лицом вниз на полу у продуктовой кассы, неловко подвернув под себя руку и накрыв своим телом пистолет, из которого так ни разу и не выстрелил.
Хозяин лавочки рассказывал:
— Я уже собирался закрывать, когда он вошел. Я сразу почувствовал: что-то с этим негром неладно. «Вы не узнаете меня? — спросил он. — Я Джонсон. Тот самый. Вы меня, конечно, знаете». Я пожал плечами, а он все твердил: «Я же Джонсон. Должны же вы знать Джонсона!» Потом сказал, что хотел бы одолжить у меня немного денег. «Джонсону-то вы можете дать в долг?» Тут я испугался и выхватил пистолет. Он выхватил свой, но я успел всадить в него пять пуль… С ума можно сойти: я в него стреляю, а он не падает, не падает. Только шатается и твердит: «Я же Джонсон… Вы же должны знать меня…» Не понимаю, почему он не стрелял?
— А у него пистолет был без патронов, — равнодушно отозвался полицейский. Он уже перевернул убитого на спину и теперь кончиками пальцев, боясь запачкаться кровью, за уголок тащил из кармана пиджака потрепанный бумажник.
Денег в бумажнике не было. Зато там была небольшая белая карточка. На плотной глянцевой бумаге — золотое тиснение букв. Полицейский пробежал глазами по буквам и свистнул от удивления.
— Этого-то Джонсона вы должны были знать, — пробормотал он, показывая карточку владельцу лавочки. На карточке золотом было оттиснуто: «Соединенные Штаты Америки. Настоящим удостоверяется, что Дуайт Джонсон является кавалером ордена Славы конгресса США».
Орден Славы — высший орден Америки. Награждают им от имени конгресса. Вручают его в Белом доме, и делает это сам президент.
В тот ноябрьский вечер 1968 года перед президентом Линдоном Джонсоном стоял его однофамилец сержант Дуайт Джонсон. Оба высокие, одинакового роста, только президент был белый, а сержант черный. Сияли «юпитеры», стрекотали кинокамеры, и на экранах цветных телевизоров миллионы американцев видели, как белый президент повесил голубую ленту с золотой медалью на шею черного сержанта.
— Наши сердца обращены к миру, — торжественно сказал президент, — но в этом зале мы снова слышим грохот отдаленной битвы…
В тот же вечер сержант Джонсон вылетел в свой родной Детройт. Грохот отдаленной битвы звучал в его ушах. Перед его глазами пылали хижины вьетнамских крестьян, в предсмертном крике захлебывались дети, рыдали женщины. Сержант пытался отогнать эти картины, вспоминал зал в Белом доме, президента, который так торжественно говорил о мире, но Вьетнам не отпускал его от себя. Пройдет всего лишь три года после этого вечера в Белом доме, и психиатр военного госпиталя напишет в учетной карточке сержанта: «После возвращения из Вьетнама Джонсона мучили кошмарные сновидения. Он не признавался в этом ни жене, ни матери. Тайно от всех он безжалостно судил себя за все, что произошло… Он даже задавал себе вопрос: «Имею ли я право жить?»
Он вернулся из Вьетнама молчаливым и каким-то отрешенным. Это заметили все его родственники и друзья. Кармен Бэрри, подруга его будущей жены, рассказывает:
— Они все оттуда возвращаются молчаливыми. Ничего не хотят рассказывать. Такое впечатление, что они устали и не могут понять, за что они убивали людей.
Его двоюродный брат Томми вспоминает:
— Он вернулся непохожим на себя. Больше всего меня поразили фотоснимки, которые он привез оттуда. Ну, вы догадываетесь, конечно… убитые вьетнамцы. Целая пачка цветных слайдов… Однажды он сказал мне, что сам он не застрелил ни одной женщины и ни одного ребенка.
Когда его призвали в армию, он был безработным. Он демобилизовался и снова стал безработным. Каждый день он обивал пороги контор по найму, но работы не было нигде. Таяли «заработанные» во Вьетнаме деньги. С витрин магазинов кричали плакаты, обращенные к бизнесменам: «Найми ветерана!» Но если и нанимали, то белых. До черного ни у кого дела не было.
В задумчивости он останавливался у плакатов, сулящих «интересную жизнь»» в вооруженных силах. В армию — вот куда была гостеприимно распахнута дверь. Причем распахнута одинаково широко как для белых, так и для черных. В армию зазывали, заманивали, завлекали. Но он уже там был, и возвращаться ему не хотелось. Его пугала перспектива снова угодить во Вьетнам.
Однажды вечером в дверь его квартиры кто-то постучался. Стук был властным, требовательным. Мать открыла дверь и охнула, испугавшись. На пороге стояли трое военных полицейских в белых касках и с белыми ремнями через грудь.