Чужая боль

— Я трезвым был. А они с деревенской дороги на трассу чуть не на карачках выползли. Разогнуться не могли. Ноги не держали. Кто ж специально на людей попрет, только глумной! — защищался мужик отчаянно.

— Эй, Сашка! Тебя на выход требуют! — сунул голову охранник.

— Кто? — вскочил мужик со шконки.

— В спецотдел. Видно, что-то новое по делу скажут. Для базара не зовут! — повел человека из барака.

— Уже не ждал. Две недели прошло. Думал, наверное, что забыли о тебе? — улыбался Киселев вошедшему Сашке.

— Честно говоря, ждать стало трудно.

— Не одного тебя, сразу пятерых мужиков выпускаем. На каждого документы оформил. А это все время потребовало, — прищурился человек и спросил:

— Ну, а ты как? Обмозговал свое будущее или ничего не придумал?

— Повода не было для мечты. А и воля больше пугает, чем радует. Как стану жить по новой? Где жить и работать, где и кем устроюсь, если возьмут. Как забрать дочку. Где с нею приткнемся и как определимся? Не станет ли эта воля новым испытанием уже для двоих?

— Дочку заберешь без труда. Твоя жена сказала, что ей одной не под силу растить Аню. Саму сократили с работы, и она хотела устроить ребенка в приют, но узнала, что ты возвращаешься, и ждет, как разрешится ситуация. Согласна помириться с тобой на своих условиях.

— Я же в зоне отбывал, а не в психушке. О каком примирении размечталась? — усмехнулся Сашка ехидно, сел к столу.

— У вас общий ребенок, есть о чем подумать. Может, сумели бы наладить семью, начать жизнь заново?

— Не получится. Я все обдумал. Голова у меня одна, второй раз в петлю не суну, а и дочку жаль. Ей жить нужно. Сам мучился, пусть хоть она беды не знает. Что за мать, какая, выпихнув меня, и от ребенка вздумала отделаться.

— Ссылается на обстоятельства, трудности.

— Я заберу у нее дочь, — заявил твердо.

— Куда с нею денешься?

— Пока к родителям. Ненадолго. И что-то подыщу. Мне главное — жилье.

— С крышей устроишься. А вот с остальным сложнее будет, — качнул головой Киселев и задумался.

— Вы сами говорили, что к бывшей жене возвращаться не стоит. Да и кто она, если дочь хотела в приют сдать. Какая из нее мать, если ребенка прокормить не может. Как же в войну люди детей растили?

— Я не навязываю ее тебе. Кстати, ты знаешь, что у тебя имеется родной дядька, брат твоего отца. Он руководитель хозяйства в одной из деревень. По разговору чувствуется, что человек— настоящий хозяин. А оно по нынешним временам немалое, больше сотни дворов. И люди от него не бегут. Наоборот, просятся, он выбирает. Алкашей и лодырей не берет. Принимает на работу с испытательным сроком. И тебя готов взять на общих основаниях.

— В деревню? Что там делать буду? Бугаев хорошим манерам учить? — усмехнулся Сашка.

— Сам для начала их заимей! — осек Киселев и добавил:

— В любом хозяйстве мужику дело сыщется. И ты не граф. Какой у тебя выбор? Захочешь жить, любой работе рад будешь. А в деревне и кров, и хлеб сыщутся уже в первый день. Кстати, родня там имеется. Пусть не интеллигент, но хороший человек. Одно скажу заранее, не приведись тебе ужраться, на родство не глянет, вышибет тут же. Обратно не примет. У него такой закон, кто обосрался, того не чистят.

— Круто! С чего бы так? Сам тоже не употребляет?

— И не нюхает. Своим деревенским по великим праздникам разрешает выпить, но не напиться, и то, после работы. У него хозяйство, как хорошие часы, никогда сбоя нет. Лучшее в области.

— А школа в той деревне есть? — спросил Сашка.

— И школа, и церковь, и магазины, даже детсад имеется.

— Ну, это мне ни к чему. Я уже старый для озорства, — отмахнулся человек.

— В твоем возрасте мужики по сеновалам шалят. А ты себя в старики списал. Я в этой деревне год назад был, по делам. Вечером вышел соловьев послушать, меня бабы за родного соловья поймали и на чердак поволокли. За своего приняли. Я еле выпорхнул. Чуть не ощипали догола. Все молодые, хохочут:

— По весне чужих соловьев не бывает. Какого отловили, тот свой. Оставайся с нами, не пожалеешь! — хохотали вслед.

— Так что надолго в холостяках не засидишься. Не дадут, — улыбался воспоминаниям пожилой подполковник. И добавил:

— Вечером, да под соловьиную трель, даже ворона за орла примут. По себе убедился. Эх-х, будь я помоложе! А то ушли годы. Теперь уж весна не греет. Минуло мое время.

— А у меня и не наступало. Даже не погулял хорошенько. И вспомнить нечего, — пожалел себя Сашка.

— Наверстаешь, не велика потеря!

— А все ж обидно, сравнений маловато, — признался Санька.

— В той деревне их с избытком будет.

— Да, но где там работать стану?

— Ты же теперь еще и дорожник. А эта проблема в любой деревне — настоящая головная боль. И для своего дядьки ты сущий клад. Я как сказал ему, кем на зоне пашешь, он, бедолага, аж зашелся. И одно слово твердил:

— Беру!

— О чем еще говорить? Условия, конечно, предоставит самые лучшие. Ты у него в дефиците будешь. И платить станут хорошо, если себя в деле проявишь.

— Да уж я постараюсь от души, — пообещал Сашка и тут же взял у Киселева адрес и телефон дядьки.

На душе у человека соловьи без весны запели. Три дня ушли на оформление документов и полный расчет. Санька взял адреса у всех зэков бригады, пообещал каждому непременно писать, сообщать о себе все подробно. А на прощание договорились навещать друг друга по освобождении. Они были уверены, что все их мечты сбудутся. Ведь вот и к ним сквозь решетку заглянуло солнце правды.

Сашка уходил из зоны без оглядки. Еще в бараке простился со всеми за руку, услышал множество добрых пожеланий и напутствий:

— Дай Бог, чтоб сюда не возвращался никогда.

— До встречи на воле!

— Не верь бабам!

— Пусть тебе попадется хорошая жена, чтоб ты с нею до конца прожил счастливо! — пожелал бригадир.

— Детишек тебе побольше. С десяток Мальцев, да дюжину девчонок, чтоб до старости любили и берегли! — желал Иваныч.

— Окрестись. Пусть Бог тебя всегда видит и бережет. А с бабами не спеши, стерегись, от них одни беды! Баба — это ворота в зону, помни о том. И не верь ни единой, — говорили зэки наперебой.

Впрочем, прощались они с Васей и Степой, с Леней и Пашкой, с Андреем. Все они уезжали из зоны в одном автобусе, какой ожидал их за воротами, уже на свободе.

Как ждали они ее, сколько мечтали, как выйдут на волю, покинув зону навсегда.

Казалось, этот день будет особенным, самым светлым и солнечным. А он выдался дождливым и пасмурным. Ветер пронизывал насквозь, и люди не шли, а бегом понеслись к воротам. Они не торопясь открылись. Мужики вскочили в автобус, волоча с собой чемоданы с хлипкими пожитками. Их поставили на проходе, а сами сели поближе к окнам. Вот и воля. Она, едва автобус тронулся, замелькала тающим снегом, первыми лужами, грязными, осевшими сугробами.

— А у нас в деревне уже сады цветут, коров в стадо гоняют, ребятня уже в речке плескается, а старики на завалинках греются. Там уже тепло, — улыбался Вася, мечтательно глядя вперед, он с нетерпеньем ждал встречу со своей деревней, по какой соскучился до слез.

А ведь все время хотелось человеку куда-нибудь вырваться из нее, из этой корявой глухомани, повидать разные города. Пожить в них, наслаждаясь цивилизацией и культурой. Как же посмеялась над ним коварная судьба! Теперь человеку мечталось скорее попасть в родную глухомань, где мог на радостях обцеловать каждую коровью морду, погладить всякую блохатую дворнягу, часами сидеть у сирени и слушать пенье соловьев, щебет ласточек, слушать негромкий, но такой родной голос деревни…

Сашка сидел напряженно, задумался о своем. Как встретят его жена и дочь? Пустят ли в квартиру, а может, и дверь не откроют, увидев его «в глазке».

— Время меняет всех и не всегда к лучшему, — вспомнилась пословица бригадира. Там, в бараке, многие разучились мечтать, от того чаще других болели.

— Будут ли они дома, хоть кто-нибудь, чтоб было кому открыть дверь. А то буду стоять на лестничной площадке и ждать… Мимо соседи пойдут, утопят в вопросах: