Чужая боль

— Надо бы глянуть, что там за мужик растет, — улыбнулся Мишка губошлепо.

— Враз себя узнаешь, слово даю, — ответил Сашка и поспешил вернуться к бабам. Сегодня они заканчивали последний участок и соединяли, в одну полосу деревенскую и городскую дороги.

Укладывались последние метры. Вот подровняли шлак, густо, не жалея, засыпали гравием. Отпрессовали. Красиво, ровно получилось. Мишка, словно поставил точку, сделал несколько кругов по новой дороге и, отведя каток в сторону, долго любовался ею, а потом отошел, сел на берегу реки, отвернувшись от людей, смотрел куда-то вдаль поверх воды. О чем думал? Вспоминал молодость? Как жаль, что она убежала быстрее реки.

Бабы-дорожницы тоже притихли. Каждая о своем задумалась. У одной улыбка, у другой слезы по щекам бегут. От чего они смеются и плачут? Почему Мишка не хочет поворачиваться в их сторону. Видно и его душу разбередила память. Ведь здесь по этому берегу, кажется, совсем недавно гуляли с Настей. Как счастливы они были тогда. Куда убежало это призрачное счастье…

Глава 3. БАБИЙ РАЙ

— Ну, вот и все, девчатки! Самую длинную дорогу закончили. Сколько мучились с нею. Почти три месяца. А теперь глянуть любо. Лежит такая ровнехонькая, без единой канавки и ямки. Вот зимой утрамбуется и может, найдут деньги на асфальт для нее. А то весной и размыть может, — дрогнул Сашка.

— Не размоет, утрамбована на совесть, — по-вернулся Мишка и впервые за все годы встретился глазами с Настей. Как изменился ее взгляд. Он перестал быть робким, испуганным, он уже не упирался в землю при каждом обращении, а смело смотрел в глаза говорящего. Легкая улыбка скользила в них. И вся женщина уже не была такой хрупкой, как раньше, настоящая матуха, способная за своего малыша скрутить голову любому. Попробуй, назови его нагулянным, она живо расправится с обидчиком.

Мишка смотрит на плечи, губы, руки, как недавно он ласкал их, целовал и гладил. Теперь попробуй, подойди к ней. Настя давно все забыла и не захочет вспоминать прошлое. Оно для нее умерло, как и для него. Лишь память короткими отблесками шевельнет в душе воспоминания, но и это ненадолго.

Было и ушло. Но почему так хочется поговорить с нею, обнять за плечи, поцеловать теплые мягкие губы, завалить в прибрежную траву и снова, как когда-то, нести любовную чепуху, понятную только им двоим.

Никто из девчат даже не приметил, как эти двое оказались рядом и сидели, прижавшись друг к другу плечами. Они долго молчали. За них говорили глаза:

— Я всегда помнил тебя…

— Я тоже. Ты всегда у меня перед глазами. В сыне, в сердце и в душе.

— Трудно одно, Настя, забыть, сама знаешь, о чем не договариваю, что видел своими глазами, из-за чего была разлука.

— К нему не ревнуй. Он далеко и мы никогда с ним не увидимся. Это был единственный случай. И он не повторится, как и с тобой. Ведь ты женат…

— Но я несчастлив.

— Почему?

— У нас нет детей и никогда не будет.

— Мишка, не спеши. Все может наладиться;

— Нет, Настя. Душе не прикажешь. Есть вещи выше нас. Я не могу заставить себя забыть тебя. Понятно, что я глупец. Другой не простил бы измену. А я все забыл.

— Ты изменил мне раньше. Я лишь ответила на твое. Но посмотри на сына. Он проучил нас обоих. Он твое зеркало, твой портрет, твоя кровь.

— Я приду к тебе сегодня вечером. К сыну, — пообещал твердо. И пришел.

— Ну, не жди добра, если этот черт в деревню повадится. Они помирятся. Это понятно, не должен же малец жить без отца. Но что будет в деревне? Этот дьявол всех мужиков всмятку сомнет, — говорил Иван Антонович Сашке, приметив Мишку в сумерках на деревенской улице.

Он недолюбливал людей, у которых кулаки срабатывали раньше мозгов. Он презирал тупых, а потому осуждал выбор Насти.

— Да разве он для семьи? Шебутной, грубый, дерзкий. С него не получится путевый хозяин и мужик. Так и станет бегать от бабы к бабе, коллекционер патлатый. Настя, баба, как баба, все при ней. А этого зверюгу только в клетке держать. О какой семье с ним говорить? Он для нее не создан. Зря она его принимает.

— Любит. Выходит так, — вмешался Сашка.

— За что? Ведь пустой барабан! Ни мозгов, ни души нет.

— А она еще что-то нашла!

— Ага! Родит! И растить одна будет. Но уже двоих. По нынешним временам это удовольствие дорогое. А помощи от зверюги не жди. Он не понимает, что детям помогать надо.

— Она не без головы, — встрял Сашка.

— Ох, глупая баба!

— И не одна такая! — поддержал Сашка.

— Неужели все? — изумился Антоныч.

— Все им дали: работу, заработок, а мужиков не хватает. Вот и бесятся.

— А тебя разве не припекает природа? Тож молодой, горячий, как терпишь?

— У меня стопор есть на все случаи жизни.

— Какой, подскажи?

— Дочка имеется. Она от глупостей удерживает.

— У меня семеро. И голова лысая. А что делать, когда прыть найдет? Кручусь ужом на сковородке и сам себе говорю, где семеро, там и восьмой выходится…

— У меня Анютка уже влюбилась в какого-то пацана. Все время о нем лопочет. Совсем малышка, а уже в девки тянется. Плачет по ночам, что вниманья на нее не обращает. Уже перед зеркалом крутится. В сиськи вату добавляет, чтоб больше казались. Экий кузнечик, а туда же, что- то в ней уже проснулось. Зимой уже не на санках, как раньше, на лыжах каталась. Но с другой стороны хорошо. Уже сама к плите стала, учится готовить, стирать, убирать. И знаешь, получается, — улыбался Сашка.

— У меня три таких геморроя. Вот где мороки! То тряпки, то лаки, то краски, то румяна, духи и персинги мешками подавай. А потом завалится какой-нибудь Миша, сгребет все в кучу. И поминай, как звали. Нет, уж лучше десять! Мальцев родить, чем одну дочку — чужой ребенок.

— А куда денешься? Пузу не закажешь! Кто получится, тот и будет, — вздохнул Сашка.

— Оно верно. Но мои уже теперь просят второй дом строить, в одном не помещаются. Мальцы себе, девки себе требуют. А ведь еще не выросли. А уже с зубов рвут. Что ж дальше ждать, умолкли оба, увидев Мишку с Настей, идущих по улице в обнимку.

— Видать, у этих все на мази!

— Помирились, — добавил Сашка.

— Что ни говори, ребенок большую силу имеет и свое возьмет. Оно и правильно. Какой ни на есть, но он родной отец. Всегда лучше чужого дядьки, — подтвердил Иван. И Сашка тут же с ним согласился.

Мужчины с того дня сдержано здоровались, даже общались, присев на лавке возле дома, где Мишка жил один, как в берлоге. Он никого к себе не приглашал, а случайные прохожие не рисковали к нему заходить. Хозяин был слишком суровым и нелюдимым. Мишка и в деревне показывался не часто. Работал допоздна, до самой темноты. Хотя на свою жизнь человек никогда не жаловался.

Сашка тоже спозаранок уходил из дома. Анюта быстро привыкла управляться в доме сама. С утра шла в школу. Вернувшись с занятий, сначала убирала в доме, потом готовила поесть, а уже вечером садилась за уроки и, если оставалось время, выбегала на улицу, поиграть, порезвиться с детворой, заодно встретить с работы отца. Сашка брал Анну за руку, та рассказывала, как провела день, какие оценки получила в школе. Человек слушал и радовался. Девчонка хорошо училась. Он мечтал после окончания школы отправить ее на учебу в город. Но Анна сопротивлялась, никак не хотела покидать деревню, где все ей нравилось и устраивало.

Собственно и Сашке не хотелось даже думать о предстоящем времени. Прежде всего, боялся отпускать дочку в город, а и самому остаться в одиночестве. Аня была хорошей доч; рью и отменной хозяйкой.

Сашкины родители все настойчивее звали ее город, говорили о необходимости высшего образования, но Санька только усмехался их доводам.

Сам не без труда закончил школу и жил не хуже других, закончивших институты, университеты. Получал не меньше их. И если работал, то с удовольствием.

Ведь вот теперь в хозяйстве имелись хорошие дороги. Большинство из них асфальтировано, обсажено фруктовыми деревьями. И уже никто не называет хозяйство задрипаным. Тут все работали, каждый находился при деле.