Страница 69 из 75
— Я удивляюсь, для чего было скрывать это! восклицаетъ Мари Хрюмина. — Что у него отняли бы, что-ли?..
— А онъ зналъ объ этомъ? спрашиваютъ ее.
— Ахъ, вѣдь не ребенокъ-же онъ!.. Конечно, онъ и настоялъ на этомъ… Ma tante давно еще хотѣла оставить все мнѣ… я, конечно, просила ее не дѣлать этого… Меня мучила мысль, что она умретъ… А онъ… Впрочемъ, я очень рада… онъ вѣдь съ сестрой ничего не имѣетъ… Но меня раздражаетъ, когда я вижу скрытность въ людяхъ уже въ эти годы… И это родные!..
— Но Рябушкинъ… Кто это Рябушкинъ? спрашиваетъ, щуря глаза, княгиня. — Это тотъ поповичъ, что жилъ при дѣтяхъ?.. Онъ назначенъ распорядителемъ?.. Что за странность!
— Пожалуйста, позволь мнѣ потомъ взять на память пресъ-папье со стола ma tante, говоритъ Мари Хрюмина Евгенію. — Это такая бездѣлица, что она вѣрно тебя не разоритъ.
— Берите все, что вамъ вздумается, коротко и разсѣянно отвѣчаетъ Евгеній.
— Ахъ, какимъ тономъ ты это говоришь! Ради Бога не воображай, что я хочу тебя грабить! обидчиво восклицаетъ Мари. — Но мнѣ хочется хоть что нибудь имѣть на память о ma tante…
Эти толки, это снованье народа, эти панихиды, все совершается для Евгенія, какъ сонъ, тяжелый и смутный. Евгеній не молится, не плачетъ на панихидахъ и стоитъ, какъ въ дремотѣ. Онъ не спрашиваетъ Петра Ивановича, когда сдѣлано было духовное завѣщаніе, почему это было скрыто отъ него, Евгенія. Онъ не думаетъ, что онъ будетъ дѣлать дальше. Онъ видитъ только тетку, лежащую неподвижно въ гробу, и всѣхъ этихъ фарисействующихъ родственницъ, Мари Хрюмину, княгиню Дикаго, свою мать, обрадовавшуюся случаю, чтобы надѣть траурное суконное платье съ длиннымъ шлейфомъ. У нея до сихъ поръ не умиралъ еще никто изъ родныхъ и это былъ первый счастливый предлогъ для траура. Евгеній почти не смотритъ на мать. Мать же беретъ его за щеки двумя розовыми пальчиками и говоритъ:
— Какъ ты исхудалъ, мой мальчикъ! Но теперь ты свободенъ… Я скоро собираюсь на воды… Ты поѣдешь со мной!.. Тебѣ нужно развлечься, разсѣяться…
Мари Хрюмина стоитъ тутъ-же и вздыхаетъ:
— Счастливый, поѣдетъ за границу!
— А ты тоже хотѣла бы? спрашиваетъ Евгенія Александровна.
— Еще бы!
— Что-жъ, поѣзжай съ нами!..
— Ахъ, у тебя теперь и безъ меня есть о комъ заботиться!
— Пустяки! Всѣ вмѣстѣ можемъ ѣхать!
— А ты развѣ не знаешь, что мы съ Евгеніемъ соперники, замѣчаетъ съ затаенной злобой и съ напускной шутливостью Мари Хрюмина.
— Ахъ, что за глупости!.. Вы могли здѣсь ссориться, а у меня…
— Я тебя буду ревновать къ нему…
Евгенія Александровна смѣется и спѣшитъ сдѣлать серьезное лицо, замѣтивъ брошенный на нее мелькомъ убійственно холодный и строгій взглядъ княгини, сознающей, что здѣсь не мѣсто для смѣха.
— Онъ злой, злой, отнимаетъ у меня всѣхъ друзей! съ дѣланной сантиментальной гримасой замѣчаетъ Мари.
— Пожалуйста, не смѣй говорить про моего beau page! шутливо говоритъ Евгенія Александровна, грозя пальчикомъ Мари Хрюминой.
„Блаженъ мужъ, иже не иде на совѣтъ нечестивыхъ“, читаетъ дьячекъ какимъ то могильнымъ голосомъ…
Евгенію дѣлается какъ-то скверно, тяжело, скучно. „Вотъ тѣ люди, среди которыхъ суждено тебѣ жить!“ мелькаетъ въ его головѣ, отказывающейся послѣдовательно думать и разсуждать. Онъ смотритъ на все какимъ-то безсмысленнымъ взглядомъ и сознаетъ только одно, что завтра вывезутъ этотъ гробъ, что завтра все кончится и онъ… Что онъ? куда онъ пойдетъ? что будетъ съ нимъ завтра?… Но вотъ онъ слышитъ знакомый ему рыдающій голосъ и бросается впередъ, заключаетъ кого-то въ свои объятія и плачетъ, плачетъ впервые въ эти дни.
— Оля, Оля, родная!.. взгляни… вотъ… видишь, точно живая она лежитъ, отрывисто шепчетъ онъ.
И, забывъ всѣхъ и все, рядомъ съ сестрой онъ стоитъ, склонившись надъ гробомъ, ласкаетъ рукой лицо покойницы, цѣлуетъ ея руки, а слезы, крупныя и горячія слезы такъ и льются на это мертвое тѣло, на этотъ атласъ гробового наряда.
— Сведите ихъ съ катафалка! Что они дѣлаютъ!.. Они шевелятъ покойницу… гробъ сронятъ! возмущается княгиня.
Кто-то уводитъ Евгенія и Ольгу, они забиваются въ уголъ и плачутъ и шепчутся въ сторонѣ отъ всѣхъ.
Но Олю увозятъ снова и опять Евгеній остается одинъ и ждетъ, что будетъ завтра.
IX
Вечеромъ, когда кончилась панихида, княгиня Марья Всеволодовна обратилась къ Софьѣ съ вопросомъ:
— Вы поѣдете провожать тѣло? Въ Сансуси уже дано знать о днѣ вывоза княжны отсюда и тамъ все должно быть уже готово. Не надо-ли вамъ на дорогу денегъ?
— Благодарю, у меня есть деньги, отвѣтила Софья, отирая заплаканные глаза.
— Мнѣ такъ грустно, что ни я, ни князь, мы не можемъ сами проводить туда покойницу, со вздохомъ сказала княгиня.
— Евгеній Владиміровичъ вѣдь тоже ѣдетъ, сказала Софья не то утвердительно, не то въ формѣ вопроса.
— Евгеній? Нѣтъ!.. У него теперь такое время, что терять еще нѣсколько дней было-бы безразсудно, сказала княгиня.
Евгеній услыхалъ свое имя и подошелъ ближе къ разговаривавшимъ.
— Да, я ѣду проводить ma tante, сказалъ онъ, обращаясь къ княгинѣ.
— Но у тебя начинаются экзамены, замѣтила княгиня.
— Мнѣ вовсе не до экзаменовъ теперь, коротко отвѣтилъ онъ.
— И ты думаешь, что это хорошо? съ ироніей въ голосѣ спросила княгиня. — Я надѣюсь, что ни твоя мать, ни твой beau-père не позволятъ тебѣ такъ самовольничать и ускользать отъ занятій. Ты и такъ сдѣлалъ много упущеній.
Евгеній хотѣлъ что-то возразить, но княгиня, сощуривъ глаза, отыскала въ толпѣ Евгенію Александровну и подошла къ ней.
— Скажите, вамъ говорилъ Евгеній, что онъ хочетъ провожать тѣло княжны въ Сансуси? спросила княгиня Ивинскую.
— Нѣтъ, отвѣтила Евгенія Александровна. — А развѣ онъ ѣдетъ? съ удивленіемъ спросила она и умилилась:- Pauvre enfant, онъ былъ такъ преданъ покойной княжнѣ! Это его первая утрата!
— Да, но у него теперь начинаются экзамены, замѣтила княгиня.
— Ахъ, гдѣ ему теперь экзаменоваться! воскликнула Евгенія Александровна. — Я увожу его за-границу. Вѣдь эти похороны тамъ совершатся скоро. Онъ вернется какъ разъ къ сроку, чтобы ѣхать со мною.
Княгиня нетерпѣливо пожала плечами. Ее раздражало это легкомысліе.
— Извините, я, право, не понимаю вашего взгляда на дѣло воспитанія вашего сына, сказала она сухо. — Сперва мальчика портили здѣсь, теперь вы позволяете ему уклоняться отъ занятій. Что-же изъ него выйдетъ? Ныньче онъ не будетъ держать экзаменовъ потому, что хоронитъ тетку и ѣдетъ отдыхать за-границу; въ будущемъ году опять найдется какой-нибудь предлогъ ускользнуть отъ экзаменовъ…
— Я думаю, княгиня, я имѣю полное право смотрѣть на это дѣло, какъ я считаю нужнымъ, рѣзко отвѣтила Евгенія Александровна.
— Но я увѣрена, что вашъ мужъ вполнѣ согласился-бы со мною, сказала княгиня.
— Мой мужъ… а вотъ кстати и онъ, сказала Евгенія Александровна и обратилась къ Ивинскому, который пробирался къ ней, чтобы пригласить ее ѣхать домой. — Мы, Жакъ, дебатируемъ съ княгиней на счетъ Евгенія, княгиня никакъ не желаетъ понять, что нельзя лишать мальчика послѣдняго утѣшенія проводить тѣло покойной княжны до могилы…
— Когда отъ этого пострадаетъ ученье, запущенное и безъ того, докончила княгиня. — Мнѣ кажется, долгъ прежде всего. Прежде всего нужно дѣлать свое дѣло.
— Это отчасти правда, вставилъ свое замѣчаніе Ивинскій.
— Конечно, правда! сказала княгиня. — Я очень понимаю, что ему тяжела эта утрата, какъ и всѣмъ намъ, но ради этого не бросаемъ-же мы всѣ своихъ дѣлъ, своихъ занятій…
Въ эту минуту Евгеній подошелъ совсѣмъ близко къ разговаривавшимъ. Онъ хотѣлъ что-то сказать, но Евгенія Александровна не дала ему выговорить ни слова и взяла его за подбородокъ.
— Взгляните, какой онъ у меня блѣдненькій! съ чувствомъ сказала она. — Гдѣ ему еще мучиться съ экзаменами! Нѣтъ, нѣтъ, во всякомъ случаѣ — поѣдетъ онъ или не поѣдетъ провожать покойницу — экзаменоваться я ему не позволю и увезу его за-границу!