Чужие грехи

— C'est drôle! воскликнетъ она съ свойственною ей развязностью рыночной торговки.

Только мысль о томъ, какъ бы не опоздать, тревожила теперь молодую женщину и потому она торопилась, какъ никогда. Ни разу въ жизни ей еще не приходилось одѣваться такъ быстро, безъ помощи горничной, не сидя у зеркала, не капризничая ради плохо пришпиленнаго горничною бантика. Но даже въ этой поспѣшности была для нея своего рода прелесть; эта необходимость скорѣе одѣться отвлекла ее отъ болѣе серьезныхъ думъ о своемъ положеніи, о мужѣ, о дѣтяхъ. Мысль о послѣднихъ даже мелькомъ не проскользнула въ ея головѣ, такъ какъ они не играли никакой роли во всей этой исторіи. Черезъ четверть часа она была одѣта; она выходила по черному ходу изъ дома съ изящнымъ сакъвояжемъ въ рукахъ, спустивъ вуаль на глаза. Пройдя дворъ и выходя изъ воротъ, она услыхала шумъ подъѣзжающаго въ подъѣзду экипажа и пугливо остановилась подъ воротами, прижавшись въ стѣнѣ.

— Возьмите вещи и отнесите ихъ на верхъ! послышался ей знакомый голосъ.

Это былъ голосъ ея мужа. Она какъ-бы замерла на мѣстѣ и ждала, когда унесутъ вещи, когда отъѣдетъ наемная карета, когда можно будетъ выйдти изъ подъ воротъ. Ей было и жутко, и хорошо, какъ шалуньѣ-дѣвочкѣ, спрятавшейся отъ строгой гувернантки. Она знала, что мужу не придетъ въ голову заглянуть подъ ворота, и въ тоже время чего-то боялась, даже преувеличивала въ себѣ ни на чемъ не основанный страхъ, какъ будто тѣшась этимъ жуткимъ ощущеніемъ. Въ ея головѣ промелькнула даже мысль, что этотъ случай нужно будетъ разсказать и Бетси, и Мишелю, — разсказать, какъ она напугалась, какъ она была на волосокъ отъ опасности, какъ она совсѣмъ прижалась къ стѣнѣ, боясь упасть въ обморокъ. Прошло нѣсколько мучительныхъ и сладкихъ минутъ, наконецъ, все утихло, экипажъ отъѣхалъ и она рѣшилась, озираясь, украдкою выйдти изъ засады. Она пошла быстро, дошла до перваго извозчика, торопливо наняла его и поѣхала. И вдругъ ей стало и легко, и весело, точно она уже кончила всѣ объясненія, точно впереди не предстояло никакихъ тревогъ, точно она порвала всѣ связи съ прошлымъ.

Въ это время у парадной двери ея квартиры раздался рѣзкій звонокъ. Горничная отворила дверь.

— Владиміръ Аркадьевичъ! Вотъ-то не ждали! Здравствуйте, сударь! говорила она, встрѣчая барина.

— Примите вещи, Даша! проговорилъ баринъ, сбрасывая на стулъ пальто.

Это былъ высокій и стройный блондинъ, съ худощавымъ, блѣднымъ и холоднымъ лицомъ; его приличныя манеры, приличная одежда, приличный тонъ сразу бросались въ глаза. Взглянувъ на него, можно было, не ошибаясь, сказать, что это человѣкъ, выросшій въ хорошемъ кругу, занимавшій почетное положеніе въ обществѣ, придававшій большое значеніе внѣшности и брезгливо сторонившійся отъ всѣхъ, кто былъ ниже его. Ему было лѣтъ тридцать пять, но онъ былъ моложавъ, его походка была легка. Его красиво подстриженныя бакенбарды, его англійскій проборъ, его гладко выбритый подбородокъ дѣлали его лицо какимъ-то чистенькимъ, офиціальнымъ, нѣсколько сухимъ и похожимъ на модную картинку. Вслѣдъ за нимъ въ переднюю швейцаръ внесъ багажъ.

— Папа, папа! кричали дѣти, выбѣжавъ. изъ дѣтской и бросаясь къ отцу. — Пріѣхалъ! пріѣхалъ! Мама, мама, папа пріѣхалъ! кричали они, поцѣловавъ отца и потомъ бросившись въ залъ искать мать.

— Барыня сейчасъ только ушли! сказала горничная, обращаясь къ барину.

— Гдѣ же мама? Мамы нѣтъ? спрашивали съ недоумѣніемъ вернувшіяся дѣти и снова бросились въ отцу съ дѣтскими ласками.

Отецъ приласкалъ ихъ довольно холодно и сдержанно. Онъ ихъ вообще не особенно любилъ, такъ какъ это были дѣти женщины, «испортившей его жизнь».

— Не знаете, куда ушла барыня? спросилъ онъ у горничной.

— Не знаю-съ! По черной лѣстницѣ сейчасъ ушли, отвѣтила горничная.

— Что за фантазія! проговорилъ баринъ, пожимая плечами. — Давайте завтракать, я голоденъ. Ну, а вы не шалили? Умниками были безъ меня? небрежно спросилъ онъ у дѣтей,

— Умниками! отвѣтили дѣти, ласкаясь къ отцу. — Ты игрушекъ привезъ?

— Привезъ, привезъ всего! небрежно отвѣтилъ отецъ. — Сперва позавтракаемъ, а потомъ разберемъ все.

Онъ прошелъ въ свой кабинетъ умыться и переодѣться, потомъ прошелъ въ комнату жены, находившуюся рядомъ съ его кабинетомъ. Тамъ все было въ безпорядкѣ. Утренняя блуза жены лежала на полу, ящички туалета были открыты, около кушетки на коврѣ лежала оброненная его женою книга. Это поразило его. Онъ не зналъ, чему приписать этотъ безпорядокъ. Въ его домѣ этого не допускалось.

— Вы, Даша, еще не убирали комнату барыни? спросилъ онъ горничную, выходя въ столовую.

— Нѣтъ-съ, убирала, Владиміръ Аркадьевичъ, отвѣтила горничная.

— Тамъ все разбросано, сказалъ онъ. — Что за безпорядокъ!

Горничная съ недоумѣніемъ взглянула на него и проговорила:

— Не знаю-съ!

— Ну, давайте завтракать! сказалъ онъ, садясь съ дѣтьми за столъ.

Дѣти болтали безъ умолку, но отецъ слушалъ ихъ уже разсѣянно. Его какъ-то помимо его воли тревожили вопросы, зачѣмъ его жена ушла по черной лѣстницѣ, почему у нея въ комнатѣ такой безпорядокъ, куда она могла уйдти до завтрака, не приказавъ нанять себѣ экипажа, пѣшкомъ? Онъ столько разъ твердилъ ей, что порядочныя женщины не ходятъ пѣшкомъ однѣ. Завтракъ былъ конченъ, началось развязыванье и разсматриванье багажа. Черезъ нѣсколько минутъ привезли еще нѣсколько чемодановъ. Дѣти суетились, прыгали и смѣялись около этихъ бауловъ, саковъ и ящиковъ, но отецъ уже былъ хмуръ и неразговорчивъ.

— А мнѣ платьице привезъ? говорила дѣвочка, роясь въ привезенныхъ вещахъ.

— Рано еще о нарядахъ думать! сухо замѣтилъ ей отецъ.

— Это мнѣ? Мнѣ? закричала она, вытащивъ какую-то яркую ткань и накинувъ ее себѣ на плечи передъ зеркаломъ.

— Отъ земли еще не выросла, а кокетничать учишься! еще болѣе рѣзко проговорилъ онъ.

Онъ начиналъ сердиться на дочь, находя въ ней сходство съ женою, на которую онъ почему-то уже серьезно негодовалъ теперь. Переходы отъ обычнаго холоднаго тона къ раздражительности были у него вообще очень быстры и онъ не считалъ нужнымъ сдерживать себя въ своей семьѣ.

— Папа, а мнѣ Миша подарилъ саблю, вдругъ сказалъ сынишка, разсматривая какую-то привезенную отцомъ вещь.

— Какой Миша? спросилъ отецъ.

— Да развѣ ты не знаешь?.. Миша… Михаилъ Егоровичъ, пояснилъ сынъ.

— Никакого я Михаила Егоровича не знаю, сказалъ отецъ.

— Да Олейниковъ, Михаилъ Егоровичъ, продолжалъ пояснять сынъ. — Помнишь Олейникова?

— Олейниковъ? Онъ бывалъ здѣсь? спросилъ отецъ, сдвигая брови.

Онъ не любилъ этого Олейникова, какъ одного изъ родственниковъ и старыхъ друзей своей жены. Олейникову было отказано отъ дома съ первыхъ же дней женитьбы Владиміра Аркадьевича.

— Какъ же! бы-валъ! произнесъ протяжно сынъ. — Онъ мнѣ новыя игрушки привезъ! Я его очень, очень люблю, папа! Онъ мнѣ обѣщалъ пистолетъ подарить.

— Попрошайка! Тѣхъ только и любишь, кто даритъ! гнѣвно проговорилъ отецъ. — Пошелъ прочь!

Онъ поднялся отъ чемодановъ и прошелся по комнатѣ. Въ его головѣ проносились очень невеселыя мысли, какія-то тяжелыя воспоминанія.

— Ступайте въ дѣтскую, вы тутъ только мѣшаете! проговорилъ онъ дѣтямъ. — Сведи ихъ къ нянькѣ, обратился онъ къ лакею и, когда дѣти вышли, спросилъ горничную: — Михаилъ Егоровичъ Олейниковъ сегодня былъ?

— Были-съ, передъ вами только-что были, отвѣтила горничная.

— Часто навѣщалъ насъ? спросилъ баринъ.

— Какъ-же-съ, каждый день бывали, отвѣтила горничная. — Ужь очень ихъ дѣти любятъ наши, такъ любятъ…

— Ахъ, что вы тутъ роетесь! раздражительно перебилъ ее баринъ. — Безъ васъ все это развернутъ и развяжутъ. Ступайте!

Горничная сконфуженно поднялась съ пола и вышла.

— На барина, ужь извѣстно, ничѣмъ не угодишь, проворчала она.

Владиміръ Аркадьевичъ заходилъ по комнатѣ. Отрывки какихъ-то смутныхъ подозрѣній, какихъ-то тревожныхъ опасеній носились въ его головѣ. Онъ вспомнилъ, что онъ, кажется, видѣлъ Олейникова, когда проходилъ съ парохода между двумя рѣшетками въ зданіе таможни. Да, точно, это была пряничная мордочка Олейникова, смотрѣвшая на него у рѣшетки съ такими широко раскрытыми, изумленными глазами. Олейниковъ даже, кажется, намѣревался поклониться ему, Владиміру Аркадьевичу, и съ какой-то глупой улыбкой поднялъ руку къ шляпѣ. Да, это былъ онъ. Потомъ Олейниковъ, вѣроятно, заѣхалъ извѣстить его жену объ его пріѣздѣ и она ушла. Зачѣмъ? Куда? Къ нему, къ этой тряпкѣ, къ этому Молчалину, къ этой мѣщанской душонкѣ? Что же онъ ея любовникъ? Отчего же и нѣтъ? Смазливая рожица, угодливый характеръ, безбородая юность! Отчего и не взять его въ любовники? Первый-ли это ея любовникъ? Онъ, Владиміръ Аркадьевичъ, сомнѣвался въ этомъ. Онъ даже сомнѣвался теперь, что его дѣти дѣйствительно его дѣти. Это сомнѣніе не разъ приходило ему въ голову и прежде. Ревнивыя подозрѣнія вызывали не мало семейныхъ сценъ, не мало слезъ и истерикъ его жены. Эти сцены снова возникали передъ нимъ и онъ кусалъ себѣ губы, барабанилъ пальцами по стеклу окна, смотря безцѣльно на улицу. Чѣмъ сдержаннѣе старался онъ быть всегда въ своемъ кругу, на службѣ, тѣмъ тяжелѣе переживалъ онъ разныя внутреннія тревоги и бури. Эти тревоги и бури поднимались въ немъ при каждой мелочной непріятности. Внутреннее волненіе охватывало его и теперь и онъ не зналъ, что дѣлать. Не пройдти-ли опять къ ней въ будуаръ, можетъ быть, тамъ есть письмо къ нему, какое-нибудь объясненіе. Онъ быстрыми шагами вошелъ въ комнату жены. Тамъ царилъ прежній безпорядокъ. Владиміръ Аркадьевичъ началъ рыться въ письменномъ столѣ, въ туалетныхъ ящикахъ жены. Ему попадались подъ руку какія-то мелочи: бантики, засохшіе цвѣты, медальоны, визитныя карточки, ордена, раздаваемыя танцующимъ кавалерамъ. «Все сувениры! промелькнуло въ его головѣ. — Мелкія сокровища мелкой душонки!» Наконецъ, онъ напалъ на клочекъ какой-то бумажки и сталъ читать: «Женя, сегодня я не могу быть у тебя вечеромъ. Цѣлую тебя», читалъ онъ. Подъ этими строчками, набросанными карандашёмъ, не было подписи, онъ не зналъ этого почерка, но онъ видѣлъ ясно, что это мужской почеркъ, что это адресовано къ его женѣ. «Ну, да, чего же еще больше!» пробормоталъ онъ, комкая клочекъ бумажки. «Нѣтъ-ли еще писемъ?» Онъ началъ было снова рыться въ ящикахъ, но тотчасъ же съ презрительной усмѣшкой, исказившей его лицо, задвинулъ ихъ. «Впрочемъ, на что они мнѣ! Довольно и одного этого!» проговорилъ онъ, вставая. По его лицу продолжала блуждать все таже не хорошая, саркастическая усмѣшка. Вѣроятно, именно этой усмѣшки и боялась его жена. «Ну да, любитъ другого, бѣжала, бросила!.. Что станутъ говорить?.. промелькнуло въ его головѣ и онъ сжалъ себѣ виски концами тонкихъ пальцевъ. — Сдѣлаться сказкой города — этого только не доставало!»