Страница 22 из 27
— Что съ вами? Вы совсѣмъ на себя не похожи, — замѣтилъ онъ. — То слишкомъ разсѣянны и грустны, то не въ мѣру веселы…
— Скучно, такъ и скучаю, весело, такъ и веселюсь, — отвѣчала Лизавета Николаевна. — День на день не придется.
— Такъ-то оно такъ, только прежде у васъ всякій день на день приходился. Когда ни придешь къ вамъ, всегда вы распѣваете, всегда вашъ смѣхъ слышится…
— Ребячество было!
— А теперь вдругъ выросли и состарились?
— Ну да, вдругъ выросла и состарилась, — раздражилась Лиза за этотъ вопросъ.
— Да вы не сердитесь! — мягко и ласково замѣтилъ Иванъ Григорьевичъ. — Вы знаете, что я васъ ребенкомъ на рукахъ нашивалъ, такъ не могу я не интересоваться нами. Не идете ли вы по опасному пути?
Баскакова отвернулась, избѣгая зоркихъ глазъ Борисоглѣбскаго, и стала обрывать листы на сорванномъ цвѣткѣ. Они шли по саду.
— Знаете ли, что про васъ управительскія барышни толкуютъ, — началъ онъ, продолжая пристально и настойчиво смотрѣть на Лизу и желая добиться объясненія.
Она вся вспыхнула и сдвинула брови.
— Что мнѣ за дѣло, что про меня говорятъ? — сердито произнесла она. — Говорить не запретишь людямъ. Пусть выдумываютъ, что имъ угодно. А если и правду говорятъ, такъ я ничего не боюсь!
— Да, сплетенъ и не слѣдуетъ бояться, — серьезно замѣтилъ Иванъ Григорьевичъ. — Нужно бояться только послѣдствій тѣхъ поступковъ, которые вызвали сплетни.
Баскакова сдѣлала нетерпѣливое движеніе и, кажется, хотѣла прекратить разговоръ. Но Борисоглѣбскій и не думалъ о прекращеніи бесѣды.
— Для серьезныхъ цѣлей можно жертвовать своей репутаціей и не стараться устранить всѣ поводы къ пересудамъ, — говорилъ онъ. — Но дѣлаться жертвой людскихъ толковъ ради какого-нибудь петербургскаго шалопая, развращеннаго до мозга костей барича, нахватавшагося разныхъ фразъ неуча, — это, право, нелѣпо. Тутъ надо вывести людей изъ заблужденія.
— Какое право вы имѣете чернить человѣка, котораго вы не знаете и который, можетъ-быть, дорогъ мнѣ? — строптиво замѣтила Баскакова, не желая показать Борисоглѣбскому, что уже поняла свою ошибку и страшно платится за это. — И кто далъ вамъ, вообще, право вмѣшиваться въ моя дѣла?
— Недаромъ я сказалъ, что вы перемѣнились, — дружески промолвилъ Иванъ Григорьевичъ. — Прежде, бывало, всякую мелочь изъ своей жизни спѣшите мнѣ передать, сердитесь, если и я не разскажу во всѣхъ подробностяхъ, что я дѣлалъ, что со мной случилось. А теперь говорите, что я вмѣшиваюсь въ чужія дѣла, когда я хочу узнать, что сдѣлалось съ вами. Вѣдь другихъ повѣренныхъ у васъ и прежде не было, а теперь-то не найдется и недавно. Ну, да бросимъ этотъ разговоръ, если онъ вамъ непріятенъ…
— Не сердитесь, другъ мой! — ласково промолвила Лиза. — Я раздражаюсь теперь изъ-за пустяковъ. Это пройдетъ. Мнѣ иногда и самой становится и досадно, и смѣшно… А знаетѣ ли что? Вѣдь я думаю на зиму въ Петербургъ уѣхать… Я вамъ когда-нибудь все подробно разскажу, когда буду поспокойнѣе… Тогда и зимой будемъ видѣться. Я буду учиться и работать буду въ Петербургѣ. Жаль мнѣ только, что ребятишки наши безъ меня не будутъ учиться. Ну, да авось я буду въ состояніи послѣ и для нихъ что-нибудь сдѣлать. У меня есть уже на это разные планы. Обдумать надо все хорошенько…
— Что-жъ, дай Богъ, дай Богъ, чтобы все хорошо уладилось! — замѣтилъ Иванъ Григорьевичъ, не понимая еще, хочетъ ли Лизавета Николаевна одна ѣхать въ столицу, или ѣдетъ по чьему-нибудь приглашенію.
Онъ зналъ, что въ Петербургѣ у нея есть богатая тетка — вдова.
— Да вы, кажется, сомнѣваетесь въ успѣхѣ моихъ плановъ? — спросила Лиза.
— Я ничего не знѣю, — въ чемъ же мнѣ сомнѣваться? Можетъ-быть, дѣло и хорошее, можетъ-быть, и я ему порадуюсь, когда узнаю все вполнѣ. Ну, а покуда извѣстно мнѣ только неказистыя сплетни, да личность, которой я не довѣряю, вотъ и все. Во всякомъ случаѣ помните только пословицу: десять разъ примѣрь, да одинъ разъ отрѣжь, не забывайте и того, что одинъ умъ — хорошо, а два — лучше.
Баскакова закусила губу и промолчала. Она ясно видѣла, что Борисоглѣбскій еще и не подозрѣваетъ, какъ далеко она зашла въ своемъ увлеченіи. Ей даже на минуту хотѣлось объяснить все своему пріятелю, чтобы разомъ покончить всѣ толки и выспрашиванья съ его стороны. Но не то стыдливость женщины, не то настойчивость твердаго характера, желавшаго все сдѣлать безъ чужой помощи, заставили Лизавету Николаевну не посвящать Борисоглѣбскаго во всю суть дѣла. Иванъ Григорьевичъ еще разъ далъ совѣтъ Баскаковой беречь ссбя и распрощался съ нею въ довольно грустномъ настроеніи духа.
Несмотря на выносливые нервы, на привычку спокойно терпѣть всякія невзгоды, на отсутствіе разныхъ блестящихъ плановъ будущей жизни, онъ теперь тоскливо смотрѣлъ на совершавшійся передъ его глазами фактъ. Ему порою казалось, что предотвратить гибель молодой дѣвушки уже не въ его власти, иногда же онъ думалъ: «Да какое право я имѣю утверждать, что она гибнетъ; можетъ-быть, этотъ человѣкъ еще не успѣлъ окончательно испортиться, я она сумѣетъ поднять его; она не дюжинная натура!» Но, во всякомъ случаѣ, ясно для Борисоглѣбскаго было только одно, что эта дѣвушка въ обоихъ случаяхъ погибнетъ для него. Но что она ему? ни разу не задавалъ онъ себѣ этого вопроса прежде. И зачѣмъ было задавать? Они росли вмѣстѣ; привыкли другъ къ другу; были дружны, какъ брать и сестра; ни особенныхъ порывовъ, ни особенныхъ охлажденій не было между ними въ теченіе всей жизни; ихъ заботы другъ о другѣ, ихъ бесѣды, все было такъ ровно, буднично, что не для чего было анализировать своихъ взаимныхъ отношеній. Привыкли другъ къ другу, ну, и продолжаютъ знакомство. Привычка къ существовавшему теченію ихъ жизни была такъ сильна, что имъ даже не приходило въ голову вопросовъ о томъ, что въ будущемъ все это можетъ измѣниться, что молодые люди не могутъ оставаться до безконечности въ такихъ отношеніяхъ, что Лизавета Николаевна можетъ выйти замужъ, что для ея мужа можетъ показаться странною и подозрительною эта дружба жены съ молодымъ человѣкомъ, а въ Иванѣ Григорьевичѣ можетъ пробудиться зависть къ этому человѣку, ставшему гораздо ближе къ его старой пріятельницѣ, чѣмъ стоитъ онъ. Теперь Иванъ Григорьевичъ видѣлъ, особенно изъ послѣднихъ теплыхъ словъ Лизы, что ихъ отношенія продолжаютъ, повидимому, оставаться неизмѣнными, но ему вдругъ стало тяжело, какъ будто они перестали удовлетворять его, какъ будто онъ кого-то хотѣлъ отодвинуть съ дороги, чтобы ближе подойти къ Баскаковой.
«Экая подлая натура-то у человѣка, — разсуждалъ онъ со своей обычной ироніей. — Сколько лѣтъ жилъ около молодой дѣвушки и никогда не подумалъ спросить себя: а какого рода чувства, братецъ, питаешь ты къ ней? А вотъ какъ полюбила она другого, когда она, можетъ-быть, вполнѣ счастлива будетъ, когда, можетъ-быть, и ты можешь оставаться на старомъ положеніи, — такъ и оказывается, чти старыхъ-то отношеній мало, что завидно становится чужое счастье, что просто-на-просто ты любилъ ее. Когда кусокъ хлѣба у человѣка передъ носомъ былъ, такъ онъ и не думалъ о голодѣ, а взяли этотъ кусокъ хлѣба другіе, такъ вдругъ и оказывается, что и голоденъ-то человѣкъ, что а прожить-то не можетъ онъ безъ этого куска… Да глупости! можно прожить. Не поколѣю съ голоду, ну, потерплю, поскучаю, а тамъ другихъ встрѣчу, съ которыми характеромъ сойдусь, — не клиномъ же свѣтъ сошелся!»
Эти разсужденія, однако, нисколько не успокоивали Борисоглѣбскаго, хотя онъ, вслѣдствіе рѣшимости перетерпѣть горе, сталъ усиленнѣе заниматься, больше охотиться, чаще просиживать въ бесѣдахъ съ привольскими мужиками.
— Разсѣянья ищу, какъ скучающая барыня, — подтрунивалъ онъ надъ собой, съ обычною добродушною насмѣшливостью, а у самого кошки на сердцѣ скребли…
Лизавета Николаевна продолжала бороться съ собою и казаться твердою. Она изрѣдка посѣщала на день, на два привольскій дворецъ; иногда на полчаса заѣзжалъ къ Бабиновку Михаилъ Александровичъ; но и въ Привольѣ, и въ Бабиновкѣ Лизавета Николаевна избѣгала встрѣчъ съ Задонскимъ наединѣ. Однажды ей не удалось избѣжать подобнаго свиданія, и Михаилъ Александровичъ сталъ просить у нея прощенія, сталъ бичевать себя.