Страница 55 из 127
Штабс-капитан опять смолк и задумался, слегка барабаня пальцами по подоконнику.
— Да вот возьмем для примера хоть историю вашей Скворцовой, — продолжал он через минуту. — До чего мог довести ее белокопытовский приют? До могилы, до разврата… Ведь вы хорошо знаете теперь приютскую жизнь: дети болеют и мрут в приюте, как мухи; другие выходят на места горничными и развращаются; третьи не выносят приютской жизни и бегут, их ловят и жестоко наказывают, секут взрослых при всех воспитанницах, сразу убивают девичью стыдливость палачи. Скворцова бежала — ей грозило законное наказание. Все это не случайности; все это обыденные явления вашей приютской жизни. Ведь там и бегство не редкость и порки при всех воспитанницах не диво. У этих извергов жалости не ищите. Белокопытовы губят детей среди белого дня, нагло именуя себя человеколюбивыми людьми. Но вы заступились за Скворцову, и чисто случайно ваши отношения к княгине помогли вам спасти ее от розог… Ну, а дальше что? Спасете ли вы ее от будущей нищеты, или от разврата, или от горькой жизни горничной у мелких господ?.. Вот и ваша Дашурочка умирает теперь, а разве это что-нибудь неожиданное, случайное? Ведь вы, я думаю, сами, милейшая Катерина Александровна, уже давно предчувствовали, что она стоит одною ногой в гробу…
Лицо Катерины Александровны делалось все серьезнее и серьезнее; речи штабс-капитана уясняли ей многое, что до сих пор только смутно бродило в ее уме. Она уже не просто слушала его, но и сама мысленно дополняла его примеры неслучайности горя и случайности счастья. Наконец она как будто что-то вспомнила и обернула лицо к старику.
— Но, Флегонт Матвеевич, у меня есть и не обыденное, а случайное горе, — проговорила она. — Совершенно неожиданно княгиня распорядилась моею судьбой и сватает мне жениха. Послушать ее я не могу; не послушать — значит нажить себе неприятности.
— Что же тут неожиданного? — спросил старик. — Или вы думали, что вам даром дают деньги? Или вы думали, что вам даром протежируют? Нет, милейшая Катерина Александровна, этими деньгами, этими протекциями люди делают бедняков своими крепостными, своими шутами, своими шпионами, своими приживалками, своими молельщиками. Возьмете вы деньги и захотите быть вполне свободной, вздумаете запретить благодетелям врываться в вашу домашнюю жизнь, в ваш угол — вас назовут неблагодарной и вышвырнут вон. Я видел, милейшая Катерина Александровна, на своем веку и таких благодетельниц, которые не только сами приезжали осматривать квартиры своих приживалок, но возили туда своих знакомых; показывали конуры своих облагодетельствованных нищих, как логовища диких зверей; распоряжались в этих конурах; приказывали убрать в каморках то или другое тряпье; приказывали выкинуть с окна какой-нибудь горшок с бальзамином, чтобы он не заслонял доступ света в конуру, хотя, может быть, бедняку был гораздо дороже этот бальзамин, чем несколько лишних лучей света…
Катерина Александровна с упреком взглянула на старика.
— И вы, вы сами советовали мне не отказываться от помощи ближних! — с горечью воскликнула она.
— Я в теперь советую вам выжать все, что можно, из них, — спокойно ответил штабс-капитан, — а потом, потом вы можете плюнуть на них, если они этого стоят… — Послушайте, милейшая Катерина Александровна, — мягко проговорил он, с отеческою лаской положив ей на плечо руку, — наша жизнь сложилась так дурно, что бывают минуты, когда приходится человеку или утонуть, или взяться за доску, которую случайно подает ему с берега благодетельный человек… В такие минуты я всегда посоветую взяться за доску… Да, впрочем, тут и советовать нечего; каждый дорожит своею жизнью и не только за доску схватится, но если нужно, то купит свое спасение убийством ближнего… Я дольше вас жил на свете и мне не раз приходилось хвататься за подобные доски; потому я знаю, как тяжело сознавать, что ты, ни в чем не повинный, может быть, даже принесший услуги ближним, имеющий законное право на бестревожную жизнь, ничем не застрахован от гибели, брошен в море, на жертву волнам, без спасительной лодки, без всякой защиты… Это сознание тяжело вам, но поверьте, что оно еще тяжелее тому, кто и передумал многое, и перечитал немало, и видел на своем веку виды и, вдобавок ко всему, щеголяет на одной ноге не ради собственного удовольствия, а ради того, что и он когда-то честно и смело служил на пользу общую. Но все же жить хочется и поневоле берешься за доску, протянутую ближним… Я вот иногда пьянствую, как вспомню все это…
Штабс-капитан проговорил эти слова как-то глухо и, нахмурив брови, умолк на минуту. Катерина Александровна с изумлением и участием взглянула на старика. Ее поразило неожиданное открытие, и снова ей вспомнился ее отец. У нее сжалось сердце. Она впервые сознавала, что и как переживал этот, по-видимому, невозмутимо спокойный, вечно добрый философ.
— Но этого мало, — спокойнее продолжал старик через минуту. — Мало того, что мы брошены в море без кормила, без весла, мало того, что мы вечно должны хвататься за доски благодетелей, я должен вам сказать, что эти благодетели не что иное, как ростовщики, дающие свой грош за большие проценты: они хотят за свой грош купить вашу волю и в то же время приобрести себе угол в царстве небесном. Не рубль на рубль они берут, а душу человека и вечное спасение за рубль выторговать думают. Стала бы вам помогать графиня Белокопытова — она начала бы справляться, теплится ли у вас лампада, ходите ли вы к заутрене и к ранней обедне, ведете ли вы отшельническую жизнь, едите ли постное по средам и пятницам. Помогла бы вам какая-нибудь любящая сплетни барыня, вы были бы обязаны передавать ей все, что делается в приюте, что делается в вашей семье, что делается между знакомыми вам бедняками, вы были бы должны собирать вести отовсюду и приносить их к ней. Помогала бы вам скучающая барыня, вы были бы должны веселить ее чем-нибудь, являться к ней с вечной улыбкой. Ваша благодетельница — добродушная княгиня Гиреева; она хочет окончательно устроить вашу участь и потому сватает вам жениха. Ей нет дела, что вы, может быть, уже любите кого-нибудь, она знает только то, что предлагаемая ею партия выгодна, что она не допустит вас до гибели, если вы повинуетесь ей, и потому выдает вас замуж, как выдавала своих дворовых. «Ведь дворовые были обеспечены, были сыты, обуты и одеты, значит, были и счастливы, — думает она, — ну, и Прилежаева будет обеспечена, сыта, обута и одета, а значит, будет и счастлива». Она ведь права, она купила вас своими рублями.
В ровном голосе штабс-капитана звучала едва уловимая горькая ирония.
— Что же делать, что делать? — воскликнула Катерина Александровна.
— Сделать ненужными доски благодетелей, — проговорил штабс-капитан. — Сделать по крайней мере то, чтобы эти доски были нужны как можно реже.
— Я вас не понимаю, — промолвила молодая девушка.
— Вы же сами начали это делать, стремитесь это сделать, — произнес старик. — Вы хотите дать образование детям, то есть дать им один из более верных способов зарабатывать кусок хлеба. Вы сами по себе знаете, что без образования не очень-то широкий путь открыт человеку… За какое дело можете вы взяться? В горничные, в няньки идти, швеей быть, в приюте служить — вот и все. Не можете вы ни школы открыть, ни в гувернантки идти, ни акушеркой быть.
Катерина Александровна вздохнула.
— Знаете ли вы, Флегонт Матвеевич, что я теперь начинаю бояться, что и все мои мечты об образовании детей так и останутся мечтами, — проговорила она. — Я думала поднять их на свои деньги; я копила, копила, а теперь у меня уже почти ничего нет: все уходит на леченье Даши… Мне страшно становится, как подумаю, что начну опять я копить, а там вдруг сама заболею или мать сляжет и все снова уйдет на лекарства…
Штабс-капитан задумался.
— Не так вы начали, — проговорил он. — Вы начали дело как дитя, не знающее жизни. Нужно было прямо хлопотать об отдаче детей в казенные заведения. Антона в гимназию пристроить, Мишу ну хоть в гатчинское училище отдать, Дашу в николаевский институт… Самим вам не вытянуть их на свет божий. Да если бы и вытянули, так потом пришлось бы на их шее сидеть. Вам надо для себя копейку сберечь, хоть кое-как добыть более верный кусок хлеба. На песке строить здание не приходится. Вот и я тоже хотел бы своих воинов под своим крылом воспитывать, а все-таки отдал на казенные хлеба. Все мы под богом ходим: сегодня живы, завтра умрем; тогда дети-то что станут делать?