Страница 29 из 44
— Ну, что? — спрашиваю.
— Оправдали, — говоритъ Миша.
Гляжу я только на Олю, стоитъ она задумчивая, нерадостная, точно не того она ждала, не того желала. Я стала креститься.
— Гдѣ же, говорю, Николаша?
— Поѣхалъ благодарить адвоката, товарищи сошлись поздравлять, — отвѣтилъ Миша, тоже хмурый, сдержанный.
Оля ни слова, точно замерла. «Что это съ ними, думаю. Или хотѣли, чтобъ мальчика въ Сибирь упекли?» Протянули мы кое-какъ день до вечера, точно послѣ похоронъ. Вечеромъ пріѣхалъ Николаша, возбужденный, радостный, цѣлуетъ руки у Оли.
— Вотъ и я! — говоритъ. — Видишь, не засидѣлся съ пріятелями. Теперь скорѣй устроить дѣла и свадьба, свадьба!
Оля улыбнулась, точно ожила, развеселилась.
— А я ужъ боялась, — начала она.
— Ну, вотъ еще! — перебилъ онъ. — Нѣтъ, довольно, урокъ хорошій данъ!.. Эти вещи не забываются, довольно одного того, что я ускорилъ смерть отца…
Онъ сдвинулъ брови.
— Бѣжать бы отъ самого себя хотѣлъ, — сказалъ онъ мрачно. — Мнѣ страшно войти въ нашъ домъ, какъ я все вспомню… И за что онъ изъ-за меня, что я ему?..
Онъ стиснулъ зубы, вспомнивъ, должно-быть, послѣднее объясненіе съ отцомъ.
— Оставайся у насъ, — сказала я спроста.
— Нѣтъ, какъ же, — замѣтилъ онъ. — Это совсѣмъ неловко! Нѣтъ, ничего, надо все пережить, все выпить до дна. И такъ слишкомъ легко отдѣлался…
Говорить онъ это, а самъ, вижу я, волнуется, тревожится, посидѣть на мѣстѣ не можетъ, точно ни со своими думами, ни со своими желаніями справиться не можетъ. «Ну, и то сказать, — подумала я, — тяжелое время пережилъ, опомниться, въ себя придти еще не можетъ…»
Начались у него съ этого, дня хлопоты по утвержденію въ правахъ наслѣдства, по вводу во владѣніе имѣніемъ, возня съ бумагами, съ нотаріусами, съ адвокатами. Почти каждый день заглядывалъ онъ хоть на часокъ къ намъ, но всегда озабоченный, всегда суетливый. Олѣ все подарки привозилъ.
— Зачѣмъ ты тратишься! — говоритъ, бывало, она. — Развѣ это мнѣ нужно?
— Да я бы тебѣ всѣ брильянты скупилъ, — скажетъ, бывало, онъ:- чтобы всю, всю тебя засыпать ими.
Она только пожметъ плечами.
— Самъ пріѣзжай почаще — это лучшій подарокъ для меня, — говоритъ она.
Онъ начнетъ цѣловать ея руки.
— Дорогая моя, милая! И за что ты меня такъ любишь? Не стою я такой любви. Безхарактерный, негодный, гадкій я человѣкъ…
Говоритъ это, а у самого въ голосѣ и на глазахъ слезы.
— Старайся сдѣлаться хорошимъ, — съ улыбкой замѣчаетъ она.
Онъ только вздохнетъ.
— И не вѣрится, чтобы я могъ сдѣлаться инымъ человѣкомъ. Вѣры у меня въ себя нѣтъ, силъ нѣтъ…
И потомъ вдругъ ободрится:
— Да нѣтъ, ты поможешь, ты поддержишь меня? Да, вѣдь? Скорѣй бы кончить дѣла и тогда…
— Да для чего ты хочешь прежде кончить дѣла, а потомъ жениться? Развѣ теперь нельзя?
— Но какъ же? Тутъ нужно разъѣзжать, вотъ въ имѣніе нужно съѣздить…
— Ну, вмѣстѣ будемъ ѣздить…
— Да, да, и то правда…
Онъ встрепенулся, когда она это сказала, ухватился за эту мысль, заторопился свадьбой…
— Боюсь я, кутитъ онъ, — какъ-то замѣтилъ мнѣ Миша.
— Что ты, у него дѣла, — сказала я, испугавшись.
— Да, дѣла и кутежи, кутежи и дѣла, и чего больше — это одинъ Богъ знаетъ! — продолжалъ онъ. — Не можетъ онъ вырваться изъ кружка своихъ товарищей. Теперь они еще больше осѣтятъ его. Ну, и за нѣсколько мѣсяцевъ воздержанія нужно же себя вознаградить. Потомъ угрызенія совѣсти. Э, да кто разберется въ этой душѣ!.. Тяжело будетъ Олѣ вырвать его изъ этого омута.
— Ну, уѣдутъ, тогда…
Миша перебилъ меня.
— Никуда онъ самъ не уѣдетъ, силой его можно только вырвать… И зачѣмъ только его оправдали! Сослать бы его, далеко сослать, чтобы ни старыхъ друзей, ни прежней обстановки, ни знакомыхъ соблазновъ не было. Тогда, можетъ-быть, еще и исправился бы… хотя и то сомнительно…
Впервые я видѣла Мишу не только раздраженнымъ, но почти злымъ.
Я перебилъ разсказъ старушки и спросилъ:
— Неужели Ольга Александровна дѣйствительно любила его?
Марья Ивановна вопросительно посмотрѣла на меня, точно не сразу понявъ мой вопросъ, и потомъ сказала:
— To-есть была ли она въ него влюблена? Нѣтъ, нѣтъ! Просто любила его, какъ мать. Вы, мужчины, этого чувства не знаете. Это мы, женщины, способны такъ любить. Вотъ у меня тоже дѣти были, одинъ родился горбатенькимъ и хроменькимъ, такъ я, что грѣха таить, больше всѣхъ другихъ дѣтей его любила. Такъ вотъ и она его любила… Ну, а онъ — одъ безъ ума отъ нея былъ… Это-то и мучило его: съ одной стороны любовь, а съ другой проклятая привычка, отъ которой силъ не было отдѣлаться… Если бы онъ не любилъ ее такъ сильно, давно бы онъ на ней женился, не заботясь, что за доля ждетъ ее впослѣдствіи… А его мысль объ этомъ постоянно мучила, постоянно грызло сознаніе, что онъ ее загубитъ…
Она вздохнула.
— Душа-то человѣческая вся изъ противорѣчій состоитъ. Станешь въ ней рыться — самъ не вѣришь, какія чувства къ ней рядомъ живутъ…
Потомъ она опять перешла къ разсказу:
— Великій постъ приходилъ къ концу. Свадьба должна была состояться на Ѳоминой недѣлѣ. Не безъ страха смотрѣла я на Олю, готовя все къ ея свадьбѣ, точно хоронить ее собиралась. И сама она была тревожна, вдумчива, серьезна. Только она боялась не того, чего я боялась. Я боялась, что ей тяжело будетъ жить въ замужествѣ, а она — она не вѣрила до послѣдней минуты, что ей придется назвать мужемъ Николашу. И каждый разъ, когда онъ не являлся день или два — ея тревога росла. И у него въ отношеніяхъ къ ней начали проявляться какія-то неровности, всего чаще сталъ онъ говорить, что его нужно бы бросить, оставить у дверей какого-нибудь кабака издохнуть. А то вдругъ начиналъ просить, чтобы она не оставляла его, не сердилась на него, имѣла бы съ нимъ терпѣніе. Только разъ случилось такъ, что онъ не приходилъ четыре дня сряду. Оля ходила блѣдная, похудѣвшая, молчаливая, точно къ смерти приговоренная. Наконецъ не выдержала она, пошла сама къ нему…
Старушка печально качала головой.
— Пришла она къ нему, позвонила, говоритъ человѣку: «баринъ дома?» Человѣкъ усмѣхнулся, говоритъ: «дома-съ». Велѣла она его позвать и осталась ждать его въ залѣ. Тутъ только она услыхала звуки голосовъ въ другихъ комнатахъ, громкій хохотъ, звонъ посуды. Она испугалась, понявъ, что у Николаши гости. Но уходить было поздно, въ дверяхъ показался самъ Николаша съ салфеткой въ рукѣ, весь раскраснѣвшійся, пошатывающійся.
— Это ты? — воскликнулъ онъ. — Что случилось? Какъ ты сюда попала!
— Ты такъ давно не былъ… я думала, — начала она съ смущеніи.
— А! Поглядѣть захотѣлось, какъ я живу… Не рано ли начинаешь шпіонить?
Онъ сдѣлалъ къ ней нѣсколько шаговъ, спотыкаясь на ходу, и засмѣялся:
— Ну, что-жъ, смотри… Хорошъ?.. Что-жъ, хорошъ, не хорошъ, а жить съ такимъ придется. Да. Только помни…
Онъ нахмурилъ брови и продолжалъ рѣзко:
— Я не желаю, чтобы за мной шпіонили!.. На помочахъ хотятъ водить… теперь уже… что же будетъ послѣ… я не ребенокъ… всѣ такъ живутъ… всѣ!..
Она поняла, что съ нимъ нельзя говорить, что нужно скорѣе уйти. Ее душили слезы.
— И что за манера: къ холостому мужчинѣ ходить, къ жениху ходить? Что скажутъ люди: невѣста ходить къ жениху! Гдѣ это видано? Я хочу, чтобы мою жену уважали, чтобы не говорили, что она сама шлялась ко мнѣ невѣстой, вѣшалась на шею… И безъ того говорятъ, что меня пеленать жена будетъ! Да… Взнуздать и осѣдлать хотятъ…
Оля только вскрикнула:
— Довольно! Довольно!
Она. захлебываясь слезами, шатаясь, пошла къ выходу. За нею раздался смѣхъ нѣсколькихъ голосовъ пріятелей и пріятельницъ Николаши. Они изъ любопытства пробрались къ дверямъ залы, чтобы посмотрѣть, съ какой незнакомкой бесѣдуетъ хозяинъ. Обернувшись назадъ и увидавъ всю эту пьяную ватагу, Николаша сразу какъ бы отрезвѣлъ и крикнулъ:
— Подлецъ, подлецъ!
На другой день Николаши не стало: онъ наложилъ на себя руки.
Марья Ивановна, круто оборвавъ разсказъ, набожно перекрестилась.