Страница 84 из 116
— И не хотелось… но придется, — не смог скрыть недовольства Борис. — Поднимайся, Араматик, отведу…
— Расскажи и ей, как ты умеешь хозяиновать, — посоветовал Миша.
— Да, вот ещё что, — спохватился Ванько, когда те уже уходили. — Твоя как фамилия, на какой улице хата и под каким номером?
— Фамилия наша Спиваковы. А улица — Чапаева, дом номер двадцать.
П е р е й д я поодиночке через железную дорогу, ребята сошлись ненадолго вместе. Решено было пробираться околицей, рассредоточившись, из предосторожности. Так, возможно, дальше, но не дольше, поскольку можно будет и пробежаться, не привлекая особо к себе внимания.
Если ближе к центру станица имела довольно упорядоченный вид — жилой массив разбит на улицы и кварталы — то на окраине казаки селились, как бог на душу положит, и сообразуясь с условиями местности. Поэтому ребятам пришлось попетлять — то вдоль солончаковой подыны, глубоко врезавшейся в застройку, то огибая выпиравшие далеко за черту несколько подворий — с саманными либо турлучными хатками под нахлобученными по самые окна камышовыми крышами.
Когда более чем полстаницы осталось позади, Ванько сбавил шагу и дал знать остальным приблизиться.
— Где-то, по-моему, здесь, не проскочить бы дальше, — поделился предположением с догнавшими его товарищами. — Вон бабка козу стережёт — сходи, Мишок, поспрошай: где, мол, тут улица Чапаева находится?
Миша вскоре вернулся и доложил, что нужная им улица — третья отсюда, что пролегает она с запада на восток, а номера начинаются наоборот.
— Те два тополя — это уже на следующей, — сообщил он и такую подробность. И добавил: — Потешная, воще, бабушенция: с виду — вылитая баба-яга, нос крючком да ещё и с бородавкой на кончике. Думал, и разговаривать не станет, а она всё охотно выложила, аж хотел спросить, не знает ли, где хата Спиваков.
— Это мы и без подсказки найдём, — сказал Федя. — Я уже прикинул: если ширину огородов взять за тридцать метров, то ихний находится метрах в трёхстах от краю. Вот только какая сторона чётная и есть ли вообще таблички с номерами? У Томки забыли спросить.
— И я, воще, из виду выпустил! Вы подождите, я сбегаю ещё, уточню.
Пока шли в сторону тополей, обсудили возможные варианты, с которыми могут столкнуться на месте. Один из них — что тамариной матери не окажется дома вообще. Другой — дома, но неживая. Наконец, последний из худших — плюс ко всему оставлена ещё и засада. В то, что отец удрал из казаматки, Ваньку не верилось. Как и в то, что у Спиваковых не перевернули всё вверх дном ещё ночью…
— Разведку я беру на себя, — распорядился он. — Вы держитесь от меня метров за пятьдесят-семьдесят, идёте по разные стороны улицы. Если понадобитесь, я вас позову. Без этого ко мне не приближаться и во двор не заходить.
— А если там засада и тебя схватят, воще?
— Стрелять не станут, захотят взять живым — ну и пусть! С двумя или даже с тремя управлюсь, думаю, один. Ну, а если больше… тогда понадобится и ваша помощь. Вот тебе пистолет и запасная обойма, стрелок ты бывалый. Но постарайся подкрасться как можно ближе и палить наверняка. Это — когда меня уже поведут. После — разбегаемся в разные стороны, сбор у тёти. Но может случиться и так, что там вообще не окажется никого, даже больной хозяйки.
— Прежде чем уходить, прихвати лимонки, — напомнил Миша. — Обязательно!
— Может, скажешь, ещё и противогаз на прящи? — не поддержал его Федя. — Когда понадобятся, тогда и заберём, они спрятаны надёжно.
— Прящ мне не нужен, я уже не маленький. А вот лимонки и патроны… Вань, не забудь, ладно?
— Хорошо, Мишок, не забуду, — пообещал тот, и ребята тронулись, рассредотачиваясь, вперёд.
За несколько дворов до цели Ванька заинтересовала довольно странная игра двух мальцов: щуплый белобрысый паренёк лет десяти-двенадцати тащил на себе другого. Наездник был и постарше, и раза в два тяжелей самого скакуна. Держась за уши, как за поводья, толстяк лихо чмокал губами, понукая и требуя прибавить скорости… Сблизка выяснилось, что игра — не к обоюдному удовольствию: у везущего глаза на мокром месте да и уши алеют больше, чем следовало бы. Когда «играющие» поровнялись с ним, он просунул ладонь под широкий ремень наездника, снял с «лошади».
— Ты что это моего племянника объезжаешь? — спросил у набычившегося джигита; тот смотрел исподлобья, молча сопел. — В честь чего ты его катаешь? — обратился ко второму.
«Племянник» вытер рукавом глаза, виновато посмотрел на неожиданного родственника-заступника и пожаловался:
— Он отнял у меня цветные карандаши и не отдаёт, пока не покатаю…
Толстяк попытался было улизнуть, но Ванько ухватил его за рубашку:
— Нехорошо обижать соседей, не по-товарищески!..
— Вовсе он мне не сосед и не товарищ… И не с нашей улицы даже, — пояснил пострадавший.
— Ах, даже так! Тогда, брат, тебе придется не только карандаши вернуть, но и должок — покатать ихнего хозяина. Так, что ли, Сеня?
— Меня звать Серёга.
— То есть Сережа, — поправился Ванько. — Ну-ка, садись теперь ты на него. Да держись покрепче за уши, чтоб не сбросил!
Серёга артачиться не стал. Не без злорадства оседлав мучителя, обхватил ногами объёмистый его живот, уцепился за уши и стал погонять тем же манером:
— Н-но-о, кляча пузатая! Давай, давай, с припрыжкой!
Проехав до угла, соскочил, довольный. Вспотевший, сердитый, толстяк попытался удрать и тут, но снова не успел.
— Тебя как звать? — снял с него ремень Ванько.
— Никак! Я вот скажу братану, он тебе как надает, так ты ещё пожалеешь!
— Вот что, Никак: жалуйся, сколько влезет, а карандаши Сереже верни. Иначе своего красивого ремня ты больше не получишь. Они где?
— Спрятал!
Ванько сложил кожаный, с якорем на бляхе, ремень пополам и, хлопнув им себя по ладони, скомандовал:
— Бегом за карандашами!
Тот припустился со всех ног.
— Ты и вправду наш родич? — спросил Серёга.
— Нет, конешно. Это я так, чтоб заступиться за тебя. Небось, некому заступаться?
— Не-е… — покрутил головой малец.
— Нет ни брата, ни сестры?
— Только мама да бабушка… И друзей тоже нет… которые чтоб настоящие. А ты, наверно, далеко живёшь?
По глазам, мимике, по самой интонации заданного вопроса нетрудно было угадать, почему это его интересует.
— Ты хотел бы со мной дружить?
— А то нет!
— Держи лапу, и будем считать, что мы подружились: ты мне тоже нравишься. Меня зовут Иван.
Сережа охотно, но с достоинством шлёпнул ладошкой по увесистой «лапе» неожиданно приобретённого друга.
— Можно, я буду звать тебя дядя Ваня, ты ведь старше, — предложил он. — Ой, бежим, а то нас отдубасят!
Из проулка вынырнул Никак и с ним двое постарше, скорым шагом направились в их сторону.
— Кто, вон те? — кивнул Ванько, усмехнувшись.
— Ага, он знаешь, какой задира! Его тут все боятся…
Речь, видимо, шла о «братане». Ровесник Ваньку, тот, как и братец, выглядел излишне упитанным, широколиц, рыж и веснущат. Уже на подходе поднял с земли голыш, что не оставляло сомнений в агрессивных намерениях обоих. Второй, тоже сверстник, шёл несколько сзади. Сережа попятился, готовый задать стрекача. Ванько его придержал:
— Ты чё, испугался? Не боись: мы с тобой им запросто надаем по ушам.
— Ты, х-аря! По-ошто мово брательника о-обидел? — заикаясь, с вызовом выдохнул братан; шагах в трёх остановился, поджидая дружка.
— Карандаши принёс? — не обращая на него внимания, шагнул к Никаку Ванько.
— А вот мы те по-окажем карандаши! — Оба изготовились к нападению.
— Сережа, подержи-ка ремень…
И братан, и его дружок замахнулись одновременно, но промазали, так как противник успел присесть. Более того, помощник нечаянно заехал в скулу своему же приятелю, а тот чуть не звезданул его булыжником. Ванько, изловчившись, схватил обоих за руки пониже кистей и сделал несколько раз «ладушки», пока булыжник не вывалился. Попытки вырваться ни к чему не привели, и братан сдался: