Страница 18 из 116
— Тебе, Марта, сколько лет — уже есть тринадцать?
— Ты что, мне уже четырнадцать! Правда, исполнится в сентябре.
— А какого числа?
— Четырнадцатого.
— Интересное совпадение! Хорошо, что не тринадцать и не тринадцатого числа: говорят, несчастливое. А мне в октябре уже пятнадцать стукнет. И тоже пятнадцатого.
— Надо ж так случиться! — удивилась и она. — А ведь такое совпадение бывает только раз в жизни.
— Эт точно… — согласился он, думая, однако, о чём-то своем. Помолчав, подал голос снова: — Это самое… Извини, конешно, за такой вопрос… Ты слыхала такое слово — «снасильничать?»
Она посмотрела на него с удивлением.
— Допу-устим.
— И знаешь, что оно обозначает?
— Конечно. С десяти лет.
— Вот и хорошо, — сказал он с облегчением. — Хуть не нужно объяснять…
— А зачем тебе вдруг понадобилось?
— Понимаешь… Мы о ней говорили, о Варе.
— Ну и что с того? — всё ещё не могла взять в толк она. — Постой, постой… неужели её…
— Вот именно… А когда тёть Шура, её мама, хотела оборонить, фашист её и убил.
— Какой ужас… Вот уж, действительно, изверги! — известие потрясло и её до глубины души. — Варя-то хоть жива осталась?
— Точно не знаю… — судорожно вздохнул он. — Я вернулся с полдороги. А сообщил мне Борис. Он случайно был свидетелем этого кошмара. — Помолчав, добавил: — Я не хотел говорить тебе об этом. И сама бы после узнала от других. Ежели б не одна просьба. У вас на чердаке пишущая машинка, и ты, наверно, умеешь печатать?
— Плохо: одним пальцем. А что?
— Напечатать бы несколько штук этих, как их, прокламаций… Можно, конешно, и от руки написать, но ежли на машинке, то тогда им будет больше веры. И знаешь, на чём бы напечатать? На фрицевских листовках, которые они сбросили с самолёта, — может, видела?
— Видела, как кружились в воздухе, но не читала: их все тут же собрали.
— А мы опосля нашли штук пятьдесят. В них фрицы себя освободителями величают. Вот и напечатать бы с обратной стороны: теперь вы видите, товарищи, какие они «освободители»! Насильники и убийцы — вот они кто. Их, подлых выродков, изничтожать надо, а не помогать им. И Красная Армия скоро даст им всем по зубам! Люди знаешь, как бы обрадовались и приободрились. Что на это скажешь?
— Полностью с тобой согласна! Я спрошусь у мамы, может, она согласится помочь. Но обещать с уверенностью не могу.
— Я, на всякий случай, штук шесть листовок принесу вечером. Ну, а ежли не согласится, мы напишем от руки. Печатными буквами, чтоб по почерку не нашли.
На этом разговор о прокламациях закончился. Но Андрея удивила, если не сказать заинтриговала, осведомлённость спутницы в столь стыдном деле, как «снасильничанье», и он решил внести ясность.
— Это самое… — начал нерешительно. — Хочу спросить о неприличном. Ты не рассердишься? Но можешь и не отвечать.
— Спрашивай, не рассержусь.
— Откуда ты узнала про… ну, которое называется снасильничать?
— Про изнасилование? Сперва из книжки. Не совсем поняла, что к чему, и спросила у мамы. Она мне всё и объяснила.
— Ка-ак? Она? Тебе про такое? — изумился Андрей.
— А чему ты так удивился, разве твоя мама не объяснила бы?
— Да ты что! Ни в жисть.
— Может, мальчикам знать и необязательно. А вот девочкам такие подробности необходимы. Чтоб не наделали глупостей по незнанию. Так считает моя мама.
— Очень правильно считает, — одобрил Андрей. — Она у тебя грамотная, поэтому. А у моей три класса церковно-приходской. Она…
— Слушай! — прервала его рассуждения Марта. — А ведь мы совсем забыли про комиссара… Может, он тоже ранен и ждет помощи!..
— Навряд, чтоб тот гад оставил его в живых. Мы ведь слышали выстрел из пистолета.
— Всё-таки зайдём узнаем.
— Конешно! Хорошо, что ты вовремя вспомнила.
У подсолнухов свернули налево, добежали до гравийки; несколько минут — и они у моста. Вот она, мёртвая лошадь — изрешеченная пулями, облепленная множеством зелёных мух-падальщиц. Невдалеке от неё, за кюветом в траве, — человек. Лежит навзничь, гимнастёрка и армейские брюки в нескольких местах продырявлены, потемнели от крови; прострелен лоб. Здесь тоже целый рой мух. Успели обсыпать раны, кровоподтёки белым налётом из личинок. Марта присела на корточки, стала соскабливать их пучком травы. Андрей хотел забрать документы убитого, но все карманы оказались пусты и вывернуты наизнанку. Кобура тоже расстёгнута, пустая, хотя запасная обойма на месте. Нет и бинокля.
— Куда ж делись пистолет и бинокль? — рассуждал он вслух. — Ежли б фриц, то он забрал бы и запасную обойму.
— А может, это Лёха помародёрничал? — предположила Марта. — С велосипеда он не мог его не заметить.
— Не забывай, что он на один глаз кривой, а вторым плохо видит. А там чёрт его знает…
— Как же быть с комиссаром? Нельзя же оставлять так. — В голосе её сквозили жалость и сострадание.
— Скажу пацанам, придём, прикопаем.
— Надо бы от мух прикрыть — вон какой рой кружит…
— Зараз наломаю подсолнуховых листьев. — В нескольких метрах от убитого нагнулся. — Марта, глянь, — пистолет ТТ. Точь-в-точь, как у Александра Сергеевича!
— Видать, сам отбросил, — подойдя, предположила она. — На сколько хватило силы. А вон и бинокль, про который ты говорил на чердаке.
— Ты гля! — ещё больше удивился напарник; откинул крышку футляра, достал, приставил к глазам. — Ух ты, этот лучше, чем который я видел недавно у наших. Несмотря что одна половина повреждена пулей.
— Значит, Андрюша, комиссар не в плен сдаваться спешил. Иначе зачем бы он, тяжело раненный, стал бы всё это отбрасывать? Не хотел, чтоб досталось врагу.
— Похоже, ты права… Почему ж тогда он не кокнул этого фрицевского офицеришку, чтоб подороже продать жизнь? Погодь, я кажется, догадываюсь. Точно, — вернулся он к убитому: — Не смог поставить на боевой взвод. Видишь: у него кисть раздроблена.
— Выходит напрасно ты заподозрил его в измене, — заметила Марта.
— Пожалуй… Простите мне, товарищ комиссар, что плохо о вас думал, — присел он возле него на корточки. — А за то, что ценой своей жизни вы спасли наши, мы будем с благодарностью вспоминать вас до конца своих дней!
— Иди уже за листьями, — напомнила Марта, — И неси побольше.
Вечером, перед заходом солнца, они встретились снова.
— Немного припозднился, — сказал извинительно. — Ты не представляешь, сколько хлопот привалило…
— Я видела, как вы везли комиссара на тележке. Там не стали закапывать?
— Похоронить надо по-человечески, как положено, он ведь верняк не предатель. Правда, всех троих придется положить в одну братскую могилку.
— Троих? Варю тоже убили? — догадалась она.
— Задушили… хотя это одно и то же. Видать, потому, что кричала и звала на помощь. Да и как не кричать, когда мать на глазах погибла. Ну, ей и затолкали в рот подол платья. Так, с кляпом, и бросили, наиздевавшись. — Он умолк, чтобы справиться с переживаниями. — Только вот гробов сколотить не из чего… Утром повезут хоронить.
— А ты разве на похоронах не будешь?
— Хотелось бы проводить в последний путь, Варя была мне как сестра. Но завтра коров пасти, подошла наша очередь.
— А листовки принёс? Маму мне уговорить удалось. Насилу упросила.
— Передай ей большое спасибо, скажи, что никто не узнает, чья работа.
— Я ей за тебя поручилась.
На верхушках акаций догорали последние отблески уходящего на покой светила. Андрей достал из кармана часы посмотреть время.
— Спешишь? Сколько натикало?
— Уже девять с четвертью.
— А я кольцо отдала маме. Она сказала, после войны сделаем из него красивые серёжки.
— Мар-та! Ужинать, — позвали от сеней.
— Иду-у! До свидания, — убежала с листовками в руке.
… Примерно раз в месяц подходила очередь пасти череду. Повинность для ребят привычная, нетрудная и в хорошую погоду даже приятная. По крайней мере для Андрея. Её он отбывал охотно, припадёт ли пасти с соседом Федей или же соседкой, то есть Варькой. Последний раз пасли с нею в середине июля.