Страница 24 из 29
Мои размышления прервали вернувшиеся под ручку, улыбающиеся девицы, явно спевшиеся за моей спиной.
— Ну что, почему вы одни?
— Сказали, подождать минут сорок, — ответила Ольга, усаживаясь на свое место. Светлана молча устроилась на заднем сиденье.
— А с чего это вам так весело? Жизнь медом показалась?
— Конечно, Шуричек, — улыбнулась Ольга.
— Ну ладно. Веселитесь. Только сначала просветите меня, что я должен сказать вашей бабушке о драгоценностях.
— Скажи, что у нас их украли.
— Это вы и сами можете сказать. Лучше ответьте, кто из вас собрался уехать с ними за границу.
— Шурик, ну какое теперь это имеет значение? Скажи ей просто, что шкатулку украли, а о подробностях можешь не говорить. Правда, Светик? — обернулась Ольга к сестре.
— Да, Саша. Скажите просто, что шкатулку украли. Не надо больше волновать бабушку, — поддержала ее та.
— Ну хорошо. Бабушку волновать не будем. А я-то могу узнать, кто из вас собрался за бугор? Со мной ничего не случится, я волноваться не стану, — взглянул я на Ольгу, закурившую и смотревшую в окно, и обернулся на ее сестрицу, тоже избегавшую моего взгляда.
— Никто не собрался. Теперь это уже не важно, — как всегда, заупрямилась Ольга, а сестренка ее поддержала.
— Ну и черт с вами, — махнул я рукой. — И она в самом деле стоит миллион долларов?
Ольга, по-прежнему глядя в окно, ответила:
— Приблизительно. Самая ценная вещь в шкатулке — табакерка, подаренная императрицей Анной Иоановной Петру Ласси за Крымский поход. Золотая. На крышке выложена рубинами буква «А», а вокруг изумруды. По углам тоже четыре больших изумруда, а по периметру в два ряда бриллианты. Одни только камни тянут штук на пятьсот-семьсот. А если учесть, что это историческая реликвия, то «лимон» запросто может набежать Во всяком случае, судя по каталогам, там и за худшие вещицы дают большие деньги.
— А откуда она у вас?
— Долгая история. Расскажу как-нибудь на досуге. Она еще в революцию попала в нашу семью.
В это время Светлана сообщила, что им пора, и внучки пошли встречать бабушку, чьи драгоценности так преступно проворонили.
Вскоре они вернулись с тепло одетой старушкой, и мне пришлось снова выбираться из машины, чтобы дамы могли сесть назад. Но перед этим старушка цепким взором окинула «восьмерку» и, заметив ободранное Ольгой крыло, не преминула отреагировать соответствующим образом:
— Ты что, опять отцову машину разбила? Гоняешь как ненормальная. Я с тобой ездить-то боюсь. И мне ведь ничего не сказала. Вся в мать. Нашкодите, а потом прячетесь по углам.
— Бабушка! Перестань! — улыбнулась Ольга. — Ты компрометируешь нас перед Сашей. Не выдавай ему семейные тайны. Что он о нас подумает?
— Узнает, какие вы есть, — ответила бабушка, с трудом усевшись на сиденье. — Пусть уж лучше раньше узнает, чем позже.
Поднявшись в квартиру, бабушка сурово отчитала внучек за то, что в доме не убрано, обеда нет и они не подготовились к встрече старого, больного человека. Сестры молча, как провинившиеся школьницы, стояли перед ней, опустив головы. Ольга попыталась было оправдаться тем, что у них совсем не было времени, на что бабуля ответила:
— Бегать, крутить хвостами у вас всегда есть время, а приготовить квартиру к приходу бабушки из больницы времени нет.
Я не вмешивался в семейные неурядицы. Молча стоял в прихожей и представлял, как лет через сорок-пятьдесят Ольга станет такой же доброй старушенцией, гоняющей внуков. Эта картина меня позабавила, и Ольга, взглянув на меня, ущипнула за руку, тихонько прошипев:
— Ты что ухмыляешься? Тебе смешно? Не забыл еще, что должен сообщить ей о шкатулке?
— Ты, вместо того чтобы шептаться со своим кавалером, сходила бы в магазин и в аптеку. — Слух у бабули оказался совсем неплохой. — А ты, — обратилась она к Светлане, — принимайся за уборку. — А ты, — ткнула она пальцем в меня, — иди на кухню и поставь чайник, нечего истуканом в коридоре стоять.
Старушка скрылась в своей комнате, а мы бросились выполнять ее распоряжения.
Когда она появилась на кухне, я решил начать издалека — как-никак у человека больное сердце. В конце концов ей надоело слушать мое вступление, и она решительно потребовала, чтобы я сказал, что случилось.
— В общем, вашу шкатулку с драгоценностями украли, — выдохнул я и приготовился оказать первую помощь или хотя бы подать стакан воды.
Как всегда при моем общении с этой семейкой, я ошибся. Против ожидания никакой истерики не случилось. Бабушка даже не запустила в меня кружку с горячим чаем. Вместо этого она рассеянно помешивала в ней ложечкой и задумалась, подперев голову рукой, точь-в-точь как это делали ее внучки. Наконец она произнесла:
— Ну и шут с ней. Я всегда знала, что это случится когда-нибудь. Хорошо хоть, что никого не зарезали. — Еще немного помолчав, она спросила: — Как это случилось-то? Воры сюда залезли?
Я кратко рассказал, как все произошло. А поскольку Эдик был скорее другом Светланы, чем Ольги, то старушка предположила, что Светлана и виновата в краже. Я пытался ее переубедить, но бабушка ответила:
— Она тихоня-тихоня, а способна на все. Это Ольга — огонь. Быстро вспыхивает и скоро гаснет.
Я ей и доверяю больше, потому что она ничего не скрывает — что на уме, то и на языке. Захотела быть самостоятельной — живет отдельно. А Светка все исподтишка.
— А зачем вы квартиру сдаете? — перебил я бабушку. — Вы сдаете, а Ольга снимает. Она могла бы и в вашей жить.
— Не захотела в моей жить. Район ей мой не нравится. Да и квартира тоже. А отцов друг тоже за границу уехал. Вот Ольга как бы и приглядывает за квартирой, и живет в ней. Платы он с нее не берет, только за коммунальные услуги она сама платит. Так вот мы и живем. Да родители еще помогают. А Светке все не нравится. Я ее и утром разбужу и вечером спать уложу. И покушать всегда приготовлю. Чуть ли не горшок за ней выношу. И слова лишнего сказать боюсь. Она как зыркнет, бывает, так мне и не по себе становится, а взгляд нехороший. Ума же нисколько нет. С кем ни свяжется, все негодяй окажется. И немец этот, Пауль. Что за человек, разве поймешь, если он по-нашенски ни слова не говорит.
— Ни слова? — переспросил я, удивляясь не столько неумению немца говорить по-нашенски, сколько вообще его появлению после клятв Светланы, что она знать не знает никакого немца. — А как же они общаются?
— На евонном тарабарском языке и общаются. Он ее все фру называет, а она смеется.
— Значит, Светлана знает немецкий язык?
— Конечно, знает. И она и Ольга. Они же все детство за границей провели. До двенадцати лет там прожили. Они и не один язык знают.
Это все было для меня новостью, и я спросил скорее сам себя, чем свою собеседницу:
— Значит, Светлана могла бы уехать за границу со шкатулкой?
— Конечно, могла бы. Втихаря бы все подготовила и уехала.
— А Ольга способна уехать?
— И Ольга способна. Только если бы она собиралась уехать, то уже бы уехала — только ее и видели.
— А чем она вообще занимается?
— Ольга-то? Со Светкой работала в одном издательстве, пока не уволилась. А сейчас работу ищет.
— Уволилась? Работу ищет? — спросил я недоуменно, вспомнив, как Ольга уже вторую неделю искала работу.
— И правильно сделала. Чем под таким начальником быть, лучше уж по миру ходить, побираться.
— А чем ей начальник досадил?
— Проходу не давал, старый дурак. У самого дочь уж на выданье, а он к Ольге лезет.
— А к Светлане?
— А что к Светлане? К ней он не пристает.
— Почему? Они же похожи.
— А кто вас, мужиков, знает, почему вам одна больше нравится, а другая меньше? Вот и он — вцепился в Ольгу и проходу ей не дает, словно она околдовала его. Даже жены не стеснялся, а она тоже там работает. Каково ей на это смотреть? Вот Ольга и не выдержала. Написала заявление, подошла к нему при всех, схватила за нос, притянула к себе, поцеловала в лысый лоб, плюнула и отдала заявление. Он неделю поцарапанный ходил — когти-то у нее, что у кошки. Мне когда об этом соседка рассказала — она с ними работает, их туда и устроила — так я чуть со смеху не померла.