Страница 99 из 105
Это было уж слишком — из огня да в полымя! Фентон рассердился. Эта женщина просто терроризировала его. Неужели она так и будет все время стоять у него над душой? Он и без того не желал уже видеть этого ужасного мальчика, а тут еще его мать.
— Поза особого значения не имеет, — сказал он. — Я ведь не фотограф, в конце концов. Единственное, чего я не переношу — если кто-то наблюдает за мной, когда я работаю. Посадите Джонни на стул. Я думаю, он может посидеть спокойно?
— Я привяжу его, — сказала она и вернулась на кухню.
Он стоял перед мольбертом, хмуро уставившись на холст. Надо было что-то делать, это ясно. Чистый холст чистым оставаться не должен. Она сразу подумает, что здесь что-то не то. И может повторить свое недвусмысленное предложение, сделанное пять минут назад…
Он взял один тюбик с краской, другой — и выдавил из них кляксы на палитру. Сиена… Неаполитанская желтая… Как они красиво называются. Он был с Эдной в Сиене — несколько лет тому назад, сразу после свадьбы. У него еще сохранились в памяти ржаво-коричневые кирпичи тамошних домов и эта площадь — как же она называется? — на которой еще происходили знаменитые скачки. Неаполитанская желтая… До Неаполя они тогда не доехали. Увидеть Неаполь — и умереть спокойно… Жаль, что они не путешествуют теперь так часто. Погрязли в рутине, в суете. Все в Шотландию да в Шотландию — Эдна равнодушна к югу. Лазурь… Чистейший голубой цвет. Лагуны южных морей, летучие рыбы… Как красиво смотрятся пятна краски на новой палитре…
— Так… Будь послушным, Джонни.
Женщина крепко привязала мальчика к стулу и провела рукой по его волосам.
— Если вам что-нибудь будет нужно, только позовите, мистер Симс.
— Благодарю вас, мадам Кауфман.
Она выскользнула из комнаты и тихонько прикрыла за собой дверь. Художнику нельзя мешать, когда он творит. Художника надо оставить наедине с вдохновением.
— Папа! — вдруг сказал Джонни.
— Сиди тихо! — шикнул на него Фентон.
Он разломил кусок древесного угля на две половинки. Однажды он наблюдал, как художник вначале намечал контуры углем — делал эскиз. Он взял кусок угля, сжал губы и нарисовал на холсте круг — что полная луна. Затем отступил назад и нахмурил брови. Странно, но эта полная луна и в самом деле напоминала лицо. Лицо, на котором еще ничего не было — ни глаз, ни рта, ни носа… Джонни наблюдал за ним, вытаращив глаза. Фентон подумал, что надо бы взять холст побольше — на этот помещалась только голова мальчика. Лучше, чтобы на холсте оказалась и голова, и плечи, тогда можно использовать лазурь, чтобы нарисовать свитер.
Он сменил маленький холст на большой. Да, так будет лучше. Теперь наметим еще разок контуры лица… глаза… две точки — это будет нос… узкую щель, где рот… двумя линиями — шею и еще двумя горизонтальными — плечи. Лицо, конечно, получилось пока самым приблизительным. Так, лицо человека вообще, а не Джонни. Ну, ничего. Это только начало.
…Попробуем положить немножко краски на холст, прямо как есть в тюбике — не смешивая. Так и будем действовать. Вот.
Первый сверкающий мазок на чистом холсте, казалось, требовал — дальше, дальше! И пусть цвет получился не таким голубым, как свитер Джонни — что с того?
Он почувствовал себя раскованнее. Мазки стали более размашистыми и вдруг нижняя половина холста превратилась в голубую рапсодию, составляющую резкий контраст с лицом, которое было только намечено углем. Но теперь оно уже выглядело как настоящее лицо — без дураков. И стена за спиной у мальчика, разумеется, должна быть зеленоватой. Он решительно схватил пару тюбиков, выдавил из каждого по кляксе. Потом взял другую кисточку— пусть на первой остается голубой цвет. Черт подери, а эта жженая сиена вовсе не напоминает ничем ту Сиену, в которой он бывал. Скорее, она похожа на какую-то тину болотную. Убрать, убрать ее немедля, чтоб не портила всей картины. Он поспешил к двери и крикнул в коридор:
— Мадам Кауфман! Мадам Кауфман! У вас случайно не найдется парочки ненужных тряпок?
Она явилась тотчас с тряпкой в полоску и оторвала от нее кусок. Он взял этот кусок и снял им жженую сиену с кисточки. Потом повернулся и увидел, что женщина глядит на холст.
— Нельзя! Нельзя вам смотреть! — закричал он. — Ни один художник не переносит, когда смотрят, как он начинает картину.
Она даже отпрянула от неожиданности.
— Простите меня.
Потом спросила осторожно:
— Это очень современная живопись, правда?
Он поглядел долгим взглядом на нее, а потом на холст. С холста — на Джонни.
— Современная? Разумеется, современная. Какая же еще? Может, прикажете рисовать что-либо в этом духе?
Он указал кисточкой на репродукцию над камином — улыбающаяся мадонна с младенцем Христом.
— Я — человек сегодняшнего дня. Как вижу окружающий мир, так и вижу. Вот так-то… Ну, а теперь позвольте мне продолжить работу.
Палитра была не так велика, чтобы выдавить на нее краски из всех тюбиков. К счастью, он купил сразу две. Он принялся выдавливать остальные краски на вторую палитру и смешивать их.
Что за цвета! Какие-то неведомые, неземные закаты и восходы — сущее буйство красок. Венецианская красная, оказывается, не имела ничего общего с дворцом дожей; скорее, она была похожа на окровавленные куски мозга. Цинковые белила — сама чистота. Но не смерть. Не стерильность. Охра — это буйное цветение жизни. Это вечное обновление. Весна. Апрель. Но где-то совсем в другие времена и совсем в ином мире.
Стемнело. Пришлось включить свет, но Фентона это ничуть не смутило. Мальчик заснул, но Фентон продолжал рисовать. Женщина вошла и сообщила, что уже восемь. Не хочет ли он поесть?
— Мне не составит труда приготовить, мистер Симс, — сказала она.
Фентон вдруг вспомнил, где находится. Восемь! А дома всегда без пятнадцати восемь накрывают ужин! Эдна ждет, наверное, волнуется, думает, не случилось ли с ним чего. Он положил палитру и кисть. Взглянул на себя — везде краска. На пиджаке, на руках.
— Боже мой, что же мне делать? — сказал он в полной растерянности.
Женщина поняла его. Она намочила тряпочку в скипидаре и осторожно удалила с пиджака пятнышко краски. Он пошел вслед за ней на кухню и принялся оттирать руки над умывальником.
— Впредь всегда говорите мне, когда будет семь, — распорядился он.
— Да, — ответила она с готовностью. — Я позабочусь об этом. Вы придете завтра?
— Разумеется, — сказал он нетерпеливо. — Разумеется. Оставьте тут все, как есть.
— Хорошо, мистер Симс.
Он взбежал на лестницу, выскочил из дома и быстро зашагал по дороге, придумывая на ходу, что скажет Эдне. А! Скажет, что невзначай зашел в клуб и там его уговорили сыграть партию в бридж. Он согласился, а потом уже невозможно было уйти, не подведя партнеров, да он и сам позабыл поглядывать на часы. Этого будет достаточно. То же можно сказать и завтра. Эдна постепенно привыкнет, что он заглядывает в клуб по дороге со службы. Лучшего, пожалуй, и не придумать, как скрыть великолепную тайну своей двойной жизни.
Просто удивительно, как стали пролетать дни — те самые дни, которые раньше казались такими бесконечными и тоскливыми. Его новая жизнь потребовала изменения привычного распорядка. Он стал лгать не только дома, но и на службе. Изобрел какие-то важные дела, поездки в дочернюю фирму, необходимость заключать новые договоры— и все для того, чтобы иметь возможность исчезать почти сразу после обеда. Теперь, сказал он себе, можно и сократить рабочий день наполовину. Всякий на его месте поступил бы так. Поразительно, но пока в фирме принимали все его объяснения за чистую монету. И Эдна тоже верила, когда он говорил, что был в клубе. Он, правда, для разнообразия говорил иногда, что выдалась сверхурочная работа в другом бюро их же фирмы. Потом заявил, что у них ввели новый распорядок — такой сложный, что даже трудно и объяснить. Эдна, кажется, удовлетворилась его объяснениями. Ее жизнь текла размеренно, как и прежде. Изменился только мир Фентона. Он день за днем в половине четвертого входил в дом № 7 по Болтинг-стрит. Бросал взгляд на окно кухни в подвальном этаже и видел, как за оранжевыми шторами мелькало лицо мадам Кауфман. Она сразу выбегала к двери черного хода, чтобы впустить его. Парадное они решили больше не открывать. Пользоваться черным ходом было надежнее. Там его никто не заметит.