Страница 4 из 124
Сам Жан-Поль первым создает слово «романтик», прилагая его к «Тику и другим» (V 377.13), создает его на ходу (по-видимому, по аналогии с «нигилистом» и «материалистом» о которых речь пойдет ниже), и это слово подхватывает эпоха.
Обновленная категория «романтического» рождается непосредственно в сложных условиях литературной жизни эпохи.
Отношения Жан-Поля к романтикам — к романтикам в новом и с тех пор утвердившемся смысле — характеризуются периодами притягивания и отталкивания. Это и понятно, — художественные цели романтиков были совершенно иные, чем у Жан-Поля, но могли появляться и точки близости — уже ввиду расплывающихся контуров романтизма[22]. Обычно считалось — тоже и современниками Жан-Поля[23], — что в «Приготовительной школе эстетики» Жан-Поль благоприятствует романтической поэзии и более, чем когда-либо, сближается с теоретиками романтической эстетики[24]. Противоположный взгляд — будто бы Жан-Поль враждебен романтикам[25] — следовало бы доказывать с реальными фактами на руках. Однако видно и то, что близость к романтикам относительна и порой выражается у Жан-Поля в дипломатически обтекаемых формах.
В период написания «Приготовительной школы эстетики» отношение Жан-Поля к романтикам и новому немецкому романтизму прямо вытекает из положения его среди «литературных партий» своего времени. В этот заключительный период немецких литературных споров, дискуссий, носивших иногда принципиальный характер, а часто доходивших до смешной журнальной перебранки, Жан-Поля безусловно можно определить как «умеренного» Эта умеренность засвидетельствована уже тем, что ни один важный литературный орган после 1800 года для него не закрыт, — так, позже, в 1812 году, Жан-Поль печатается в «Немецком Музее» Фр. Шлегеля. В 1801 году в Лейпциге начинает издаваться «Газета для элегантного света», которую редактирует скончавшийся в 1805 году свояк Жан-Поля (муж сестры его жены) Карл Шпацир; позиция этой газеты проста: она ведет войну с крайними эстетическими ретроградами типа Коцебу и Гарлиба Меркеля, рассчитывает, как показывает название, на довольно широкие материально обеспеченные слои общества, она не претендует ни на какую эстетическую исключительность, но при случае, разумеется, встанет на сторону романтиков против демагогии или позднепросветительской критики всего нового. На 1803/04 год можно, как кажется, констатировать далеко идущее тождество позиций этой «Газеты» и Жан-Поля; это же относится и к читательскому кругу его произведений. Произведения Жан-Поля, несомненно, рассчитаны на «элегантный свет», при том что эстетические возможности этого круга они постоянно перенапрягают, потребности переоценивают, а сам этот круг довольно бесцеремонно включают в свою юмористическую игру[26]. «Газета» посредничает между литературными группировками, за исключением крайне реакционных, с которыми воюет; такой посредник — и Жан-Поль, выставляющий литературные партии своей эпохи на широкую сцену своего универсально юмористического мира. Спор шлегелевской школы с веймарской классикой в эти годы затухал. И морально-эстетические сомнения, которые Жан-Поль, сторонник Гердера, испытывал, наблюдая жизненную позицию Гёте (она казалась ему позицией «над» жизнью), утрачивали былую горькую остроту. Враждебный романтикам и Гёте антипоэтический лагерь в то же время не прекращал своих выпадов против Гёте, и при такой дифференциации литературных сил Жан-Поль, как умеренный, не мог не сблизиться и с романтиками и с Гёте. По этой же причине над всеми литературными лагерями поднимается у него великий, возвышенный этически чистый образ Гердера. Гердер, скончавшийся в самом конце 1803 года, для Жан-Поля — символ всего творчески положительного, символ творческого синтеза перед лицам бесплодного распадения поэтического мира и литературной жизни.
Умеренности Жан-Поля вполне отвечает и высказанная в предисловии к первому изданию «Приготовительной школы эстетики» убежденность в том, что «правда в общем и целом на стороне более новой школы, которая именно поэтому и одержит верх в конце концов» (V 28.9 — 11). Речь идет о борьбе поэзии и прозы, уподобляемой парижским схваткам сторонников Глюка и Пиччини, о критико-эстетической войне, от которой Жан-Поль ждет новой зари и конечной победы подлинной поэзии. Партии в этой «вечно повторяющейся» (V 27.32) войне разделяются так: с одной стороны, лишенные, всякого поэтического чувства «стилисты»; с другой — сторонники и защитники поэзии, которые в свою очередь делятся на поэтов и лжепоэтов, последние — «поэтасты».
Интерес вызывает именно деление поэтической партии: если прозаическую партию можно более или менее уверенно отождествлять с позднепросветительской критикой и эстетикой, то поэтическая партия — в ней Жан-Поль «чистых» теоретиков отделяет от поэтов — соединяет в себе различные новые поэтические тенденции. Жан-Поль не выделяет среди сторонников поэзии ни поэтов-романтиков, ни поэтов-классиков. Понятие «поэтического» выше классического и романтического, их противостояния. Такова суть примирительной, умеренной эстетической позиции Жан-Поля: ему важны конкретные дела ради победы поэзии.
Романтизм и «нигилизм». Удачно введенное в самом начале «Эстетики» (§ 2, 3) различение «поэтических, нигилистов» и «поэтических материалистов» пользуется известностью и, подобно «романтизму», словно толкает к вольной своей интерпретации. Но если лишенным поэтического чувства «стилистам» можно без труда сопоставить запоздалых просветительских романистов — «материалистов»-крохоборов[27] типа Гермеса (кроме него названы только Крюгер и Геллерт со своими комедиями полувековой давности), то кто же такие «поэтические нигилисты»? Велик соблазн отнести к ним скопом ранних немецких романтиков...[28]. Но их ли на деле подразумевает Жан-Поль? Чтобы узнать это, вновь необходимо проникнуть во внутренний склад жан-полевской мысли.
Собственно теоретическое содержание жан-полевской «Эстетики» в значительной степени условно. Так, фихтевские Я и Не-Я сейчас же обретают в его сознании внутреннюю образную жизнь[29], становятся понятиями многослойными, многомерными и, с точки зрения смысла философии Фихте, совсем уж некорректно понятыми. Они наделяются внутренним свойством иронической аллегоричности — Я вдруг распадается на множество ипостасей, которые ссорятся между собой и разыгрывают фарс, отмеченный трагизмом эсхатологической окончательности[30]. И так всякий термин! Он раскрывает свою образность и следует логике построения образа. Термин ничего не фиксирует и не может зафиксировать, потому что понятия такой философии неустойчивы, но притом и лишены средств для конструктивного осмысления своей неустойчивости. В результате Жан-Поль, внимательнейшим образом изучивший Фихте, читает его, заранее стирая грань между философским построением и драмой времени, критикует Фихте, казалось бы, изнутри его философии, но на самом деле, как философ культуры, проецирует его отвлеченные построения на идейно-психологические конфликты эпохи, стремится обнажить жизненные корни отвлеченных понятий. Жан-Поль прав и не прав: ему, критику фихтевского Я, фихтевского субъективного идеализма, известен стремительный генезис личностного начала в немецкой духовной жизни второй половины XVIII века, его психологическая почва. Абстрактно-философское Я происходит на его глазах из утверждающегося в самой жизни и обрастающего своей противоречивостью Я реальной личности, получающей уже возможность становиться личностью эгоистической и эгоцентрической.
22
См. работу, исследующую перипетии взаимоотношений Жан-Поля с Тиком: Schweikert U Jean Paul und Ludwig Tieck — Jb 8, 1973, S. 23 — 77
23
Два примера: 1) Г. Кернер — Шиллеру 2.XII 1804: «Читал ли ты „Приготовительную школу эстетики“ Рихтера?.. Он берет шлегелевскую партию под свою защиту, а особенно Тика, причем он сожалеет, что публика недостаточно признает его, что местами звучит очень забавно» (Briefwechsel zwischen Schiller und Korner, hrsg. von L. Geiger, Bd. IV Stuttgart, o. J., S. 297); 2) Вильгельм Гримм — Якобу Гримму 10.VIII 1805 «Я читаю сейчас „Приготовительную школу“ Жан-Поля, которая доставляет мне настоящее удовольствие. В общем и целом он признает правоту новой школы...» (Briefwechsel zwischen Jakob und Wilhelm Grimm aus der Jugendzeit. 2. AufI., bes. von W. Schaaf. Weimar, 1963, S. 72).
24
Такого мнения, в частности, придерживался Э. Беренд
25
Дмитриев А. Проблемы иенского романтизма М., 1975, с 68, автор книги утверждает, что в § 23 «Школы» «романтизм характеризуется резко отрицательно, с явным ироническим оттенком»
26
Для социологического анализа творчества Жан-Поля существенно, что «Геспер» и «Титан» — это далеко заходящие модификации жанра «княжеского зерцала», что «Девала» написана в расчете на высшие, обеспеченные, образованные («элегантные») слои общества. Более чем странна социологическая характеристика Жан-Поля в книге В. Хариха: «Трудно было бы возражать против взгляда, что Жан-Поль — это представитель мелкой буржуазии (хотя я с достаточным основанием склоняюсь к тому, чтобы считать его близость классу крепостных грестьян более стихийно сильной)» (Harich W. Jean Pauls Revolutionsdichtung. Berlin, 1974, S. 555). Можно с полным правом сомневаться в необходимости таких социологических характеристик, как у В. Хариха. То, что В. Адмони писал еще в 1936 г., куда тоньше, дифференцированное и реалистичнее (см. в кн.: Ранний буржуазный реализм. Л., 1936, с. 546 — 547).
27
Такой оттенок смысла необходимо расслышать в жан-полевском слове «материалист».
28
Неубедительные аргументы в пользу такого отнесения приводил в своем комментарии к «Школе» П. Цаунерт (S. 412; см. библиографию); впрочем, он допускал и противоположную возможность — что Жан-Поль имел в виду Шиллера и Гёте. Такие немыслимые колебания комментатора едва ли не делают ему честь, — он явно подозревал, что теоретические построения Жан-Поля поэтически опосредованы, осложнены и что их не так-то просто проецировать на литературную реальность эпохи.
29
В том трактате «Ключ к Фихте» («Clavis Fichtiana», III 1011 — 1056), который пишет у Жан-Поля трагический юморист из романа «Титан» — Шоппе. См. основную работу к истолкованию «Ключа к Фихте»: Storz L. Studien zu Jean Pauls «Clavis Fichtiana». Zurich, 1951. Diss. (не прибавляет ничего нового статья: Brose К. Jean Pauls Verhaltnis zu Fichte. — DVj, 49, 1975, 66-93).
30
«Я — один-один, нигде не слышно биения пульса, нигде нет жизни, нет ничего вокруг меня и нет ничего помимо меня, кроме ничего.. Лишь высшее мое не-сознание осознаваемо для меня — а во мне слепо — немо — скрыто — трудящийся демогоргон, и я-то и есмь он.. Таким иду я от века, таким вхожу я в вечность... Кто же слышит мой стон, кто знает меня? — Я. — Кто услышит меня, когда пройдет вечность, кто будет знать меня? — Я», — такими словами завершается «Ключ и Фихте» (III 1056. 14 — 21).