Приготовительная школа эстетики

Жан-полевская эстетика и эмпирична и теоретична: теория поднимается над бесконечным рядом непосредственных явлений искусства (литературы) эпохи как остро субъективное или, лучше сказать, остро индивидуальное их осмысление — такое, которое явления реальности оформляет как свои драматические силы и стихии. В «Эстетике» Жан-Поля есть единство драматурга и драматического материала; для теории это значит, что материал эпохи передан в его типических чертах, или типических образах. За драмой искусства эпохи встает драма, конфликт и трагедия эпохи. Литературные споры воссоздают реальные конфликты времени.

Синтетичность (универсальность) «Приготовительной школы эстетики» и неклассический характер этого синтеза отводят ей вполне определенное место в литературной борьбе эпохи. Сам Жан-Поль стремится определить такое место своей книги, и благодаря этому, в связи с этим выявляются эстетические позиции писателя.

Классическое и романтическое. Типология культуры и история литературы. Шиллер писал 10.XII 1804 г К. Г Кернеру, когда «Приготовительная школа эстетики» только что вышла в свет: «Рихтеровской „Эстетики“ я еще не видел. Я давно отвык от любых теоретических воззрений на искусство и от всякого saiso

Впрочем, и это куда важнее, нет ничего более далекого, чем мир Шиллера, автора «Валленштейна», «Марии Стюарт» и «Орлеанской девы», поэта, только что написавшего классически строгую, античную трагедию «Мессинская невеста, или Братья-враги», — и словно разъятый на куски, распадающийся на атомы, складывающийся на глазах читателя поэтический мир Жан-Поля. Жан-Поль «Приготовительной школы эстетики», вспахивающий пласты современной словесности, по большей части неприемлемой для Шиллера-классика, — вообще малоподходящее чтение для Шиллера; не пренебрегающий ничем мелким и низким, Жан-Поль все равно что копается в отвратительных внутренностях эпохи.

Жан-полевские художественные синтезы — антиклассичны. Всякое произведение его отмечено непрекращающимся, еще как бы не закончившимся становлением. Оно соприкасается с той смысловой и композиционной аморфностью, из которой вырывается, — как вырываются из нее, проходя сквозь завихрения словесных стихий, противоборствующие настроения и смыслы, жан-полевские возвышенные, эфирно невесомые символы гармонии. В этом Жан-Поль «эмпиричен»: гармония для него — не категория поэтики и эстетики, которой конкретное произведение искусства, созданное под его эгидой, должно только удовлетворить, а это такая «категория», за которую борется сама жизнь, сами становящиеся героями романа герои жизни, причем борьба за гармонию в глубине своей тщетна и победы в ней — мимолетны.

Гёте писал К. Ф. Цельтеру: «Бывает такая кроткая эмпирия, которая проникновеннейшим образом осуществляет тождество свое с предметом и благодаря этому становится настоящей теорией»[16]. У Жан-Поля — совсем иное: не совпадение исследователя с предметом в движении навстречу ему, а бесцеремонное обращение со своим материалом, — исследователь не боится встряхивать свой объект, не боится перебирать его, извлекая нужное для себя, в надежде тоже установить в конце концов некую драматически преходящую конгруэнтность между своей личностью и предметом, поймать момент совпадения в бурном движении обеих сторон. У Жан-Поля не найти классического покоя и уравновешенности гетевского естественнонаучного метода. Жан-Поль не может не подвергать критике устремления к классическому стилю, к эстетической замкнутости художественного произведения, не может не рассматривать такие тенденции как своего рода «эстетство»[17].

Стилистические сдвиги и веяния глубоко затрагивали Жан-Поля, но, как писатель, он решительно все в своем творчестве основывает на литературном феномене накопления. Характерно, например, разное отношение классиков, романтиков и Жан-Поля к массовой, низкой, тривиальной литературе эпохи: для классиков она не существует, романтики полны презрения к ней, для Жан-Поля она — благодатная почва образов и пародий. Как писатель, Жан-Поль достигает своей особой ясности и стройности на неклассической основе. Но Жан-Поль в той же мере и антиромантичен. Барочную и просветительскую традицию не могли принять романтики в свою самую раннюю, «атенеевскую» пору; не принимали ведь они и Шиллера, и Виланда с его аттически-французским изяществом и игровой, в духе рококо, эротикой. Жан-Поль и получает от ранних романтиков «по заслугам», — писатель, якобы не усвоивший самых начал искусства, хотя Фр. Шлегель и смотрит на него с несколько двойственной заинтересованностью[18]. Однако, как только внутренние противоречия самого романтизма выходят наружу, раскручиваются с силой пружины и первоначальный романтизм начинает обрастать «спутниками» и «популяризаторами», умножая собой путаницу тогдашней литературной жизни и растворяясь в ней — отношения Жан-Поля и романтизма начинают терять однозначное значение и распадаться, раскладываться на отдельные линии. Барочные тенденции проявляются в самом романтизме, например у Клеменса Брентано, у Эйхендорфа. Весь романтизм — в движении, а движение идет по разным направлениям: 1) назад к традиции (без такого возврата, без нового усвоения старой традиции поэтическое творчество ранних, первых романтиков вообще почти невозможно; 2) в сторону — при сближении с социально принятыми, более массовыми литературными жанрами; 3) «вниз», когда позиции романтизма сдаются и писатель отходит от раннеромантического эстетического абсолютизма. Энергия романтического взрыва расходится кругами, но, расплываясь, некая общая суть «романтического» остается надолго.

Эпоха рубежа веков пользовалась понятием «романтический» в очень широком смысле. В духе культурно-типологических обобщений того времени «романтическое» могло означать «романское», «романическое», «средневековое», «современное», «неклассическое», «неантичное». Определенности тут не было, и каждый автор (не был исключением и Жан-Поль) давал свое толкование «романтического». Романтизм понимался совсем не так, как позднее у Г. Геттнера и Р. Гайма[19], не так, как понимает его современный литературовед, когда имеет в виду, говоря о «романтизме», «иенскую школу»[20] романтиков и идущие от нее литературные направления[21]. И значения «романтического» в словоупотреблении эпохи невозможно до конца расклассифицировать: они всегда неустойчивы. Можно сказать только одно: смысловая «интенция» романтического, из-за которой билось это время, силясь творчески воплотить ее, в итоге не случайно закрепилась на более конкретно очерченном понятии «романтической школы» или «романтического движения» немецкого романтизма в конкретно-историческом значении; всегда вибрировавшая культурно-типологическая категория укоренилась в литературной реальности эпохи. Не кто иной, как именно Жан-Поль более других способствовал тому, чтобы культурно-типологическое понятие, или представление, «романтического» было замкнуто на определенном течении немецкой литературы рубежа XVIII — XIX веков и чтобы немецкий романтизм с его философской и культурно-типологической категорией «романтического» узнал себя в романтическом, понятом типологически и исторически-конкретно. Жан-Поль был одним из тех, кто вводил в обиход понятие романтического в его современном истолковании.

14

Jonas VII 190.

15

Жан-Поль несколько раз упоминается в переписке Шиллера и Гёте в связи с «Геспером», названным у них «трагелафом» — «полукозлом-полуоленем»; см. письмо Шиллера от 28.VI 1796 (Jonas IV 469, № 1053 — Goethe — Schiller I 173) и от 12.VI 1795 (Jonas IV 183, № 860 — Goethe — Schiller I 75, № 73). В письме от 17.VIII 1797 Шиллер дает одну общую характеристику трем поэтам — забытому Зигфриду Шмидту, Жан-Полю и гениальному Гёльдерлину! Шиллер пишет: «Хотелось бы мне знать, при всех ли обстоятельствах и абсолютно все ли Шмидты, Рихтеры, Гёльдерлины остались бы такими же субъективистами, такими сумасбродами, такими односторонними, или же только недостаток эстетической пищи и воздействия, а также противодействия эмпирического мира, в котором она живут, их идеальным наклонностям произвели подобный результат» (Jonas V 241, № 1240 — Goethe — Schiller I 382, № 355). В те же годы Гёте судит о Жан-Поле несколько иначе, хотя в целом он соглашается с Шиллером; он с интересом присматривается к Жан-Полю: «Мне приятно, что вы все же прочитали Рихтера: его правдолюбие, его желание что-то усвоить вызывают во мне симпатию к нему. <...> если хорошо подумать, то можно очень усомниться, что в смысле практическом он когда-либо сблизится с нами, но в теории он, кажется, весьма склоняется к нам» (Goethe — Schiller I 174, № 178, письмо от 29.VI 1796). Впрочем, ставшие известными Гете неосторожные слова в письме Жан-Поля Кнебелю (3.VIII 1796, П II 227.11): «Сейчас Тиртей нужнее Проперция», намекавшие на «Римские элегии» Гете, дали Гёте повод написать небольшое стихотворение «Китаец в Риме» (ВА I 365), связанное с «Ксениями» Шиллера — Гёте и помещенное в том же, что и «Ксении», «Альманахе Муз на 1797 год» (ср. также «Ксении» № 41 и № 276, ВА II 435, 461, и — из неопубликованного при жизни — эпиграмму, ВА II 500; «Чем стал бы Рихтер в Лондоне! А Рихтер в Хофе, полуобразованный, — его талант вас забавляет!»). В позднейшие годы Гёте пришел к своеобразному глубокому пониманию Жан-Поля (см. примечания к «Западно-восточному дивану» и отзыв о «Леване», педагогическом сочинении Жан-Поля, ВА III 228 — 230).

16

В письме от 11.IX 1823: Briefwechsei zwischen Goethe und Zelter..., hrsg. von F. W. Riemer. 5. Th., Berlin, 1834, S. 116; «Максимы и рефлексии» № 565 (М. Хекер).

17

На рубеже веков Жан-Поль далеко не всегда справедливо и с преувеличениями пишет о «холодном» Гете.

18

См. фрагменты 421 и 125 (Я. Минор); помимо того, Ф. Шлегель пишет о Жан-Поле в «Письме о романе» (см. в кн.: Литературная теория немецкого романтизма, с. 200).

19

Книга Г. Геттнера «Романтическая школа в ее внутренней взаимосвязи с Гете и Шиллером» (1850) — первый опыт научной истории литературы этой эпохи. Капитальное исследование Р. Гайма «Романтическая школа» первым изданием вышло в 1870 г. (рус. пер.: М., 1891).

20

См.: Ullma