Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 11



Колчиков Старший мог оставить телохранителя или «секьюрити» — как принято говорить в обществе с галстуком — и при себе. Постелил бы на коврике, а утром оба вернулись бы домой вместе. Но Михаил Михайлович решил посвятить ночь любовнице наедине, потому домой и никаких ковриков!

Вообще он довольно странный. Скользкий, — как за ужином говорил про работодателя отец, но в подробности не посвящал, только хмурился и уходил от темы.

Но раз деньги сосед платил исправно и неплохие, то я в детали не вдавался.

Семью соседа я так за полтора месяца и не видел. Если он Старший, то должен быть у него и младший сын Михаил и жена, раз от неё к любовнице шастает. Это же логика, от которой не так легко избавиться. А с другой стороны — лето. Свалили на какой-нибудь Кипр и в ус не дуют. Чего им в городе летом делать?

Старший телохранитель — вроде нормальная работа, только отец мрачнел день ото дня. Вслух о проблемах не говорил, отмалчивался, как подобает деревенскому мужику. Но я видел, что что-то не клеится. Видимо, у бизнеса в стране всегда тяжёлые времена. Или увидел больше, чем хотел…

Ноги бодро несли к остановке. Я нёсся вприпрыжку, вдыхая тёплый воздух. За месяц тягловой работы так привык носиться с большим тяжёлым рюкзаком, похожий на ниндзя-черепашку, что без него практически летел над землёй. Стоило взять баскетбольный мячик, и положил бы его в кольцо сверху с прыжка.

Почти у цели. Фонарь невдалеке осветил уличную потасовку: четверо парней студенческого возраста обступили мужика и вели просветительные беседы. Ветер доносил обрывки фраз на повышенных тонах. Говорили точно не про погоду.

Я хотел обойти компанию по кривой траектории, но сердце тревожно кольнуло. И ноги сами пошли по прямой, ускоряя шаг с каждым последующим.

Издали заметил, что мужик поразительно похож на отца.

Что за дела там творятся?!

Я почти побежал. Отчётливая картина перед глазами словно замедлилась. Все мои дальнейшие кошмары состояли из этой сцены, которая отпечаталась в мозгу калённым клеймом…

Отец отрицательно покачал головой на не услышанный мной вопрос и один из студентов коротко дал ему под дых. Спецназовец согнулся от резкого неожиданного удара — попали в солнечное сплетение — но почти сразу, заглушая боль, двинул апперкотом в челюсть обидчика и даже успел локтём сбить с ног ещё одного товарища.

Тут же двое бросились под руки, лишая манёвра.

Я не разглядел ножей, но по резким движениям рывками снизу вверх понял, что скорая не поможет — не успеет.

Как после установит судебная медицинская экспертиза: два небольших складных ножичка успели нанести одиннадцать ножевых ранений, прежде чем мой крик разлетелся по улице, и подошва врезалась в поясницу одного из убийц.

Убийца упал, а я словно стёр из памяти дальнейшие события. По-научному это называется — «состоянием аффекта». А по мне, так просто — ярость. Безграничная и беспредельная, когда перед глазами одна сплошная кровавая пелена.

Месть! Месть за насильно отнятую жизнь близкого человека!

Провал в памяти…

Очнулся чуть позже. В руках был отобранный ножик. Двое парней, лёжа на земле, истекали кровью. Ещё двоих соучастников и след простыл. Их так и не найдут. Скрылись из города в тот же день.

Выронив ножик, я склонился над отцом. Руки и губы дрожали, не знал, что делать и как быть. Бормотал, не помню что. Бессознательная чушь, не имеющая значения.

Батя просто умирал.

Багровая лужа растекалась по асфальтовой дорожке невероятно быстро. И это не было нелепой кинолентой. Этот ужас поселился во мне раз и навсегда.

Я только схватил за тёплую руку. Приблизился к лицу. А он… Он даже не успел ничего сказать. Разве что взглядом. Но в темноте и состоянии шока много не разглядеть.

Кровь потекла по щеке.

— Отец!

Блестящие глаза застыли пеленой смерти.

— ОТЕЦ!!!

Три из одиннадцати ударов ножевых пронзили сердце, не оставив и шанса.

Рука похолодела.

Я перестал ощущать мир вокруг. Комом сдавило горло, грудь. Слёзы потекли по щекам бесшумные, горькие. Хотелось набрать воздуха и зареветь в истерике, но воздух, словно кто-то забрал.

Шок: потерять самого близкого человека и переступить некую грань, лишив жизни убийц.

Я убил людей!

Мир померк окончательно. Впервые в жизни я потерял сознание. То ли от бессилия, то ли от отчаянья. Просто какой-то предохранитель выкинул из тела, чтобы не сгорел весь организм от всего пережитого…

Очнулся в одноместной палате с привязанными руками. Но не пытался дёргать руками или просить развязать. Мне было всё равно. Мало ли кто там вызвал скорую и полицию. Пусть сами разбираются.



Бати больше нет!

Всё прочее не имеет значения.

Мир потерял краски и посерел, став почти монохромным. Вместе с красками ушли и вопросы.

Сутки меня держали в неведении. Да я ни о чём и не спрашивал, безропотно принимал уколы и лекарства. Погружался в полудрёму и просыпался в поту от собственного крика.

Это была жуткая ночь! Кошмары следовали один за другим. В перерывах между ними я словно висел в пустоте. Сознание никак не хотело принимать действительность. Как такое возможно, что бати больше нет?! Это его я голову держал на руках?! Почему руки в крови?!

Наутро молодой следователь решил окончательно потушить искру жизни. Столько злорадства я ещё не видел в своей жизни. Как его первый подследственный, я не ответил ни на один из многочисленных вопросов и, словно мстя, у самого порога он обронил одним предложением:

— Игорь Данилович Мирошников, вынужден вам сообщить, что прошлой ночью ваша мать скончалась от сердечного приступа, последовавшего вследствие увиденной картины на месте преступления.

Осколки.

Много осколков посыпалось на холодную, безжизненную землю.

Всё. Так и ломаются люди…

Следующую неделю я не помню вовсе.

Потолок залился серой мглой. Я лежал без движения не в силах думать и понимать. Словно вытащили сам духовный стержень, становой хребет самого понятия жизни.

Их обоих нет!

Были, и не стало в один момент!

Пустота.

Нет даже боли. Ничего нет. Совсем ничего. «Время ещё будет?». Как же! Остаётся только клясть эти слова.

Похороны проплыли мимо меня. Где-то рядом пронеслось моё шестнадцатилетие.

Только через полгода мне удалось узнать подробности похорон: ни друзей, ни родственников. Колчиков Старший отмахнулся от телохранителя, как от назойливой мухи.

Родителей вначале хотели похоронить под номерными знаками на бесплатном участке, но города мёртвых так разрослись, что земли не хватило — сожгли в крематории, не оставив ничего.

Урна с пеплом или горстка золы? Кому это надо? Всё просто смешали в кучу земли, оставив меня наедине с одними лишь воспоминаниями.

Девять дней? Сорок дней? Годовщина? Ничего!

Всё! Дальше жить не стоит. Ни опоры, ни прав, ничего. В мои шестнадцать лет.

Даже доктор, поймав меня в попытках повеситься на простыне, реабилитировал раньше срока с больницы — попытка суицида предстала в его глазах вполне осмысленным действием. Здоров! На выписку!

Так я предстал перед судом.

Причина? Всё просто — один из парней не дожил до больницы. Отомстив тем вечером за отца, я оказался главным подсудимым. Превышение самообороны! Пять лет! Учитывая все обстоятельства, состояние аффекта и малый возраст — условно.

Судья так же постановил отдать меня детскому дому до совершеннолетия и лишил на два года квартиры. Той собственности, ради которой всё и начиналось.

Вот и переехали. Вот и выбрались из ямы в… бездну.

Не дали даже фотографий и одежды забрать. За это я ненавидел их больше, чем за нелепый срок слепой Фемиды.

Из здания суда органы опек переправили меня, в чём был (майке, шортах и кроссовках) в новый дом — детдом.

Никто и не смекнул, что я могу быть социально опасным.

Судьба словно усмехнулась в спину, сам фатум [3] восстал: «Не хотел жить в деревне спокойно — живи в городе. Только не жалуйся новым трудностям».

3

[3] Лат. — Судьба