Страница 46 из 148
Дверь снова открылась.
— Слышь, Лешук, — задорно сказал Ефим. — Зайди на минутку. У нас тут дело такое…
Наёмник не преминул заскочить.
— Говорю, водяники совсем распоясались, — как бы продолжал разговор Ефим. — Тут Сверр такое рассказал!
Лешук недоверчиво посмотрел на меня.
— Надо что-то решать с этими дикарями. Ты как думаешь?
— Надо, — кивнул головой наёмник.
— Может, возьмёшь своих людей, да отправитесь на Старый утёс…
— Что? — глаза у Лешука округлились. Он явно испугался. — А кто будет людей от орков оберегать? Не приведи Сарн, конечно, такого, но вдруг они попрут сюда, в слободку, что тогда?
— Страшно умереть, да? — усмехнулся купец.
— А тебе, Ефим Савватеич, не страшно разве? — Лешук напрягся, вылупив свои огромные глаза на купца. На его шее вздулись тёмные жилы.
Молотов не ответил. Его взгляд и взгляд наёмника встретились. На какую-то секунду глаза Ефима потухли, наполняя его разум воспоминаниями.
Был вечер. Большая семья ужинала за огромным дубовым столом, который Ефим заказал у известного мастера.
Поначалу так и было, и ведь всё как всегда. Ефим любил подобные моменты, чувствуя некую гордость за то, что у него дела идут хорошо, что у него столько будущих потомков, пожалуй, единственного из всех Молотовых. Ведь, каждый сын, или дочь, в будущем приведут по несколько внуков, те тоже нарожают детей, и семья со звучной фамилией Молотовых разрастётся, заняв не менее важное положение, чем представители благородных семейств. Ефим это видел так явственно, что просто уверовал, как в некую непреложную аксиому.
Но сегодня он был несколько рассеян, хотя только-только заключил преотличную сделку с одним купцом из Светолесья. И, как полагается, эту сделку чуть обмыли. Но выпили немного, так, чтобы повеселей стало. Но вот беда, то, что казалось таким приятным и радостным каких-то полчаса назад, теперь виделось неким мрачным пятном, яростно терзающим душу.
Почему? Что не так? — вопрошал Ефим, и не находил ответа.
Мысли закружились в водовороте. Думалось о детях, о семье, о проблемах, о братьях, сестрах в Новограде. Потом мысли спутались и заскакали зайцами, вызывая то одно неприятное воспоминание, то другое. Ефим даже не заметил, что уже перестал зачерпывать ложкой из тарелки, купленной на ярмарке в Умойре (тамошний фарфор да в купе с росписью в велико-постоловском стиле — это нечто; не у всех в столице подобную посуду найдёшь), и сидит с остекленевшим взглядом пустых глаз.
— Тятя, а если ты умрёшь? — сей простой вопрос прорвал туман рассуждений, ввалившись в разум, подобно упавшему на дно реки камню.
— Что? — переспросил Ефим, поднимая взгляд на самую младшенькую Олечку.
— Тятя, ты ведь умрёшь тоже? — спросила она.
К чему сей вопрос? — не понял Ефим.
Он пропустил весь вечерний разговор, в котором, оказывается, вскользь упомянули, что вчера помер Митрофан.
— Придёт время… — начал отвечать Ефим. — А что?
— Грустно будет.
— Кому грустно?
— Мне… Нам будет грустно без тебя, — отвечала Олечка.
Четыре года, а была посмышлёней остальных в её возрасте.
— Глупости… Ты всё быстро забудешь, — ответил Ефим, вдруг осознавая, что говорит-то он о себе.
Ведь это он забыл и отца, и мать.
Когда же я о них поминал? В прошлом году? В позапрошлом? — вспомнить, никак не удавалось.
— Почему? Не надо умирать… это плохо.
Ефим резко встал, чувствуя, что алкоголь заполз в разум и вот-вот прошибёт слезу.
Вся семья замерла, глядя на отца, который вдруг густо покраснел. А глаза его словно остекленели.
Смерть, это плохо, — мелькнуло в голове. Смерть это небытие. Тьма чистилища. Там нет чувств. Нет ничего… Одни лишь Искры, ждущие возврата в Сарнаут…
Ефим посмотрел то на меня, то на наёмника, а потом пространно заметил:
— Ну да, ну да… Ладно, Сверр, ты иди, мне тут поговорить надо…
И я вышел вон.
Сердце предательски стучалось в груди, отдавая в ушах тугим звоном.
Ну, вот теперь-то, многое и становилось понятым. Скорее всего, у Ефима просто не было выхода, раз он мне открылся. Лишь бы потом назад не стал отматывать. Сдаст тогда и пиши пропало.
А ведь Стояна меня предупреждала. А ты, Бор, в сны не веришь. Так то оно!
На дворе стояли всё те же наёмнички, хмуро поглядывающие на меня. Я прошествовал мимо и направился к семье Глазастиков.
11
Матушки были взволнованы. Они крутились у полок, что-то разыскивая. Дед уже проснулся и сейчас сидел на скамье.
— Тебя, Бор, приглашают к себе старейшины, — несколько печально сказали матушки.
— Что-то случилось?
— Нет, просто дань вежливости.
— Почётный гость? — чуть улыбнулся я.
— Да. Нам известно про Тона Ветродуя и, кроме того… кроме того, послы Сивые говорили, что ты благородный человек.
— Нужна помощь? — прямо спросил я.
— Наверняка понадобится. Отправляйся к юго-западной стене к Дому старейшины. Тебя там ждут…
— Постой, — подал голос дед. — Позволь совет: с Задумчивыми будь учтив. Это может… помочь.
Я кивнул, ещё не всё понимая, и пошёл в указанном направлении.
Дом старейшины, Элдерхайм, поразил меня своими размерами. Даже по людским меркам это здание было весьма большим.
Он не был окрашен, как все остальные дома, в лазуревый цвет, но имел одну весьма примечательную особенность: те столбики, на которых держалась платформа дома, были выполнены в виде громадных фигур, словно на себе поддерживающих здание.
Справа и слева от входа стояли длиннобородые и длинноусые старцы с голубоватыми глазами. Одетые в капюшоны, они были людьми, а не гибберлингами. А во лбу у старцев торчало нечто сильно смахивающее на третий глаз, как у ворожеев водяников. Суровый взгляд на их лицах, казалось, проникал в саму душу.
Дальше шла злобная фигура то ли тролля, то ли орка. На оскалившей здоровенные зубы голове у него высился рогатый шлем. Матёрые кулачища сжимали круглый диск щита.
Следом за фигуркой «воина» шла фигурка бородатого и весьма носатого «гоблина». На его плечи и голову будто набросили шкуру какого-то зверя (из-за снега, припорошившего всё вокруг, трудно было определить его породу). Руки сей безусый гоблин сложил по большой важности на груди.
Последние две фигуры постоянно чередовались друг с другом. В общей сложности я насчитал четыре «воина» и четыре «гоблина». Ну и прибавьте к этому двух «старцев» подле входа.
Кто это и что это — оставалось непонятным.
Элдерхайм состоял из двух круглых частей разного размера. Та, что поменьше, типа сеней, смотрела точно на север. На входе в неё занавесей-шкур не было.
Внутри у самого входа в жилище были ещё две вырезанные деревянные фигурки. Внешне они походили на одетых в тугие куртки с обтягивающими капюшонами на голове старичков, воздевавших руки кверху в своеобразном приветствии. Всё бы ничего, но уж слишком тесны были одежды для этих фигурок, и это не могло не вызвать улыбку.
Сразу у внешнего входа в «сени» справа виднелись всё те же охранные щиты-обереги на шестах, слева — деревянная рыба.
Меня проводили дальше: за откинутым пологом начинался и был Элдерхайм. Огромная высокая зала, в которой стоял устойчивый запах каких-то приятных благовоний, с лёгкими нотками хвои. Внутреннее убранство блистало своеобразным лоском, от всего веяло степенностью и неимоверной важностью. Правда этот лоск несколько «разбавлялся» наличием гигантских бочек вдоль стен (судя по всему, с элем), полками с плетёными корзинами и железными котлами. Но это нисколько не преуменьшало нахлынувшей торжественности и величавости.
Стены снизу были сложены из камня, а выше уже из дерева. По всему периметру под потолком висели на регулируемых цепях плоские котелки светильников, внутри которых горело масло. Прямо в центре стоял громадный медный чан с углями, обогревающий довольно прохладное помещение залы. Судя по всему, отапливали тут тем чёрным углём, вошедшим в моду в столице.