Страница 41 из 148
Нет, Рута не хотела строить никаких планов относительно «этого северянина». Очень часто ей он виделся каким-то нелюдимым и угрюмым. Лицо постоянно сосредоточенно, словно он поглощён решением тяжелейших задач; в глазах тот дикий огонь, смотреть на который не было сил. От него в разум прокрадывался страх, и ступор охватывал все члены.
Но было в нём что-то… что-то «тёплое», родное… близкое…
Рута присмотрелась к «северянину».
Как ей хотелось бы сказать: «Мой! Он мой!» Действительно хотелось.
Снегова вдруг поймала себя на том, что сжимает кулаки, словно пытается отстоять Сверра у невидимого врага.
А улыбка у него всё же добрая, — думала она. — Как вот сейчас. Её хоть особо не заметно (видно сказывается привычка сдерживать эмоции в себе), но всё выдавалось тоненькой сеточкой вокруг глаз, смотрящих в темноту окна, и слегка приподнятыми уголками губ…
Тяжело ему в жизни… Всё время один…
Рута вздохнула.
Он уйдёт утром… А вернётся ли? А если и вернётся, то, что дальше? Стоит ли загадывать? Может, пусть просто вернётся и всё…
Слышишь, Сарн? Пусть просто вернётся! Мне большего не надо…
Рута давно свыклась с мыслью, что у богов многого просить нельзя. Будь то хоть Сарн, хоть Нихаз — им людское счастье ни к чему. У них своя Игра, свои планы. На всех, абсолютно на всех.
А ей-то всего и надо — простого женского счастья. Если рассудить, то это не так уж и много.
Тоска снова своей холодной лапой сжала сердце. Снегова сдержала слезу: отчего ж ей так в этой жизни не везёт?!
Вот считай: сама — бедная голодная сирота; первый муж пьяница, долгов столько наделал, что хоть волком вой, да ещё бил до полусмерти. А теперь, казалось бы, первый нормальный мужик и тот сейчас уйдёт… насовсем…
Свечка слишком быстро таяла. Несколько минут и в избе станет темно.
Слёзы больно давили в глаза. Рута сжала веки, чтобы ничего не видеть… Как в детстве наивно полагаешь, что коли ничего не видишь, то ничего плохого и не происходит.
Рута почувствовала, как что-то шершавое и тёплое коснулось её щеки…
Его ладонь… От неё пахло дымом… и ещё хвоей… Какие же у него сильные крепкие пальцы…
Из далёких-далёких глубин памяти вдруг всплыли какие-то отрывки. В них тоже были сильные пальцы, крепкие руки, но только отца. Его лица Рута не помнила, только улыбающийся рот, мягкую темноватую бородку. Снегова прямо-таки ощутила, как эти руки расчёсывали ей волосы… От них пахло лесом… ещё каким-то тёрпким запахом.
Наверное, это был единственный мужчина, который действительно любил её… Отчего-то мать никогда не вспоминалась, только отец.
О, Святой Тенсес! Отчего в этом мире столько несправедливости?
Рута прижалась щекой к ладони «северянина». И щекотные волны непонятного огня охватили её тело. Стало вдруг тепло, счастье проползло в каждую клеточку… Влажные губы Руты задули свечку, и мир погрузился в ночь…
Утром «северянин» ушёл. Не слышно, не заметно…
8
Иней лежал на всём: на деревьях, крышах домов, пристани и даже на людях. А ещё было очень тихо. Только волны Малого Вертыша чуть плескались о край плота.
Мы только отплыли от пристани. Я разместился на последнем из четырёх плотов и сейчас стоял возле одного из гибберлингов, ловко орудующего чем-то наподобие весла. Вообще на каждом плоту было по три гибберлинга. Старшими среди всех была семейка Волглых, разместившаяся на головном плоту.
Молотовка постепенно скрывалась за лесом, и вот настал момент, когда она пропала с глаз.
Настрой у меня был, можно сказать, боевой. А вот мысли отчего-то тягостные.
Это, скорее всего, от того, что мне опять ночью приснилась Стояна. Она попросила погреться у старенькой печки, прижимая ладони к её теплой стенке. Рысь сидела на лавке у окна, глядя на бледное пятно луны.
Я спустился вниз и присел на лавку.
— Ты завтра поплывёшь в Гравстейн, — сообщила мне друидка. — Не совсем благоприятное место для тебя.
— Почему?
Друидка молчала. Это молчание длилось очень долго, а, может, я просто окунулся в другой сон… Ведь это же был сон.
— Спасёшься от рога, наткнёшься на меч, — услышал я голос Стояны.
Мы всё ещё сидели у печки. Друидка жалась к печке, бормоча что-то про холод.
— У него уже есть то, что может тебе навредить, — последнее, что мне запомнилось из ночной беседы. — Только подарок поможет спастись. Не отказывайся от него…
— Чего вдруг я откажусь?
— Посчитаешь правильным сделать так, — как-то устало ответила Стояна.
С каждым разом она казалась мне всё более и более странной.
Больше ничего не помню. Утреннее пробуждение развеяло ночные воспоминания, в дым.
Какие рога? Чьи мечи? И у кого это «него» есть то, что мне навредит? — Одни загадки, ей-ей.
Я огляделся, всматриваясь в людей на плотах. Стражники да несколько каких-то молотовских прислужников. Люди, как люди.
Мысли вдруг вернулись к золоту гоблинов, да ещё к тем «бандитам», пытавшимся его украсть. Мы ведь так и не продвинулись в расследовании. И ещё: случайна или нет та болезнь, подкосившая Защитников Лиги…
У воды было холодно. Интересно, кому в голову взбрело сплавлять караван зимой? Что за спешка?
Плоты величаво плыли по Вертышу. Глядя на то, как с ними управляются гибберлинги, казалось, что это плёвое дело.
С воды берега выглядели весьма живописно. Пологие лесистые берега, которые вздымались вверх к горам по покатой дуге. Дальше — выше, и вон совсем уже вверху — синие верхушки гор, окутанные белыми шапками облаков.
Да, Сиверия по-своему красивый край. Конечно, природа здесь хоть и суровая, но это нисколько не портило общей картины. Интересно, как здесь все выглядит летом?
Пока размышлял, успел увидеть стадо громадных яков, неторопливо плетущихся по лесу. Я слышал от местных, что эти дикие животные терпеть не могут человеческого духа, однако же в этом году они отчего-то спустились с гор вниз к реке.
Глаза коснулись поверхности воды, отмечая насколько та кристальна, что даже проглядывалось дно, и можно было пересчитать все камни на нём.
К вечеру мы пристали к северному берегу, где разбили лагерь. Стражники живо соорудили костёр и занялись приготовлением похлёбки. Я вытянул из своей котомки свои запасы и наскоро перекусил. А затем лёг спать.
Первая ночь прошла без происшествий и утром мы снова тронулись по реке. К обеду миновали Голыш, а за ним и Большой сосновый остров. На последнем виднелись несколько фигур людей, скорее всего, рыбаков. Они проводили нас взглядами и вернулись к своим делам.
Ничего на острове не напоминало о битве. Обычный мирный островок… Да, сколько же крови впитала его земля.
Я посмотрел на свидетелей той схватки — несколько старых сосен, растущих у западной оконечности острова. Они, наверное, и не такое еще рассказали бы.
Сразу за Сосновым начинался плес, в который с востока врывался Длинный Вертыш. Его холодные воды начинались на севере в тундре.
Даже неопытному глазу было заметно различие в цвете: Малый со своими кристальными прозрачными водами сильно контрастировал с мутными потоками Длинного. Гибберлинги постарались удержать плоты ближе к северному берегу, чтобы их не понесло на юг в Светолесье. Случись такое, то лететь нам по Гремящим порогам, костями тарахтеть.
Редкие льдины уносило в сторону. Они медленно рассекали тёмные свинцовые воды плёса.
Вдалеке замаячила громадина Старого утёса.
— Нам бы миновать его дотемна, — сказал гибберлинг. — Самое опасное место. Все факторы против нас.
— Отчего? — спросил я, вглядываясь вперёд.
— Плыть будем против течения. Это раз. Второе, утёс, который торчит посредине реки. Тут она раздваивается на два рукава: левый — мелкий, потому, наверняка, замёрз до самого дна; а вот правый… — гибберлинг вздохнул. — Вон Оленьи Мхи, видишь? За ними Крутой Рог — вотчина водяников. Река делает большую дугу с северо-запада на восток. Впереди нас ждут две опасности: Старый утёс с его подводными камнями в правом рукаве, да водяники у западного берега. И не причалить, и не отвернуть.