Страница 115 из 148
— А что с ними не так? — Зубов прищурился, пытаясь увидеть что-то необычное.
— Взгляд пустой… Такой я видел только у покойников… Пустой, безразличный…
— Это от усталости, — отмахнулся командор, но сам внутренне напрягся. Прав был ратник: так смотрят только бесконечно уставшие люди. Те, кто прошёл невозможное, немыслимое, кому уже всё одно, жив он или мёртв.
Тут один из стражников вернулся к воротам и подошёл к Зубову.
— Говорят, — начал тараторить он, — что сами из Острога. Почти пятнадцать суток к нам добирались.
— Кто старшой?
— Вон тот парень, крайний справа… Только странный он какой-то.
— Как это? — не понял Зубов.
— Взгляд недобрый… Смотрит так, словно сейчас возьмёт и прибьёт.
Командор недовольно поморщился:
— Ну да, ну да… Зови, поговорим с ним.
Минута и к Зубову подошёл среднего роста человек. По его обветренному посеревшему лицу трудно было определить возраст. Да ещё эта заиндевевшая растрёпанная борода…
Одет человек был в просторную глухого покроя куртку. Точно такие же носили местные орки. Говорят, что подобная одежда хоть и неказиста, но очень тёплая.
— Внутренняя подкладка, вишь, мехом к телу-то, — заметил командор, глядя на куртку. — А наружная часть — мехом наружу… Штаны такого же покроя… торбазы на ногах… Одеты, что тебе одичалые людишки.
Зубов долго оглядывал человека перед собой. Взгляд остановился на его глазах.
Командор поёжился: «Какие безумные… Прав ратник: опасная личность. Такому убить, что наземь плюнуть».
— Кто таков? — надменно спросил Зубов.
— Человек…
— Смешно. Умник? — Гордей выдержал взгляд незнакомца, правда, ощущая, как по спине пополз неприятный холодок. — Имя как?
— Бор. С Ингоса… Вимурский повет… Грёнефьел-фьорд…
— Далече тебя занесло, братец. Ты у своих ребят за старшего?
Человек оглянулся назад, словно проверяя наличие отряда, а затем глухо бросил:
— Мы пришли из Вертышского Острога. Вернее, того, что от него осталось.
— Почему в орочьих одеждах? Издали вас можно принять за врагов…
— Бились в стойбище. Там и переоделись для дальнего похода…
— В стойбище? — не понял командор. — Вы сражались с орками?
— Пришлось… Такова воля становой урядницы Милы Огоньковой.
— А она где?
— Погибла в бою, — с некоторым вызовом отвечал Бор.
«Трудный человек. С таким не договоришься, — подумал командор. — И что мне с ними делать?»
— У нас был тяжёлый переход. Не все выжили, — продолжил Бор. — Шли почти пятнадцать дней. Ели одних пеструшек, которых под снегом нашли. Да ягоды какие-то… Надеемся, что вы приютите… обогреете…
В словах говорившего незнакомца не было ни одной умоляющей нотки. К жалости он не призывал. Сразу видно, что северянин. А у них там принято сначала обогреть человека, накормить, а потом уж и спрашивать.
Гордей потупил взор и проговорил:
— Конечно, конечно… Прошу следовать за нами. Вечером поведаете о ваших злоключениях.
— Поведаем, — с каким-то вызовом сказал северянин и при этом недобро улыбнулся.
Он махнул своим людям двигаться за ограду, и отряд послушно поплёлся к воротам.
3
…Нас осталось девятнадцать человек, да ещё три гибберлинга из «ростка» Стрелок. Я не спешил выполнять последнюю волю Огоньковой, и приказал всем ратникам сначала обойти стойбище, чтобы собрать всё, что может пригодиться нам в дальнем пути. На удивление, острожники послушались сразу. Не понадобилось «убеждать» людей в том, что во главе отряда стал я. Ни споров, ни косых взглядов.
Хватов и десятник Мирон Снегов были рядом, пока я осматривал повреждённую руку. Посиневшее предплечье, тёмная полоса поперёк мышц — след от лезвия топора.
— О-го-го! — десятник аж присвистнул. — Чем это тебя так?
— Скеггоксом, — и я кивнул на лежащий подле топор.
Егор Хватов вытянул его из чехла и заворожено посмотрел на лезвие.
— Крепкие кости у тебя! — бодро проговорил десятник. — Кольчуга кольчугой, но даже она не спасла бы от перелома… Пошевели, попробуй.
Я попытался приподнять руку. Было очень больно, но кое-как удалось это сделать. Ясно, что кости не переломаны, не раздроблены.
Ушиб… и весьма значимый… Долго теперь рукой не помашешь.
— Я знаю этот топор, — неожиданно заявил Хватов.
Мы с Мироном повернулись к нему.
— В начале осени я обменял его на тюк пушнины, — глухим голосом проговорил Хватов, опуская глаза до долу.
— И чей это скеггокс? — щурясь, спросил десятник.
Хватов пожал плечами.
— Мне он достался случаем, когда я был весной в Новограде. В торговом квартале один пропойца задарма предлагал. Я и взял… А потом подумал, мол, зачем он мне? Я же не воин.
— Оркам продал? — спокойно спросил я.
— Обменял, — живо ответил Хватов. — Честная сделка…
— Вот! — подошли гибберлинги. Они несли нечто похожее на меховые сапоги. — Торбазы. Вам бы всем стоило переобуться, иначе в тундре останетесь без ног.
— Отчего это? — не понял Мирон.
— Клан белых орков живёт в этих краях много лет. Они знают толк в том, что и как надо носить зимой, да ещё в тундре…
— Чего-то маловаты эти… торбазы… для взрослого орка, — заметил я.
— Это детские, — несколько смущенно сказала средняя сестра Стрелок.
В воздухе повисла какая-то неловкость. Я видел, как потупил взор десятник, да и гибберлинги стали глядеть чуть в сторону.
Чуть позже в стойбище насчитали тридцать два орочьих тела возрастом лет до десяти… Зрелище, признаюсь, не самое приятное. Даже для меня.
Через полтора часа в общую кучу собрали и провизию, и кое-что из одежды. Приказ переодеться ратники приняли не очень добро, но всё же подчинились. Перешагнули, так сказать, через себя.
Тела ратников сложили в общую кучу и подожгли. Потом, дождавшись, чтобы костёр разгорелся посильнее, острожники занялись и стойбищем. Шатры заполыхали, и в небо стали рваться громадные языки пламени.
Мы уходили на север и дорогу нам ещё долго освещали огни пожарища…
Порт, которые местные прозывали Туманным (а всё от того, что а основном в воздухе, и особенно по утрам, висела промозглая серая дымка), наводил ощущение какой-то тоски и безысходности. Избы сколочены на скорую руку, нет в них «живчика», присущего обычному дому. Да ещё этот въедливый туман… Благо воздух в последние дни потеплел, а то ещё холод донимал. Люди всё больше не весёлые, мрачные. Явно тоскуют по родным местам.
Мы прошли по натоптанной черной полосе дороги к длинному зданию, похожему на ремесленную мастерскую. Внутри было дымно, грязно, но тепло, и ещё пахло горячей похлёбкой.
Разместили всех в дальнем углу, выдали глиняные миски с густым варевом, пахнущим так, что аж дурно становилось (в хорошем значении этого слова).
— О, Сарн, — прохрипел кто-то из острожников. — Благодарим тебя за всё.
— Много не ешьте, — предупредили нас. — Может плохо стать.
— И как вы через тундру зимой на своих ногах дотопали? — спросил кто-то. — Уму непостижимо!
— Так и дотопали, — смакуя варево, пробурчал Хватов.
— Да про Багульникову Пустошь такие байки ходят! Там, говорят, никакой зверь, никакая птица не селится. Верно ли?
— Врут, — отвечал Егор. Остальные сурово молчали, лишь поглощая еду.
— Видали чего? — не унимался кто-то из портовых.
Острожники нервно переглянулись. Никто из них не решился, что-то ответить. Хватов же оторвался от миски, кинул взгляд на меня и отрицательно мотнул головой…
А в торбазах действительно было тепло. Орки, надо отдать им должное, были совсем не дураки. Ратники, переодетые в их мешковидные одежды из меха горных яков, сейчас напоминали сброд каких-то разношёрстных оборванцев.
Длинная ровная как стол снежная пустыня тянулась куда хватало взгляда. Эта однообразность, практически не меняющаяся на протяжении всего нашего пути, мерзкий туман, холод — все эти невесёлые спутники приводили людей в некоторое уныние, заставляя больше углубляться в себя.