Страница 10 из 14
Но, проехавшись по России, теряешь охоту кричать о римских и неаполитанских нищих. Может быть, в прежние времена было иначе, то есть у нас меньше нищих, между тем как в Неаполе, например, положительно их было больше: теперь кое-кто пристроен, многим дала работу и некоторые средства бурбонская реакция, иные вступили в волонтеры, некоторые даже, говорят, просто устыдились своего тунеядства среди общего самоотверженного движения и при новом порядке вещей нанялись работать на железных дорогах и в портах. Но в Риме не было никаких причин к переменам в этом смысле; напротив, под гнетом клерикального управления и при значительном оскудении ресурса, заключавшегося в иностранцах (которые в последние годы, по причине смутных времен, гораздо меньше посещали Рим), – нищенство все увеличивается. И между тем оно там не делает до такой степени поражающего впечатления, как у нас, по большим дорогам за Москвою. На станциях железных дорог везде нищие, несмотря на запрещение, ждут десятками; несколько раз я видел, как, при всей непривычке к машине (до сих пор по Владимирской дороге каждый поезд встречается и провожается толпою любопытных крестьян из окрестностей), мальчишки бежали за поездом, уже тронувшимся, если кто-нибудь высовывался из окна вагона и взглядывал на них… На почтовых станциях и по всей дороге за Владимиром – еще хуже: целые колонны изможденных мужиков и баб с ребятишками проходят перед вами, и если вы, рассчитывая на пятерых или шестерых, начнете оделять их копейками, – наверное, вы не успеете оделить этих, как с другой стороны явится пред вами новый пяток, потом еще и еще… Откуда являются они – и сказать трудно; но достоверно, что если вы едете один и решились ничего не подавать, то вы еще не видите и пятой доли всех нищих, обретающихся в каждом месте вашей остановки. А в Нижнем на ярмарке – я говорю, что Рим даже в пасху не представляет подобного обилия, хотя здесь нищие раскиданы по всей ярмарке на довольно большом пространстве и хотя их подчас очень сердито гоняют из хороших, то есть «каменных» рядов, особенно если знают, что на ярмарку приехало какое-нибудь значительное лицо. Куда они все деваются на это время, сказать не умею, но знаю, что иным на ярмарке (как, впрочем, и в других местах, вероятно) видеть нищих не удается.
Нищенство у нас тем ужаснее, что оно голее, законченнее, например, итальянского нищенства. Там нищий иногда, вместо всякой просьбы, скажет вам только «buon giorno, signore» («здравствуйте, сударь»), и если вы поклонитесь и пройдете мимо, он ничего больше не скажет. Иной предлагает себя как модель для картины, а потом, услышав отказ, попросит у вас что-нибудь. Там нищий готов на услуги, если может, и старается в вас заискивать: если вы остановились на перекрестке и заботливо осматриваетесь – он сейчас вызовется рассказать вам дорогу; если вы берете извозчика – подсадит вас в экипаж; если ваше пальто запачкано – он оботрет; нужно вам остановить разносчика газет или продавца какого-нибудь – он крикнет за вас; грозит на вас лошадь или осел с грузом наехать – он вас заботливо предостережет… Он как будто желает сначала зарекомендовать себя перед вами и потом попросит у вас милостыни, как помощи у доброго друга. Есть, правда, и такие, что бегут за вами и кричат: «Signorino! un mezzo-bajoco! Muojo di fame!»[8] и пр. Но, к счастью моему, таких я встречал не очень много даже в Риме и его окрестностях. Вот г. А. Т., например, описавший в «Отечественных записках» отражение солнечных лучей в римских фонтанах и вид с Monte-Pincio и давший этим описаниям заглавие: «Рим в 1861 году», – г. А. Т. был гораздо несчастнее меня: он, где ни ходил, «на каждом шагу, направо, налево, позади себя только и видел грязные горсточки, протянутые к нему, только и слышал отчаянные фразы» вроде тех, которые я привел выше и которых при всем том он не умел написать правильно («Отечественные записки», № VI, стр. 467). По его словам, «все калеки в мире, кажется, стеклись сюда; безобразие фигур этих превосходит всякое описание». Могу его уверить, что великое множество калек, еще более безобразных, осталось у нас в Москве и во Владимирской и Нижегородской губернии. О других местностях не могу сказать (впрочем, скажу, что в Малороссии нищих встречается сравнительно гораздо меньше); а уж тут-то я нагляделся досыта…
Наше нищенство, сказал я, отличается особым характером, налагающим еще более тяжелую и мрачную печать на всякого бедняка, решающегося за него приняться. У нас нищий, становясь нищим, как будто исключает себя из среды людей, и общество полагает, что так и следует. Для людей сострадательных в понятии о нищем смешиваются два противные взгляда: с одной стороны, он человек божий, которому надо подать грош не по чувству сострадания, а главное, потому, что за это на том свете награда будет; а с другой стороны, нищий – это пария, это какое-то особое животное низшей породы, которому нужно только поддерживать свое существование, и больше ничего. Я слышал раз, как одна сострадательная старушка разгневалась, услыхав от нищего, что он на днях очень промок и потом все хилел и, только чайку попивши, немножко оправился… «Как вам это покажется, – повторяла она своим знакомым, – чайку попил! Милостыню собирает, а тоже чаек пьет…» Видимо было, что ей даже обидно такое явление.
Подобное отношение к обществу делает из наших нищих что-то невыносимо унылое. Эти котомки, подаяние объедками и корками, этот аскетический, безжизненный взгляд, какое-то официальное смирение во всей фигуре и это протяжное, неестественно тоненьким голоском вытянутое: «Сотворите святую милостинку Христа ради», – все это коробит вам сердце, но вовсе неспособно навести вас на мысль о человеческом, братском родстве с этими людьми. И они, с своей стороны, тоже смотрят на вас чужими: в одном доме умирал отец семейства; подошел к окну нищий с своим припевом; ему кинули грош и уныло прибавили: «помолись о здравии умирающего, раба божия такого-то». Нищий отошел и сообщил об умирающем другим; через полчаса перед окном больного собралась толпа нищих, пришедших один за другим с своей пронзительной выкличкой: «святую милостинку». На них было не хотели обращать внимания, думая, что уйдут; не тут-то было: они знали, что человек умирает в доме и что в таких случаях милостыня непременно должна подаваться… Умирающего беспокоил их шум; он несколько раз спрашивал, что там такое… Тогда решились оделить всех нищих, чтоб ушли; но к толпе беспрестанно подходили новые, и в заключение они затеяли между собою громкую ссору… Больной умер посреди сумятицы и ругательств, устроенных нищими под самым окном его. Никакие увещания нищим, чтобы дали больному умереть спокойно, – не имели ни малейшего действия. До такой степени чужды у нас личности подающих милостыню к принимающим ее.
Другой случай, только уже в забавном роде, пришлось мне самому видеть недавно на одной из станций между Владимиром и Нижним. Приехали мы в мальпосте, и едва остановились лошади, как нищие уже окружили экипаж. Внутри брика сидел толстый купец; вылезая, он задел карманом своего сюртука за ручку дверцы, а в руках у него был узел с чем-то съестным и бутылка; никак ему нельзя поправиться – ни в ту, ни в другую сторону, – иначе разорвешь сюртук; он и остался на весу, опираясь локтями на дверцу… В это самое мгновение перед ним являются двое нищих – не увечных, а погорелых, – потом еще баба с ребенком, потом старик какой-то, и все четверо, отвесив низкий поклон, затягивают: «Господин милосливый! заставь за себя вечно бога молить» и пр. Купец злится, а они ему кланяются и тянут. И ни ему самому не вздумалось попросить их помочь ему слезть, ни им не пришло в голову прежде высвободить человека из затруднительного положения, а потом уже попросить у него милостыни. Купец их выругал и прогнал, а потом кликнул ямщика, возившегося около лошадей, и попросил его отцепить карман…
вернутьсявернуться