Страница 8 из 26
Немного успокоившись, она изучила содержимое аварийного комплекта. В неприкосновенный запас летчика входила плитка шоколада. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки.
Что такое шоколад, в здешних местах давно забыли. Рашель держала драгоценную плитку и не могла оторвать от нее глаз. Конечно же, летчик ее простит, если она отломит маленький кусочек. Она долго боролась с собой, но в конце концов устояла перед соблазном и положила шоколад на место. Гордая собственной добродетельностью, Рашель решила выстирать летный костюм и белье Дэвида Гэннона. Но, собирая одежду, она опять нащупала в кармане бумажник.
Кроме удостоверения личности, в бумажнике лежало несколько фотографий. На одной Дэвид Гэннон в военной форме был запечатлен с семьей. На второй Дэвид широко улыбался, сидя в кабине самолета. На третьей фотографии с ним была девушка, на вид примерно ее ровесница. Его подружка, решила Рашель, но не нашла в ней ничего особенного.
Когда она раскрыла бумажник, чтобы положить обратно деньги, из него выпал конверт. Он был помятый, видимо, Дэвид не раз перечитывал письмо. Читать чужие письма — страшный грех. Но Рашель ничего не могла с собой поделать. Письмо начиналось с «Дорогой Дейви», а в конце стояло: «Целую. Твоя Нэнси». Тем не менее оно показалось ей не слишком теплым. Герой-летчик, безусловно, заслуживал большего.
Согрешив в одном, можно уже не останавливаться — Рашель достала шоколадку и целиком запихнула ее в рот. Шоколад таял на языке, и она наслаждалась давно забытым вкусом.
За преступлением последовало раскаяние, и, чтобы хоть немного искупить свою вину, она решила все-таки привести в порядок одежду американца. Рашель отнесла вещи на кухню. Сначала она оттерла губкой кровь с кожаной куртки, а потом выстирала носки, белье и летный костюм. Развешивая их около печки, она тихонько напевала.
Потом она разогрела травяной чай, наполнила большую чашку и отнесла ее в свою спальню. Лицо летчика немного порозовело, дыхание было ровным. Нет, он не прекрасный принц, а скорее спящий красавец. Может, наклониться и разбудить его поцелуем? Дурацкая идея. Рашель невольно улыбнулась.
И все-таки ей хотелось, чтобы он побыстрее очнулся. Она села возле кровати с книгой, но мысли о пасторе мешали ей сосредоточиться. Фавер не совершил никакого преступления, и он не еврей, успокаивала себя девушка, его наверняка отпустят. В конце концов, он будет иметь дело с французами, а не с немцами из гестапо.
Рашель, должно быть, задремала, потому что ее разбудили стоны летчика. Дэвид Гэннон ворочался в постели и бредил — ему казалось, что он ведет воздушный бой.
Она прижала его голову к своей груди.
— Тише… — шепнула она ему на ухо. — Вам ничего не угрожает. Успокойтесь.
Девушка укачивала его, пока он не перестал метаться. Тогда она поднесла к его губам чашку с чаем:
— Попейте.
Летчик открыл глаза, посмотрел на нее невидящим взглядом и начал пить. Она заставила его выпить все до капли.
— Мне холодно, — пробормотал он и опять уснул.
Утром пришел доктор Блюм.
— Я его осматривать, — сказал врач и выставил Рашель из комнаты.
Он пробыл с раненым минут десять, а девушка ждала в коридоре. Когда дверь открылась, Рашель через плечо доктора взглянула на Дэвида.
— Как он?
— Температура нет. Давление стал выше. Хорошо.
Блюм вышел в коридор.
— Мадам Ламброн в город еще не возвращаться, — сказал он, натягивая галоши.
— Вам незачем ее присылать. Я и одна справлюсь.
Ей хотелось самой ухаживать за летчиком, и, провожая врача до двери, она придумала причину:
— Чем меньше людей знают, что он здесь, тем лучше.
Доктор Блюм внимательно посмотрел на девушку:
— Кому вы говорить про этот летчик?
— Никому, — ответила Рашель.
— Хорошо. Так продолжать. Я завтра приходить. — Уже открыв дверь, он добавил: — Если кто-то спрашивать, я здесь не был. Кто зашить раны — это не я.
Вернувшись в свою комнату, она задумчиво посмотрела на Дэвида Гэннона. Ей казалось, что в этом доме они, как в коконе, отгорожены от мира и защищены от любой опасности. Но в 1944 году в Европе не существовало таких коконов.
Вдруг раздался громкий стук, и в голове у нее тут же возникло одно-единственное слово: гестапо. Потом чей-то голос спросил — слава богу, по-французски, а не по-немецки: «Есть тут кто-нибудь? Можно войти?»
Пьер Гликштейн с мешком за спиной вошел и стал топать ногами, отряхивая снег с ботинок.
— Я принес вам немного еды. — Он протянул ей мешок.
Рашель положила его на стул позади себя.
— Как раненый?
— Хорошо. Сколько человек про него знают?
— Его самолет разбился рядом с фермой, на которой я живу. Так что мой хозяин знает. Возможно, и его жена тоже.
Занятая своими мыслями, Рашель без всякого интереса посмотрела на мешок.
— Я принес вам продукты. Здесь яйца, масло, сыр, молоко и кролик.
Услышав про кролика, она должна была улыбнуться, но не улыбнулась.
— Я подумал, вам ведь нужно его чем-то кормить.
— Спасибо. — Ей стало стыдно, что она была так нелюбезна с ним. — Не желаете зайти?
Они вошли в гостиную и встали у камина.
— Между прочим, меня зовут Анри Прюдом.
— А меня Сильви…
— Я знаю. Вы уже говорили.
Только теперь она поняла, что он проявляет к ней особый интерес. Удивительно, как она раньше этого не заметила. И еду он принес не потому, что заботился о раненом летчике. Ей было лестно, но в ее жизни и так хватало сложностей.
— Он все еще без сознания? — спросил Гликштейн.
— Да. Недавно заходил врач. Сказал, что все в порядке.
— Хорошо. Но если он у вас останется, ему понадобятся удостоверение личности и продовольственные карточки.
Рашель молчала.
— Я знаю одного человека, он мог бы сделать для него документы. В его вещах случайно нет подходящей фотографии?
— Не знаю, — солгала она.
Они вместе просмотрели бумажник летчика.
— По-моему, эта сгодится. Только девушку надо отрезать. Если этот человек сделает документы, я завтра их принесу. — Он спрятал снимок в карман, Рашель проводила его к двери.
— Еще раз спасибо за все, что вы принесли. И в особенности за кролика. — Она закрыла за ним дверь.
Дэвид Гэннон проснулся. У него раскалывалась голова и сильно болела нога. Очень хотелось пить.
На стуле рядом с кроватью дремала девушка. Густые черные волосы, хорошенькая, но одета не как медсестра — похоже, он все-таки не в больнице.
Что это может значить? Дейви, мучаясь от боли и жажды, пытался разобраться в том, что с ним случилось, но голова работала плохо. Он даже не знал, насколько серьезны его ранения. В конце концов он протянул руку, чтобы разбудить девушку.
Рашель спала и видела сон. Она снова была маленькой и лежала в постели с родителями, ей было тепло и уютно, она знала, что папа и мама ее очень любят. А потом, уже на пути к пробуждению, она вернулась в свой нынешний возраст, и опять она лежала в кровати, по всей видимости, не одна, потому что чья-то рука гладила ее по колену.
Она выпрямилась, рука раненого летчика упала.
— Вы говорите по-английски? — спросил Дэвид Гэннон так тихо, что она с трудом расслышала.
— Да, — ответила девушка, растерянно улыбаясь.
Ей было неприятно от мысли, что она предстала перед ним в таком виде, неумытая и непричесанная. Но его бледность, его слабый голос заставили ее забыть о собственных переживаниях. Она взяла чашку с остывшим травяным настоем.
— Выпейте это. — Рашель помогла ему приподняться.
Его лицо было очень близко, так близко, словно она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, и он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
— Вы англичанка?
— Нет. Я жила в Англии, училась в школе.
— Где я?
— Совсем недалеко от Лиона.
Позднее он скажет, как потрясли его ее слова даже в тогдашнем полусумрачном состоянии. Получалось, он на сотни километров отклонился от курса. Ему было стыдно, что он оказался таким плохим штурманом — летел в Англию, а попал…