Страница 12 из 26
У него был такой подавленный вид, что она невольно смягчила тон, добавив:
— Как только он уедет, ты сможешь спуститься.
Дейви обнял ее, и она погладила его по щеке. В это время с улицы снова постучали.
Рашель тщательно прикрыла за собой дверь. Но это был всего-навсего Пьер Гликштейн. Он принес удостоверение личности и продовольственные карточки для летчика. Девушка проводила его в комнату американца.
— Их сделал для вас один мой знакомый. — Он не говорил по-английски, и Рашели пришлось переводить.
Дейви положил документы на тумбочку.
— Даже не знаю, — сказал он ей. — Если я ими воспользуюсь, я стану шпионом. Меня могут расстрелять.
— Что он говорит? — спросил Гликштейн.
— Он вас благодарит, — улыбнулась Рашель.
Пьер просиял:
— Теперь у него другое имя. По документам он был ранен и демобилизован из французской армии.
Судя по выражению лица американца, на него бумаги не произвели особого впечатления, зато девушка кивала, улыбалась и глядела на Пьера с уважением. Но тут он заметил, как эти двое смотрят друг на друга — словно безмолвно обмениваясь только им понятными посланиями.
— Скажите ему, над той фермой, где он упал, на днях летал немецкий самолет-разведчик.
Вдруг постучали в дверь, все трое испуганно переглянулись.
— Наверное, приехал пастор, который будет замещать Фавера на воскресной службе, — сказала Рашель, пытаясь успокоить и их, и себя. — Я схожу посмотрю.
Вскоре молодые люди услышали приближавшиеся шаги, дверь распахнулась, и на пороге показалась облегченно улыбающаяся Рашель. Следом за ней шел доктор Блюм.
— Возможно, сегодня швы снимать, — сказал он.
Выставив девушку и Пьера из комнаты, он осмотрел раны и действительно принялся снимать швы. Целиком уйдя в работу, врач приговаривал: «Хорошо, хорошо», довольный тем, что раны у Дейви заживают. Сменив повязки, он измерил пациенту давление — оно оказалось в норме — и температуру, которая тоже была нормальной.
— У молодых все так быстро заживает, — пробормотал Блюм на своем родном языке.
Вскоре он вышел в коридор, а вслед за ним в дверях спальни показался ковылявший на костылях Дейви.
— Спроси у него, сколько еще мне тут сидеть. — Он с нетерпением слушал, пока Рашель переводила его вопрос.
— Говорит, три недели как минимум.
Рашель не предложила гостям ни чаю, ни какого-нибудь другого угощения. Ей хотелось поскорее их выпроводить, чтобы Дейви успел спрятаться до появления пастора Пеллетье. В результате доктор Блюм почти сразу откланялся, а через несколько минут ушел и Пьер Гликштейн.
Пастор Пеллетье объявился лишь после полудня. Он привез с собой еду. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки — два апельсина и запеченная в духовке курица. Пеллетье объяснил, что всегда берет что-нибудь поесть, если приходится ехать в чужой приход. В нынешние времена нельзя злоупотреблять гостеприимством. Но он, конечно, с ней поделится.
— Спасибо, — машинально ответила Рашель.
Ее сейчас волновало другое: что за человек этот пастор и насколько ему можно доверять.
Вечером Рашель ужинала вместе с гостем. От курицы она отказалась, сказав, что редко ест мясо, но апельсин взяла, потому что уже и не помнила, когда в последний раз видела эти фрукты. За столом пастор Пеллетье начал расспрашивать ее: кто она, откуда приехала и так далее. Рашель повторила свою обычную легенду, а когда он спросил про скрывавшихся в Ле-Линьоне евреев, ответила, что ничего о них не слышала.
После ужина Пеллетье, сидя у камина, немного поработал над проповедью. Рашель устроилась с книжкой поближе к огню, но не столько читала, сколько прислушивалась, не доносятся ли сверху какие-нибудь звуки. Наконец, пожелав девушке спокойной ночи, Пеллетье удалился в одну из детских спален.
По его ощущению температура на чердаке опустилась почти до нуля и продолжала падать.
Им кое-как удалось затащить сюда матрац. Затем они отнесли наверх одеяла, подушку, пару бутылок с водой, хлеб, немного сушеных фруктов и орехов, лампу, электрообогреватель, ведро и костыли. Рашель закинула на чердак и его парашют.
— Незачем ему валяться внизу. Если кто-нибудь его увидит… — Она бросила парашют на матрац. — Можешь подложить его под голову.
Они сидели на чердаке, держа люк открытым, чтобы услышать, когда придет пастор Пеллетье, и разговаривали. Когда Дейви попытался повалить ее на матрац, она воспротивилась — Пеллетье мог появиться в любую минуту, — но позволила ему несколько поцелуев. Ему их вполне хватило, чтобы воспламениться. В конце концов она была вынуждена его остановить. Когда он в очередной раз попробовал ее поцеловать, она прикрыла его губы рукой:
— Хватит, хватит. — Потом она сказала: — Мне надо тебе кое в чем признаться.
— И в чем же?
Пришло время покаяться в обмане. Она назовет ему свое настоящее имя, скажет, что она еврейка и родилась в Германии, повинится, что съела его шоколад… Вдохнув поглубже, Рашель спросила:
— Кто такая Нэнси? — Она решила начать с чего попроще.
— А что ты про нее знаешь?
— Я читала ее письмо, — ответила Рашель, отводя глаза. — Я знаю, это нехорошо. Мне очень стыдно.
Дейви рассмеялся:
— Прочла и прочла. Ничего страшного.
Его реакция придала ей смелости.
— Я съела твой шоколад.
Он опять засмеялся:
— В чем еще ты должна мне сознаться?
Ей хотелось рассказать ему правду о себе, но она никак не могла решиться.
— Так кто же такая эта Нэнси?
— Девушка, с которой я встречался. Даже подумывал на ней жениться. Она была очень подходящей партией.
— Подходящей?
— Наши родители дружили. Мы знали друг друга чуть ли не с детства. — Неужели это все, что их связывало? Только лишь то, что она ему «подходила»? В последнее время Дейви искал ответы на вопросы, над которыми раньше даже не задумывался. — В любом случае это было до того, как я встретил тебя.
— Почему встреча со мной должна что-то изменить?
— Никто не был мне так близок, как ты. — Это была еще одна новая истина, с которой он старался свыкнуться. — Теперь я больше не хочу жениться на Нэнси.
— На ком же ты тогда хочешь жениться? — спросила она нарочито беззаботным голосом.
— Не знаю… может быть, на тебе.
— На мне?
Ей было удивительно приятно это слышать, даже просто думать об этом. Но со свойственной ей рассудительностью Рашель сразу поняла, что это невозможно.
— Как ты можешь на мне жениться? Я останусь здесь, а ты будешь где-то далеко.
— Война когда-нибудь кончится, и я вернусь.
Может, он и вправду вернется. Все может быть — хоть это и казалось ей маловероятным.
— Нельзя шутить такими вещами, — сказала Рашель.
— Я не шучу. Продолжим твою исповедь?
Наступила длительная пауза. Как ему сказать, что она его обманывала, даже скрыла от него свое настоящее имя? Скажи она правду, и то тепло, которое Рашель сейчас чувствовала, счастливое осознание, что она любима, тут же исчезнут. Он не захочет на ней жениться, не захочет быть с ней рядом.
В этот момент снизу донесся громкий стук в дверь.
Дейви долго лежал, прислушиваясь к их голосам. Что еще ему оставалось делать? Он поел сушеных фруктов и выпил воды. Этот приезжий пастор наверняка уже спал глубоким сном. Возможно, и Рашель тоже. Дейви лежал, завидуя им обоим и жалея себя, но спустя какое-то время все же уснул.
Он проспал до самого утра. Разбудили его голоса Рашели и Пеллетье. Как только проповедник уйдет в церковь, Дейви сможет спуститься, сходить в ванную, умыться и побриться. Но тут он услышал, что мадам Анрио привела с собой всех детей: и пастора Фавера, и своих собственных. Рашели придется присмотреть за тремя самыми младшими, пока мадам Анрио с остальными будут на воскресной службе.
Рашель вдруг запела по-английски. В песне, которая сочинялась на ходу, она сообщила ему, что ведет ребятишек гулять, но, поскольку на улице холодно, она не сможет держать их там долго. У Дейви было не больше пятнадцати минут.