Без права выбора

В Дончека Беленкова сразу провели в кабинет председателя Федора Михайловича Зявкина.

— Полковник Беленков! — четко отрапортовал он сухощавому человеку, поднявшемуся из-за стола. — Готов отвечать за попытку поднять вооруженное восстание. Что поделать?! Заблуждался, как и многие мои товарищи по оружию.

— Об этом — позже, — поморщился председатель Дончека. — Мне кажется, что вы, Беленков, и сейчас заблуждаетесь, полагая, что попали в руки каких-то простачков… Садитесь, — Зявкин показал на стул, усмехнулся. — Ваша готовность к немедленному покаянию просто трогательная. Раньше вы были куда непримиримее. Ведь мы с вами уже встречались.

— Не помню. Было столько всяких событий… — пробормотал Беленков.

— То, о котором говорю я, произошло в Ростове, в тысяча девятьсот семнадцатом, на солдатском митинге, где вы представляли партию эсеров.

Беленков вдруг отчетливо вспомнил молодого большевистского агитатора, с которым он яростно спорил, призывая солдат голосовать за Учредительное собрание.

— Так это вы! Да, теперь я узнаю. Вы тогда здорово меня пощипали. К сожалению, не могу продолжить наш спор. Уж очень неравные условия.

— Условия тут ни при чем. Истина всегда останется истиной. А она против вас. Спор уже решен, Беленков, иначе вы не были бы здесь. Жаль, что это произошло не тогда, в семнадцатом. — Зявкин замолчал, чувствуя, как кровь толчками приливает к голове. — Жаль! Ваша эсеровская «революционная справедливость» дорого обошлась людям. Кто сочтет, сколько человеческих жизней вы загубили!

— Война есть война. Я солдат.

— Не солдат, а бандит. И судить вас мы будем как бандита.

Острое, изжелта-смуглое лицо Беленкова дернулось.

— Это ваше право, — он провел языком по сухим губам. — Но, поставив меня к стенке, вы многого не узнаете. Я могу дать подробные показания. Кое-какие детали вас, безусловно, заинтересуют.

— Например, ваша связь с Хаскелем.

— Да. Но не только это. Я знаю, где зарыты ценности, собранные Парамоновым. Золото и драгоценные камни. Вы можете их получить…

— В обмен на вашу жизнь?

— Да. Если вы дадите мне слово.

— Не уполномочен. И честно говоря, по доброй воле не дал бы. Вашу судьбу решит трибунал, — сказал Зявкин, вставая.

Председатель Дончека торопился на Маныч — там назревало новое восстание. Когда он вернулся в Ростов, его заместитель Калита доложил, что Беленкову, этому трехжильному и трехфамильному черту — Солодкову, Джамарову, Беленкову, каким-то невероятным образом удалось бежать из тюрьмы во время беспорядков, возникших там среди арестантов.

— Как это могло случиться? — резко спросил Зябкий. — Почему вы его не изолировали отдельно? Где теперь искать матерого бандита?

— Кто же мог знать… — Калита удрученно развел руками.

— Кто вел его дело?

— Уполномоченный Миркин. Его нет в живых — убит на углу Старопочтовой и Богатяновского во время перестрелки с бандитами… История — хуже не может, — вздохнул Калита. — Теперь попробуй докопайся до парамоновского золота. А оно — во как нужно, — он провел ребром ладони по горлу. — Пока не разыщем его да Беленкова, покоя не будет. Да и явку Хаскеля надо найти. В общем, работы у нас с тобой, Федор Михайлович… Да, а как на Маныче?

— Обошлось… — Зявкин сел за стол, устало подперев голову руками. — Золото мы найдем. А вот хороших людей, таких, как Миркин, Левшин, Оля Доброхотова, не вернуть… Трудно…

Семена Левшина и Ольгу Доброхотову похоронили на хуторе Юдине. «Огонь, пли!..» — трижды выкрикнул высоким звенящим голосом Зявкин, и над их могилами трижды прогремел винтовочный залп. Красноармейцы надели буденовки, вдоль строя прокатились слова команды. Отряд покинул хутор.

20 декабря 1921 года в Морозовской состоялось торжественное заседание партийного и комсомольского актива, посвященное четвертой годовщине ВЧК. На нем Глухов объявил решение окружкома: комсомольца Александра Полонского направить на постоянную работу в ЧК, комсомольца Левшина считать чекистом посмертно.

Часть третья

ОПЕРАЦИЯ «МЕДВЕДЬ»

МЕЖДУНАРОДНЫЙ ВОР ПОЙМАН

Зявкин говорил ровным звучным голосом, будто читал лекцию, поглядывая темными живыми глазами на неизвестного человека, доставленного к нему в кабинет:

— История знала свои потемки. Конкистадоры в погоне за золотом уничтожали бесценные древние культуры. Инквизиторы, утверждая церковные догматы, бросали в огонь лучших представителей человеческого рода. Но день человечества неуклонно прибывал. Вопреки мрачным видениям библейских пророков история бережно накапливала источники света, который вспыхнул октябрьской ночью 1917 года и озарил весь мир.

— Это общие слова, беллетристика, — усмехнулся человек. — Первая четверть двадцатого века. Кругом хаос — вши, сыпняк, грязь, кровь. В этой субстанции растворились все нравственные понятия. Где вы видите границы, отделяющие свет от тьмы, добро от зла?

— На политической карте мира. Здесь сталкиваются вполне конкретные силы. Это не беллетристика, а политика… Вы читали когда-нибудь работы Ленина?

— Нет.

— Почитайте.

— Поздно.

— Не думаю. Это поможет вам разобраться в жизни.

— Для чего?

— Для того, чтобы жить.

Неизвестный медленно покачал головою:

— Меньше всего я ожидал услышать эти слова в Чека. Поневоле задумаешься.

— Очень хорошо! Если даже — поневоле.

Доставленный в ЧК был арестован за попытку бежать из Советской России, прихватив с собою ценности, принадлежащие народу. Эксперт, седой старик в меховой, с собольим воротником шубе, которого пригласили в Дончека, познакомившись с содержимым его чемодана, изумленно ахнул:

— Бог ты мой! Перстень с алмазами времен царя Алексея!.. Петровские часы с бриллиантами — подарок английской королевы!.. Это же уникальные изделия! Ценности государственного фонда!.. Я надеюсь, — старик повернулся к Зявкину, — теперь им не угрожает опасность похищения? Учтите, что их место — Оружейная палата Кремля.

— Туда мы их и отправим.

Рассматривая золотые вещи, усыпанные драгоценными камнями, Зявкин вспомнил недавнюю историю.

Во время перестрелки с бандитами был ранен уполномоченный Николай Гебель. Пуля, пробив щеку, выкрошила ему несколько зубов.

Узнав об этом, секретарь Донкома партии сказал Зявкину:

— Жевать-то ему чем-то же надо? На работе потерял зубы. Вставьте ему золотые.

— Откуда я возьму золото? — удивленно спросил Зявкин.

— Есть же у вас на складе. Спишите по акту, сколько там нужно.

— Ничего не выйдет. Гебель не согласится. Шутка — золотые зубы! Да ему чекисты проходу не дадут. Он вообще рта раскрыть не сможет.

Поэтому первым чувством, которое вызвал у Зявкина допрос арестованного, было чувство брезгливой отчужденности. Перед ним сидел человек, выбросивший за ненадобностью из своего багажа главные духовные ценности жизни.

Ему можно было бы дать и меньше тридцати пяти и больше сорока лет. Продолговатое, как бы сдавленное с боков лицо, с чуть оттянутыми вниз щеками. Высокий узкий лоб переходил в глубокие залысины, на хрящеватом носу поблескивали золотые лапки пенсне. Сев на стул, он принял небрежно-расслабленную позу, и Зявкин подумал, что ему будет трудно нащупать ту живую ниточку, которая обычно помогает следователю установить контакт с допрашиваемым.

— Ваша фамилия?

— У меня их двенадцать. Граф Нельский, полковник Сазонов, совмещанин Глебов. И прочее, и прочее…

— Вы, очевидно, были анархистом? — неожиданно улыбнулся Зявкин. — Вас выдает пристрастие к театральным эффектам. Давайте-ка лучше будем по-деловому. Двенадцать же ярлыков вашего реквизита оставьте при себе, хотя они вряд ли вам и пригодятся. Мне нужна ваша настоящая фамилия.

— Зачем? Расстрелять меня вы можете под любой фамилией.