Сламона

Правда, за неделю ей кое-чего удалось добиться: Джон перестал разрисовывать запястье шариковой ручкой, научился просить прощения за свои проступки, вспомнил, как надо правильно креститься, и старался смотреть ей в глаза, когда она с ним говорила… И все-таки страшно было подумать, сколько еще понадобится времени, терпения и сил на то, чтобы привести ребенка в божеский вид!

Да, Амелия совершенно права: когда у женщины есть дети, у нее уже не остается времени и сил на душевные терзания. Что же касается терпения, то год, проведенный с Люком Синджоном, научил бы терпению даже бешеную собаку!

— Джон, поторопись! — раздраженно окликнула госпожа Доррис. — Хочешь, чтобы мы опоздали на поезд? Дай руку и перестань крутить головой… Боже мой, что за ребенок!

Джон, отставший на пару шагов, быстро догнал тетю, послушно дал ей руку и смирно пошел рядом. Но его примерного поведения хватило только до ближайшего перекрестка: ткнув пальцем в одну из боковых улиц, он сказал:

— Теть Магда, видите во-он тот кирпичный дом? Меня однажды оставили там за окном на всю ночь… Почти в одной пижаме! Они там все такие психи, в этом приюте…

— Что?!

Госпожа Доррис как раз размышляла, стоит ли брать такси: в нижнем городе такси попадались на каждом углу, но ведь и до вокзала было уже недалеко… Дикая реплика племянника сразу отвлекла ее от этих мыслей.

Нет, пора было унять необузданную фантазию филологического вундеркинда! Мало того, что Джон время от времени начинал нести ахинею про говорящие флюгера и про разгуливающих по городу каменных медведей — так теперь он еще пустился врать про свои приключения! В Шеке она первым делом отдаст мальчика в хорошую христианскую школу, где ему живо объяснят, что — хорошо, а что — дурно; в здешней школе его явно ничему подобному не учили, поощряя его разнузданное вранье. Но кое-какие элементарные истины госпожа Доррис решила объяснить племяннику немедленно, чтобы потом не пришлось краснеть за него перед знакомыми…

Замедлив шаги, она принялась объяснять Джону, какой это постыдный поступок — ложь.

— Если ты будешь продолжать лгать, Джон, у нас не получится настоящей семьи. В семье всё построено на доверии, а о каком доверии может идти речь, если один человек все время обманывает другого? Ты меня понимаешь?

К тому времени, как они вышли на центральную площадь, юный Мюнхгаузен успел целых три раза попросить прощения, но госпоже Доррис давно уже не нравилась та легкость, с какой Джон научился говорить: «Простите, я больше не буду!», и она решила заодно побеседовать с ним и на эту тему тоже…

Их беседа продолжалась до тех пор, пока госпожа Доррис не заметила, что ее племянник как-то странно ссутулится и прижимает руку к животу.

— В чем дело, Джон? — недовольно спросила госпожа Доррис. — У тебя что, болит живот?!

— Не…

— Ну так выпрямись, что ты горбишься, как обезьяна? Боже мой, что за ребенок!

Она сильно дернула Джона за руку, тот ойкнул, споткнулся, и вдруг из-под его джинсовой куртки выпал на асфальт туго набитый полиэтиленовый сверток.

Госпожа Доррис остановилась и уставилась на этот предмет.

— Эт-то еще что такое? Джон!

Мальчишка низко опустил голову, его уши засветились из-под модной прически «юный паж», как новогодние красные лампочки из-под мохнатых лап елки.

— Я больше не бу…

Нет, дорогой, больше этот номер у тебя не пройдет!

— Та-ак, — переводя взгляд с преступника на улику, медленно протянула госпожа Доррис. — Подними-ка это и дай мне… Живо!

Джон подобрал полиэтиленовый пакет и дрожащими руками протянул разгневанной тете, боясь даже на секунду поднять на нее глаза…

Госпожа Доррис взяла контрабандный сверток, заглянула внутрь — и… Боже мой, чего там только не было! И исписанные тетрадки, и какая-то жуткая акварельная мазня, и фломастерные рисунки, и даже камень с дыркой, нанизанный на веревочку!

— Что все это значит, Джон? — ужасным голосом спросила госпожа Доррис (мальчишка переступил с ноги на ногу и еще ниже опустил голову). — Я задала тебе вопрос! ЧТО ЭТО ТАКОЕ?!

Племянник застыл перед ней в оцепенелом молчании, и госпоже Доррис волей-неволей пришлось засунуть руку внутрь полиэтиленового пакета и достать одну из бумажек.

— «Портрет моих крестных», — вслух прочитала она надпись под рисунком. — Что-о-о?!

Сунула рисунок обратно в пакет и начала доставать бумажки одну за другой, громко читая накарябанные на них каракули и не обращая внимания на удивленные взгляды редких прохожих и на то, что Джон при каждой ее декламации вздрагивает, будто в него тычут ножом.

— «Карта Острова Русалок»… «Драконье го-ро-дище»… Что такое?! «Битва с кроккой»… «Заклинания Хер»… Что-о-о?! «Хер-ви»… «Шабаш на Горе Дьявола»… У меня просто нет слов!!! «Портрет моей мамы» — господи боже мой!!! Да ты совсем  рехнулся, похоже!!!  ДЖОН! В последний раз спрашиваю: ЧТО — ЭТО — ТАКОЕ?!

Она потрясла пакетом перед носом племянника, но с тем же успехом она могла бы задавать вопросы афишной тумбе — Джон даже не соизволил поднять головы, и госпожа Доррис с трудом удержалась, чтобы не огреть его по уху контрабандным пакетом.

Сделав несколько глубоких выдохов и вдохов, она все же овладела собой настолько, что смогла заговорить почти спокойным тоном. Слава богу, она точно знала, какие слова могли развязать язык несносному паршивцу!

— Очень хорошо, Джон, — громко сказала она. —   Раз ты даже не желаешь со мной разговаривать, думаю, самым правильным будет пойти и сдать обратно твой билет!

Как и ожидала госпожа Доррис, последняя фраза подействовала на Джона сильнее оплеухи. Он вздрогнул, вскинул на нее глаза и умоляюще выпалил:

— Теть Магда, я больше не буду!

— Это я уже слышала много раз! И теперь знаю, какова цена твоим обещаниям!

Джон затоптался, засопел, зашевелил губами, но больше не выдавил ни слова — так что в конце концов госпоже Доррис пришлось подхлестнуть его вопросом:

— Ты еще что-то хочешь мне сказать?

Паршивец топтался и сопел еще целую вечность, прежде чем наконец промямлил:

— Я… Это… Я так играл…

— Играл?! Вот этот кошмар ты называешь игрой?! — госпожа Доррис швырнула пакет племяннику — тот едва успел подхватить свое отвратительное сокровище.

— «Шабаш на Горе Дьявола» — да как только у тебя рука не отсохла, когда ты карябал эти слова! Не говоря уж о о том, чтобы изобразить родную мать с отвратительным зеленым хвостом… При всех ее недостатках… Это… Это!!. Где ты такого нахватался, господи боже?! И объясни мне, наконец, почему ты тащил эту гадость тайком, чуть ли не запихав ее в штаны?!

Джон быстро заморгал, сглотнул и снова уронил голову ниже плеч.

— Я больше не буду… — чуть слышно прошептал он — и по его прерывистому сопению госпожа Доррис поняла, что мальчишка готов разразиться большим ревом.

Только рева ей сейчас не хватало! А где потом прикажете приводить зареванное страшилище в порядок — в поездном туалете?! Ладно, негодяй, придется отложить серьезный разговор, но даже не надейся, что тебе все это сойдет с рук!

— Мне стыдно за тебя, Джон! — отчеканила госпожа Доррис. — Очень стыдно! Мы с тобой еще поговорим о твоем ужасном поведении — и обо всем остальном. А теперь выкинь эту гадость в урну, да побыстрей, поезд нас ждать не будет!

Госпожа Доррис не сомневалась, что при ее последних словах Джон подпрыгнет от восторга и со всех ног бросится выполнять приказание смилостивившейся тети — скорее, пока она не передумала его забирать!

Но она угадала лишь отчасти.

Джон и вправду бегом рванул к урне на углу, выкинул в нее пакет… Но вместо того, чтобы так же быстро вернуться, почему-то застыл рядом с урной, как чучело в безветренную погоду.

— Джон, что ты встал?! Немедленно иди сюда! Ты хочешь загнать меня в гроб, несносный ребенок?.

«Это не я, это Тройное Заклятье! Я должен ее слушаться, раз она сказала волшебное слово „сламона“! Я не могу не выполнить то, что она велит…»