Сламона

— Как-нибудь в другой раз…

— Тогда может, смотаемся в Тэннисоль, устроим скачку по поднебесному мосту? Спорим, мой Огонь в два счета перегонит твоего Вихря!

— Не буду я спорить…

«Лучезарный» спикировал, пробив грозовые тучи, — так круто, что Рон вместе с мохнатым восьмилапым ковром заскользил к стене.

— Да что с тобой такое?! — с досадой вскричал бывший заморок. — Того ты не хочешь, этого не хочешь! Елы-палы, у тебя такой вид, как будто ты все эти дни не наслаждался семейной жизнью, а мучился в Подвалах Погибших Душ!

— Наслаждался?! — Дэви нырнул вперед, поймал шкуру крокки за лапу и рывком водворил друга на прежнее место. — А ты бы наслаждался, если бы с тобой обращались, как с заводной игрушкой?! И если бы тебя все время учили, как надо себя вести — да еще при всех и в полный голос?! И если бы тебя три раза в день заставляли молиться?! И по пять раз в день силком поили какао?!

Меч, висящий над койкой Дэви, громко зазвенел, как звенел обычно перед большой битвой. Дэви встал, подошел к койке, крепко стиснул дрожащий эфес и почувствовал, как ненавидящая дрожь передается не только его руке, но и хрустальному куполу «Лучезарного».

— Нет, я бы всем этим не наслаждался, — проговорил принц светлых эльфов сквозь яростный звон. — Значит, Теварец прав: быть счастливым — тяжелый труд?

Дэви прошептал успокаивающий заговор, выпустил эфес, вернулся к Рону и снова уселся на полу, скрестив ноги.

— Теварец всегда прав, а вот ты круто промахнулся, когда решил, что Черная Королева стала похожей на фею Амину! Ну почему она никогда не слушает, что я ей говорю? И почему все время норовит то схватить меня за плечо, то причесать меня, то протащить по улице за руку, как будто бы мне три года? Меня тошнит от ее рук, брр! Когда вчера она начала примерять на меня двадцатый свитер, даже продавщицы меня пожалели, а она знай себе зудит: «Нет, этот свитер не идет к твоим глазам, нет, эта рубашка не идет к твоей прическе, нет, такое сейчас уже не носят…» И почему я должен таскать крест?! Я же не паук-крестоносец!

— Ну так скажи ей, что не хочешь, — посоветовал Рон.

Дэви словно бы поперхнулся.

— Ага, «скажи»! — горько передразнил он. — Чтобы она снова выбросила меня за борт? Не-ет, один раз меня уже выбрасывали, больше я такого не хочу!

— Никуда она тебя не выбросит, перестань выдумы…

Ба-бах! «Лучезарный» с шумом плюхнулся в воду, нырнул, и его прозрачные стены обволокла сине-зеленая вода.

Стаи рыб стремительно разлетались перед хрустальным куполом, слева по борту полыхали оранжевые подводные рощи, а впереди серебрились дюны Урочища Морских Дьяволов — одного из самых красивых мест в Радужном Океане.

Но сейчас Дэви не радовала даже красота Водного Мира.

— Ох, и влип же я, Ронни! — прошептал он, глядя, как большие черные скаты медленно плывут над пламенеющими подводными лесами. — Крепче, чем в паутину сторожевых пауков. Скоро она закончит собирать на меня бумажки, и тогда я буду принадлежать ей со всеми потрохами, навсегда!

— Ты просто к ней еще не притерпелся, — на удивление спокойно и рассудительно ответил Рон. — А когда поживешь с ней подольше, привыкнешь — и все образуется.

— Да?! А если бы ты подольше постоял в обнимку с тем сторожевым пауком, ты бы к нему привык?! — сердито воскликнул Дэви.

Рона тряхнула дрожь от макушки до пяток, и в каюте надолго воцарилась тишина.

К «Лучезарному» подплыл кит-полосатик и заглянул в каюту глазом величиной с теннисный мяч. Потом добродушно подмигнул и круто взмыл вверх; лопасти огромного хвоста закачали яхту и взвихрили длинные нити водорослей, выгнув их «против ветра»…

— Знаешь, Рон, — тихо сказал Дэви, — а она, оказывается, увозит меня не в Госхольн, а в Шек…

— Куда-куда?

— В Шек. Она теперь там работает…

— В столицу?!

— Ага. Мне об этом сказал господин Джоунз. Конечно, а ей-то зачем говорить мне, куда мы едем! Никто же не спрашивает у дорожного чемодана, захочет он куда-то поехать или не захочет…

— Погоди-ка! — перебил Рон; глаза его стали огромными и круглыми, как у кита. — Так ты что, теперь будешь жить в столице?! Да это же просто блеск! Метро! Зоопарки! Библиотеки! Аттракционы!..

— Да, просто здорово, — с тяжелым вздохом ответил Дэви. — Послушай, Ронни… Когда она повезет меня в Шек, ты будешь рядом?

 - Вот так вопросик! — воскликнул Рон, вскочив. — А ну, попробуй угадать с трех раз — буду я с тобой или не буду?

Госпожа Доррис взяла билеты на девятичасовой поезд, но явилась в школу к семи утра — и правильно сделала.

Сначала толстый грубиян, которого неизвестно какой идиот назначил директором школы, отнял у нее кучу времени, разговаривая с кем-то по телефону. При этом он с бесподобной наглостью делал вид, будто госпожи Доррис вообще нет в кабинете! А когда наконец повесил трубку, затянул длинную речь вместо того, чтобы по-быстрому отдать ей документы Джона. Директор болтал об ответственности, которую она на себя берет, принимая опекунство над мальчиком и забирая его из спецшколы, о том, в какие из столичных школ он рекомендует записать Джона, о том, по каким предметам его следует профилировать… Как будто она беспросветная дура, которая сама не в состоянии решить, где и чему следует учиться ее племяннику!

Нет, какова наглость, а?! Но самое беспардонное хамство этот субъект приберег напоследок: он закончил свою речь угрозой, что через месяц к ней заглянут люди из комиссии по защите несовершеннолетних и проверят, как у Джона идут дела. Да за кого он ее принимает — за совратительницу малолетних?!

Стерпеть такое было никак невозможно, и госпожа Доррис осадила грубияна одной-единственной хлестской фразой. Потом вынула из рук онемевшего директора документы и отправилась в комнату племянника.

Слава богу, Джон не проспал, был полностью одет и даже собрал свои вещи, но, проверив его рюкзак, госпожа Доррис обнаружила там массу никчемного барахла. Как будто вчера она не повторила ему раз десять: «Бери только самое необходимое!»

Пришлось вытряхивать все это на кровать и разбирать на две кучки, откладывая налево то, что надо взять с собой (зубную щетку, пенал, калькулятор), а направо — то, что вовсе незачем тащить в другой город (сломанные машинки, маленький глобус с треснувшей подставкой, какие-то грязные железяки, две растрепанные книжки, каких в любой библиотеке пруд пруди, большую раковину и прочую дребедень)… Джон провожал каждую отложенную направо вещь трагическим взглядом и даже осмелился пискнуть, что, дескать, книжки, глобус и раковину ему подарили!

Времени на длинную воспитательную беседу уже не было, пришлось ограничиться кратким внушением, после чего Джон мигом попросил у тети прощения, а госпожа Доррис заново уложила его рюкзак и привела племянника в подходящий для выхода вид…

Но как только она закончила его причесывать, в комнату, зевая и протирая глаза, ввалилась толпа мальчишек и девчонок во главе со своим бородатым невежей-учителем — он, видите ли, привел их попрощаться с Джоном, и это было не прощание, а сумасшедший дом!

Джон хотел раздать одноклассникам те вещи, которые ему не позволили взять с собой, но учитель сказал, то вышлет ему все это по почте (ну и нахальство, называется педагог!). Девчонки стали пихать Джону на дорогу конфеты; какой-то курчавый хулиган попытался всучить ему живую белую мышь; мальчишка, живший с Джоном в одной комнате, сунул ему в карман перочинный ножик и пообещал приехать в гости… Вот чего им только не хватало — так это визитов хулиганов с перочинными ножами!

Словом, когда госпоже Доррис наконец удалось вытащить племянника из этого бедлама, было уже без четверти восемь, и она чувствовала себя до предела взвинченной и измочаленной!

А Джон делал все, чтоб взвинтить ее еще больше.

Надо сказать, пресловутой комиссии по защите несовершеннолетних не мешало бы заняться здешней «спецшколой» и проверить, что тут такое творят с учениками, в результате чего они за неполный год из нормальных детей превращаются в неуклюжих косноязычных дикарей? Она вполне могла бы подать в суд на господина Тернера за то, что в его школе сделали с ее племянником! Просто с трудом верилось, что всего год назад Джон был таким очаровательным малышом, пусть немножко скованным, но всегда веселым, ласковым и обаятельным! А сейчас ни новый джинсовый костюм, ни модный джемпер, ни прическа «юный паж» не делали его похожим на цивилизованного ребенка.